— Так-так! — сурово покачал головой Крольчихин, изучив пожитки «мусорного киллера». — Сейчас ты нам, гадюка всё расскажешь!
Федор Федорович уселся на место писаря, взяв бланк, а стажёр Ветерков — просто наблюдал, высясь около Морозова. Он даже про выбитые зубы забыл, настолько интересен был для него допрос изловленного «мусорника».
— Так как же тебя зовут-то, уродина?? — Крольчихин плохо скрывал свирепость, сверля бандита убийственным взглядом. Была бы его воля — он бы сам его казнил…
«Киллер» молчал — нагло таращился, сидел тут и молчал! Вообще, это был не совсем тот киллер — похожий, но не тот. Русые волосы, голубые глаза, прямой острый нос, эдакий Штирлиц в молодости — Ветерков уже пробил его по базе и… не нашёл! Такого гражданина, вроде бы, нигде не водилось — ни среди живых, ни среди мёртвых… Очень странно…
— Ну и чего молчим, убийца?? — наехал на него Крольчихин, бухнув кулаком по столу около телефона. — Я тебя, гад, всё равно, расколю! Знаешь, сколько тебе светит за твои художества??
Крольчихин рычал, сатанел, багровел… но «киллер» продолжал молчать — таращиться своими наглыми глазами и молчать, словно глухонемой партизан.
— Мне что тебя, зараза, в «слоник» запхать?? — Крольчихин вышел из себя, начал брызгать слюной, рявкая в лицо преступника, но тот оставался пугающе спокойным — молчал. Ни звука не произнёс он за те два часа, пока над ним рычал Крольчихин.
— Так я запхаю! — продолжал рычать Крольчихин, свирепо вращая глазами. — Давай, Федорович, без протокола запхаем его в слоник — пусть похрипит там! Авось, поумнеет, образина чёртова!
— Давай, — миролюбивый Федор Федорович на этот раз согласился на «слоник» для «мусорного киллера», потому что такой урод, как он, и не заслужил другого обращения! Убил Сенцова, убил Игоря Ежа, убил бойцов омона… ещё кучу невиновного народа перестрелял, и сидит себе, молчит!
— Так, давай, гадина, последний раз! — Крольчихин надвигался на киллера, давя его своей свирепостью. — Давай, говори, как ты убил Сенцова, или я тебя пихаю в «слоник»!!
Ответом Крольчихину и на сей раз стало глухое молчание этого «аномального эсэсовца», его наглый, насмешливый взгляд и всё. Он ни слова ему не сказал. Даже почти не моргал.
— Василич, давай глянем, что у него в бумажках написано, — предложил Федор Федорович, оторвавшись от своего бланка, который пока что так и не стал протоколом.
— Ладно, — сдулся Крольчихин, вернулся за стол и раскрыл чудную белую книжечку киллера. Это безусловно был документ — но до чего странный… Не по-русски во-первых, во-вторых, написано чернилами, а в третьих — абсолютно непонятная дата выдачи — 1938 год. Из всего, что было написано в этой «филькиной грамоте», Крольчихин понял только год, потому что он был выведен цифрами, а всё остальное кто-то по-немецки нацарапал, а Крольчихин этот язык не знал.
— Федорович, глянь-ка… — Крольчихин понёс «филькину грамоту» Федору Федоровичу, который, вроде бы, умел читать по-немецки…
— Давай… — Федор Федорович взял, просмотрел и выдал результат:
— Тут написано, что этот документ был выдан некоему Рудольфу Шталю в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году… Это паспорт Третьего Рейха. Хорошо сохранился!
— Ну и где ты это нашёл?? — Крольчихин опять вернулся к молчаливому киллеру и принялся душить его свирепым своим рыком. — Спёр где-то или откопал там где нельзя?? Кому продавать собирался, крыса??
Гневная атака Крольчихина вновь захлебнулась, напоровшись на глухое молчание преступника. Крольчихин едва не подавился словами и злостью, видя совершенное спокойное лицо «киллера» и не слыша от него ни звука.
— Как фамилия твоя, отморозок?? — Крольчихин опять пристал, требуя от пойманного хоть какого ответа, а тот, взглянув на него, мрачно прогудел:
— Рудольф Шталь, — и заглох.
— Не, ну он надо мной издевается!! — взорвался Крольчихин, побагровев, как индюк. — Сейчас, сейчас я тебя в слоник забью!! Похрипишь мне и узнаешь, как брехать мне на допросе!!
