Меж крутых бережков

Глава I

Говорят, в родные места лучше всего возвращаться по зеленой траве, в ту пору, когда цветет черемуха и всю ночь до рассвета безумствуют соловьи. Кто знает, может, и правда, лучшей поры не сыскать для возвращения, только Феня приехала домой совсем в другое время. Так уж случилось…

Вот оно, Микулино, вот оно совсем уже близко! Из-за горизонта навстречу Фене выбежал ветряк. Обрадованный ее появлением, ветряк изо всех сил замахал крыльями: сюда, к нам, к нам! Феня остановилась на пригорке и от радости не может перевести дыхания. Все взволновало ее: и беспокойный крик грачей, и запах талого снега, и ветряк, машущий крыльями.

Край отчий! Мил и дорог каждому ветер с твоих полей, скликающий нас к местам детства. Позовет он издали, за тысячи километров, поманит горьковатым душком терновой коры, оттаявшей в саду в дни предвесенья, взволнует благоуханием темных боров, сена, парного молока… До боли сожмется в груди сердце…

Больше года не была Феня в Микулине. Прошлой зимой, когда училась в девятом классе, из Москвы в село пришла весточка, написанная рукой незнакомой женщины. Коротко сообщала она родителям Фени о том, что единственная сестра отца, Анна Крапивная, тяжело заболела и просит кого-нибудь из родных присмотреть за ней.

Отец и мать весь вечер советовались, как быть, и решили в конце концов послать Феню. Характер у нее терпеливый, мягкий, послушнее вряд ли сыщешь. А самим не вырваться, где там: то хлопоты по хозяйству, то ребятишки.

— Поезжай, дочка, уважь тетку.

Феня подумала: «И в самом деле, как не уважить?»

— А учиться, мам?

— Там и учиться будешь. В Москве школ хватит. Учиться в Москве!..

Не раздумывая, Феня собрала немудреные свои пожитки и уехала.

Поезд на Казанский вокзал прибыл около одиннадцати утра. Феня вышла на Комсомольскую площадь и растерялась: какая большая ты, Москва, — светлая, воздушная, открытая!.. Куда-то все несется, торопится — и машины и люди. Живое кипение широких улиц подхватило Феню, увлекло своим порывом, и она, сама того не замечая, распрямив плечи, вскоре затерялась в гудящем людском потоке.

Изредка Феня останавливалась и, запрокинув голову, несколько секунд смотрела на головокружительный взлет стрельчатых башен высоких зданий, купающихся в лучах солнца, затем шла дальше и все оглядывалась, пытаясь унести в своей памяти светлые видения громадных дворцов, но людской поток не давал ей подолгу задерживаться, увлекал вперед. А что это такое показалось на площади — здание, увенчанное арочным сводом? Феня едва-едва разобралась в беглом мелькании букв: «Метро». «Мне до Сокола нужно», — припомнила Феня и вместе со всеми вошла под арку.

Когда она спускалась в метро, лицо ее выражало то робость, то удивление. Вот какая ты, Москва, вот какие люди живут в твоих огромных домах! Это они построили и высотные здания, и дворцы под землей и украсили город садами. Слава их увековечена: Феня видела ниши, а в нишах парней и девушек из бронзы с отбойными молотками в руках. Как живые… Она гордилась ими. Часть этой гордости падала и на долю тетки Анны. Тетка Анна живет в Москве и тоже, наверно, причастна к этим большим, прекрасным делам. Феня никогда не видела тетку, но уважала ее.

Выйдя из метро, она подумала было у кого-нибудь спросить, каким трамваем ехать до Покровского-Стрешнева, но, заметив, что все очень торопятся, застеснялась, стала в сторонку. И вдруг увидела у лесов строящегося дома пожилую женщину в ватнике. Женщина эта выглядела точь-в-точь как микулинские доярки. На Феню сразу повеяло чем-то родным и близким.

— Скажите, пожалуйста, — робко обратилась она к женщине, — как доехать до Покровского-Стрешнева?

Серые глаза тетеньки посмотрели на Феню ласково и понимающе.

— А вот завернешь за угол, — показала она рукой влево, — там ходит трамвай. Недалеко тут.

Руки ее были шершавы и обветрены. Немного припухшие угловатые пальцы почти не гнулись. «Как у нашей Матрены», — подумала Феня.

Тетку Анну Феня застала в постели.

