Феня удивилась: что же заставило людей прийти к ней на помощь? Ведь она не просила их. Она только требовала от бригадира и председателя дать ей хотя бы двух плотников. А тут пришли все: и учитель, и доярки, и дед Матвей, и даже сам Нил Данилыч пожаловал. Всем им хотелось, конечно, после работы отдохнуть. Разве не устал за день каждый из них? Как ни говори — посевная…

Мужчины, перестлав часть пола, присели на доски, закурили. Иван Гаврилов окинул взглядом стены и свежевыструганные доски настила, порадовался. Кажется, маленькое дело сделали, стоит ли тешить сердце? А глаза говорят: нет, не маленькое!

Феня хотела уже мыть руки, как рядом послышалось:

— Ну как, готовишься к экзаменам?

Феня обернулась: перед нею стоял учитель.

— Готовлюсь, Иван Павлович, да вот с геометрией очень трудно.

— Прикрепим к тебе кого-нибудь.

— Спасибо.

…Закончив работу, люди ушли. В сарае стало светлей и теплей, и на душе полегчало. Феня испытывала неловкость за свои дурные мысли о бегстве из Микулина в город. Не в силах справиться с собой, она и дома ходила притихшая, ни с кем не разговаривала, даже Матрене не проронила ни слова — вся ушла в себя… В ней с этого вечера жили как бы две Фени, совсем непохожие друг на друга, враждующие. Правда, иногда они приходили к согласию, но ненадолго. И одна из них, по-прежнему не веря в приход весны на берега Оки, думала, что все для нее должно начаться не здесь и не сейчас. Огни большого далекого города, где асфальт был уже по-весеннему чист от снега, манили и манили ее.

Дни шли за днями. Иногда туманы, сгоняя последний снег, прятали солнце. Во дворе грязно. Фенин сарай будто на островке — кругом непролазные хляби. Феня проложила доски через лужи, по доскам можно без опаски ходить в красный уголок и на ферму. Перед входом в сарай — деревянная решетка и охапка еловых веток. С грязными ногами в телятник не войдешь — изволь очистить ноги, а затем окунуть подошвы в раствор извести — это для того, чтобы не занести инфекцию. Хозяйка строга — даже Александру Ивановичу сделала замечание, когда тот не очень-то старательно второпях обтер ноги.

Холодно и сыро на улице, зато в телятнике тепло и чисто. Своих питомцев Феня распределила в клетках по возрасту, и телята, почуяв друг в друге сверстников, стали дружелюбней. Самым маленьким Феня варит мучную кашу, добавляя белковых дрожжей, поит молоком. Напьются и давай играть, как детишки. Попробуй разберись в «телячьих нежностях»: Геркулес и Боцман лизались-лизались, нюхались-нюхались и вдруг ни с того ни с сего начали бодаться, лбы пробовать. Непостижимы законы дружбы!

А когда Феня с ветеринаром и тетей Матреной стали взвешивать телят, Что было! Геркулес все не хотел идти на весы, крутил головой, лягался — едва сообща втащили озорника.

Прошел месяц с тех пор, как Феня приняла молодняк. Нет больше в ее стаде скучных шершавых телят-замухрышек, доверчиво тянутся они к своей кормилице, и ей приятно видеть, как поблескивает, лоснится на их спинах шерстка.

— Ну что, Орел, как наши дела, как настроение? — спрашивает Феня у двухмесячного крутолобого бычка. — Хочешь на улицу? Подожди немного, будет посуше — поведу на прогулку. Вот и Резеда скучает по солнцу. Ух ты, глупышка, весь бок испачкала, и как это тебя угораздило, — выговаривает Феня пестренькой телочке, а затем берет щетку и начинает чистить. Виновница слегка пошатывается под ее рукой, а когда становится щекотно, подпрыгивает. — Вот, вот, поиграй, это на пользу, развивайся. А почему не пьешь овсяную болтушку? Не нравится, ишь ты, барыня…

Феня окидывает взглядом телят.

— А как Черчилль себя чувствует? — говорит она, посматривая на упитанного бычишку темно-коричневой масти. — Срастается твоя нога?

Несколько дней назад приходила в сарай комиссия по выбраковке — обмеривали, переписывали всех телят, счетовод из правления делал какие-то особые пометки в конторскую книгу. Насчет Черчилля покачал головой и поставил тощий хитроватый крючок.

У Фени защемило сердце от нехороших предчувствий.