С этими словами, которые следователь прошипел бешеной змеёй, Крольчихин вихрем вырвался из допросной и, сурово шаркая, зашагал к себе в кабинет — за противогазом для слоника. «Рудольф Шталь» на стуле спокойно посмотрел ему вслед и отвернулся, разглядывая безликую серую стену.
— Слушай, дружище, — спокойно обратился к киллеру Федор Федорович, отвернувшись от протокола, состоящего из шапки и двух неправдивых слов «Рудольф Шталь». — Тебе лучше не злить Крольчихина, а то он тебя сгноит!
Преступник безэмоционально взглянул на следователя и вновь отвернулся, продолжив играть в молчанку и созерцать собственный пупок. Стажёр Ветерков около сонного Морозова хохотнул, представив, как Крольчихин запихивает гордую, безупречно постриженную голову этого «Рудольфа» в противогаз и перекрывает ему кислород. Крольчихин влетел в допросную на крыльях молний, таща в своём оцарапанном кулаке старый потёртый противогаз, куда не раз запихивал самых отъявленных головорезов. После такой «процедуры» эти дикие свирепые твари тут же превращались в рыдающих овец и как по волшебству вываливали правду, умоляя на коленях, чтобы Крольчихин не применял к ним больше свой мучительный «слоник».
— Так, товарищ молчаливый партизан! — сурово изрыгнул Крольчихин, шваркнув противогаз на стол около антикварного паспорта. — Ты знаешь, какой сюрприз я тебе принёс??
Преступник продолжал упрямо молчать, и кроме этого — уставился прямо на Крольчихина, не моргая, как удав.
— Ну, всё, сейчас… — Крольчихин вцепился в «слоника», намереваясь натащить его на гадкую башку преступника, но тут у Федора Федоровича появилась ещё одна идея.
— Василич, — сказал он Крольчихину, который уже вцепился свободной от противогаза рукой в шею бандита и собрался нахлобучить «слоник».
— А? — Крольчихин на минуточку отвлёкся от слоника и вытаращился на Федора Федоровича, держа бандита за воротник кителя. Тот глядел на его руку с явной брезгливостью, а Федор Федорович спокойно предложил:
— Давай покажем его нашим «звёздам» — авось, узнают?
— Это мысль! — просиял Крольчихин, отцепившись от бандитского воротника и отложив противогаз на стол. — Казачук, тащи «звёзд» по одному!
— Есть, — зевнул Казачук и утащился в коридор, чтобы вести первую «звезду».
Крольчихин взял себя в руки — им нельзя показывать свою слабость, нельзя психовать при них, а правда навсегда останется под замком. Успокоившись, следователь вернулся за стол, поёрзал на стуле и спокойно заявил:
— Твоё молчание тебя не спасёт! Чем дольше ты молчишь — тем дольше тебе сидеть, приятель!
Бандит ни словом не обмолвился — молчит и смотрит, нервируя.
— Блин… — буркнул Крольчихин, а Казачук тем временем притащил Бармалея Зубкова.
Зубков уже спал давно, поэтому был сонным как сурок. Зевнув, он поморгал глазками…
— Вы видели когда-нибудь этого человека?? — Крольчихин разбудил его суровым вопросом и Зубков, проснувшись, пробухтел:
— Неа…
— Что, правда?? — уточнил Крольчихин, изо всех сил запихивая свою ярость внутрь. Ночами не спишь из-за них, сидишь в воде, да помираешь от пуль… а они или молчат, или клекочут чушь или выдают вот это вот «Неа!»…
— Да, гражданин начальник, я не видел… — зевнул Зубков, у которого выбитых зубов было больше, чем «живых».
— Казачук, в камеру его, тащи другого! — рыкнул Крольчихин, шумно возя под столом своими промокшими грязными башмаками.
— Есть! — Комарчук в десятый раз зевнул, утащив Зубкова…
Но каждый из разбуженных и притащенных «звёзд», как заведённый автомат, твердил одно и то же «Неа!». Они не знали этого «киллера», даже Копач — и тот пробуровил «Неа!»!!
Усталый Крольчихин уже не мог даже сатанеть — настолько спать хотел. На часах стояло четыре утра, и следователь так решил: завтра они вызовут дальнобойщиков, Новиковых Светлану и Александра, а так же — Вилкина. Пускай, они опознают этого гуся, а сегодня пора по домам — хоть сколько-то поспать, а то так и загнуться можно от вечно давящего на мозги недосыпа.