— Деточка ты моя, — жарко зашептала больная, прикладывая угол косынки к глазам, — дай-ка я на тебя погляжу. Какая большая да хорошая!

Говорила Анна тихо, то и дело всхлипывая.

Поправлялась она быстро и все хвалила Феню за уход, и та рада была, что помогла родному человеку подняться на ноги. Через неделю тетка встала и собралась по каким-то делам к знакомым.

— Давай и ты со мной, одевайся, Феняшка, да возьми вот эти чемоданы, — сказала тетка.

У знакомых Анна долго о чем-то шепталась за перегородкой, а потом ушла с хозяйкой в соседнюю комнату и оттуда через полчаса вышла с теми же чемоданами — меньший из них дала Фене, а побольше взяла сама. Чемодан был теперь куда тяжелее. Перехватив вопросительный взгляд племянницы, тетка пояснила:

— Надомница она, хозяйка-то, платья шьет, а я отвожу на склад, экспедитором в ателье работаю.

Обязанностей, как узнала Феня, у тетки было не так много, но иногда она пропадала по целым дням, появлялась поздно и, прикрыв окно шторами, ложилась в постель и все жаловалась на астму.

Видя ее сильно уставшей, Феня говорила:

— Давай-ка я помогу тебе, тетя.

Анна рада была внимательности Фени и часто поручала то отнести, то принести чемоданы. Иногда Феня ходила за продуктами, готовила ужин или обед.

— Съездила бы ты на улицу Горького, — попросила однажды тетка. — Там в гастрономе паюсная икра есть. Что-то потянуло на остренькое.

Феня взяла деньги и поехала. Через двадцать минут она была уже на площади Маяковского, вышла из автобуса, огляделась. Под февральским солнцем, ослепляя, сверкал снег, в высоком поднебесье, буравя синеву, шел едва различимый крохотный самолет, оставляя за собой белесый, похожий на лыжню след.

Стоя на площади, под огромным голубым куполом неба, Феня вздохнула. Ведь она еще толком не знала этого большого города. Захотелось исходить его вдоль и поперек, насмотреться на все.

Улицы московские… Вновь, как и в тот первый день, когда она только что приехала в столицу, Феня ощутила трепет в сердце.

Диво дивное, простор-то какой!..

Пошла налево — навстречу Маяковский, живой, знакомый.

«Владимир Владимирович!..»

Феня чуть-чуть растерялась. А он стоит на возвышении и, будто гремя железным голосом, обращается к таким же молодым, как и она, идущим по тротуару:

«Разворачивайтесь в марше!..»

Громады многооконных домов, простор, звон, солнце и поэт на площади. Феня улыбнулась, перевела взгляд на небо — ух как высоко взобрался самолет! Будто она сама поднялась на такую высоту. Голова сладко-сладко кружится, во рту от волнения пересохло. Белесая лыжня слегка расплылась по небу, потеряла четкость линий, стала похожа на гряду рыхлого снега.

А улица, прилегающая к площади, шумит, зовет. «Что же я стою!» Феня еще разок взглянула на памятник и торопливо пошла к центру. Витрины магазинов, первая капель на солнцепеке, воробьи, облепившие голые ветки липы, суета, воркование голубей…

Шагалось легко. Вот и еще одна площадь. И опять нежданная встреча — снова поэт. Как знакомо его изваяние! Будто бы только что сошел он со страницы школьной хрестоматии: стоит в плаще, накинутом на плечи, поник головой, задумался…

— Пушкин! — благоговейно прошептала Феня.

К подножию памятника кто-то положил три веточки голубых гиацинтов, и словно частица предвесеннего неба легла к ногам поэта.

По этой улице когда-то въезжала в Москву Татьяна… «…И стаи галок на крестах», — припомнилось Фене.

Куда девалась та Москва! Все изменило время! Не деревенский возок трясется по Тверской, а катит, обгоняя ветер, лавина машин. Перед Феней мелькали одна за другой витрины, подъезды новых домов, яркие театральные афиши. А вот и гастроном. Феня купила две баночки паюсной икры. И снова квартал за кварталом… Домой еще успеется. Взгляд Фени устремлен вперед. Квартал за кварталом… Что это там мелькнуло в перспективе улицы? Из сизой дымки тумана постепенно выплывали высокая башня и зубчатая стена. Сердце Фени забилось гулко, часто. Кремль!