— Что же с ним делать, списать, наверное, придется, — почесывая карандашом за ухом, процедил сквозь зубы неразговорчивый счетовод. — В расход — пока не сдох.

Около телят крутятся ребятишки, смотрят в большие испуганные Фенины глаза, спрашивают:

— Его зарежут?

Ничего не ответила она, только нахмурилась.

— Не дадим резать, не дадим! Мы ухаживать за ним будем! — закричали в один голос школьники.

С тех пор так и повелось: каждый день после занятий вваливаются в сарай шумной оравой — кто клетки мыть, кто подбелить стены, кто опилками пол посыпать, а Черчиллю каждый приносит в кармане по куску черного хлеба с солью. Вертится ребятня около ветеринара, подсматривает, как надо делать перевязку.

Но вот школьники ушли, и все в сарае притихло. Феня стоит над клеткой больного бычка, прислушивается к тяжелым вздохам. «Поспал бы…» — шепчет она. И бычок, будто понимая ее, утыкается мордой в солому, вытягивает шею, больная нога вздрагивает. Бессловесна скотина, а кого не растрогает. Видела Феня, как девчонки-шестиклассницы поглаживали Черчилля, приговаривая что-то, успокаивали, наверно. Вот какая ребятня эта! Феня взяла геометрию и решила, пока есть свободное время, поучить урок — теоремы одна другой труднее. Только села за книгу — в дверь стук.

— Феняшка, скорей, ой скорей! — услышала она нетерпеливый голос Егорки. Брат так барабанил, будто за ним гнались сто собак.

Феня давно не виделась с братишкой, соскучилась, обрадованная, открыла дверь.

— Расстегивай быстрее! — крикнул он, влетая в сарай.

— Да что расстегивать-то?

— Полушубок, вот что!

У Егорки, видно, не хватило сил сдерживаться. Феня как можно скорей распахнула полушубок.

— Ну?

— Ну, ну! Тут все пузо сжег, а она еще нукает! — сердито заговорил мальчик, вынимая из-под рубахи горячий пирог с капустой. На Феню пахнуло чем-то домашним…

— Да как же это ты?..

— А вот тебе и «как же»: мамка велела снести пирог тебе, а тятька в избу входит, ну, я пирог под рубаху и айда. Он хоть и вкусный, а жжется, еле добег.

Феня рассмеялась, а потом, вспомнив про Егоркин живот, сказала:

— Давай посмотрим, что у тебя тут, — и приподняла рубашку: живот покраснел. — Ничего, до свадьбы заживет, мы вот его сейчас лекарством помажем.

Феня достала баночку с вазелином.

— Это же телячье лекарство! — фыркнул Егорка.

Феня улыбнулась:

— Оно и тебе, Егорушка, поможет.

Она была рада, что Егорка не забывает ее. Мать тоже нет-нет да и пришлет что-нибудь. Как-то на днях, поздно вечером, принесла в дом к Матрене Фенины платья, присела на лавку вместе с Матреной, поплакала. Да, тяжеленько жить рядом с матерью, братишкой и сестренкой и не зайти к ним. Белоголовая топтушка… Пожалуй, Феня никого так нежно не любит, как Машу. Спрашивая что-либо, она всегда вместо «можно» произносит, уморительно картавя: «Моня?»

Феня задумалась, а Егорка, воспользовавшись минутой, подошел к телятам. Любопытные бычки и телочки полезли целоваться, стали обнюхивать Егоркину шапку. Егорка захохотал:

— Вот чудные!

Феня услышала Егоркин смех и как бы очнулась.

— Ты чего там?

Егорка не ответил, достал из кармана губную гармошку и только хотел сыграть для телят что-нибудь веселое, как дверь сарая отворилась, и вошел тракторист Лешка Седов.

— Здорово бывали, — пробасил он и, оглядевшись вокруг, воскликнул: — Черт возьми, с виду сарай как сарай, а тут дворец: чистота и теплота. В такой хоромине и посидеть не мешает. Ба, да тут и учебники, может, школа открылась?

— Здравствуй, — ответила Феня. — Зачем пожаловал?

Лешка протянул ей бумажку и сказал:

— Говорят, что у тебя Черчилль заболел, так вот трактористы не возражают скушать его. Ясненько? — улыбнувшись, присел он на лавку, положил рядом с собой рукавицы.

Феня нахмурилась и покраснела, потом подошла к Егорке, что-то шепнула на ухо, и тот быстро выскочил из телятника. А Феня, чтобы выгадать время, крикнула: