— Ты понимаешь, что находишься в Китае — стране победившего социализма, где равенство и братство не пустые слова, где истинные ценности морали и чести поощряются, а пороки строго караются?!

Пленный тихо ответил:

— Никакой системой нельзя заставить служить морали.

— Хорошо, тогда скажи мне, за какой строй боретесь вы?

— Я предатель той системы, о которой вы спрашиваете. Я узнал про Аналог и хочу попасть на него. Потому я здесь. Белая пирамида — портал.

«Аналог, Аналог...», — сколько раз уже слышал Нианзу Ли название какого-то объекта, но что это — страна, город, база, так до сих пор не известно и спросил:

— Что такое Аналог?

— Это Земля, где мораль сама система.

«Прекрасный ответ!», — мысленно вспылил разведчик, — «Все сразу очевидно и ясно — это земля», но выражая глубокую заботу сказал вслух:

— Ты стремишься к высоким моральным принципам, но ты умираешь, передай людям свой опыт, и мы продолжим твое дело.

В горле пленника забулькала кровь, и разведчик понял — арестованный смеется. Нианзу Ли подал знак и поступление препаратов по иглам пронзающим живой труп прекратилось.

Ощущая близость конца, пленник заговорил судорожно:

— Невозможно сидя на горе пройти путь от медузы до орла. Только касаясь каждой ступени своей душой можно достичь вершины — Аналога.

— Ты умираешь, укажи этот путь живым, — Нианзу Ли подал знак и поступление препаратов возобновилось.

Маска безразличия заковала все тело пленника и казалось он заговорил грудью, а не ртом:

— Давным-давно жил человек ни хорошо, ни плохо, жил, как бог на душу положит, как черт повернет и пришел конец его жизненному пути и его похоронили.

Похоронили. Похоронили, как собаку. Никто не знал где и когда. Найдут ли когда ни будь тот крошечный холмик на окраинах мегаполиса?!

Никто не знает где и сколько лежал его труп в ожидании поминальных слов и молитв. И можно было бы его сравнить с бездомной собакой — без адреса, без друзей, но, есть одно «но» не позволяющее это сделать — он ждал в окружении семьи.

А семья похоронила родственника тихо — неизвестно где и когда, как собаку.

И никто бы не узнал о случившейся смерти, если бы не завыла сука. Красиво, мелодично, она завела вой о похороненной любви.

Все кинулись искать её любимого, но его похоронили, как собаку.

Он был человеком. Со своими проблемами, комплексами, ершистым характером. У него были друзья, были враги. Они наперегонки искали могилу, но его похоронили, как собаку — разве найдешь неприметное место, где друзья не оставили цветы, а враги бутылку коньяку?!

Родственники живут, как обычно — никакого траура, словно и не было человека, а была собака, по которой траур не соблюдают.

Только друзья и враги все не находят место, где могут оставить цветы, выпить коньяку, вспомнить человека.

Смерть спрятала блокнот и подумала: «Стихи не получаются... Хоть бы уже получилось примирить этих мечущихся по окраинам в поисках того, кого похоронили, как собаку. Даже мне противно. Но не могу же я их вечно ждать неизвестно где, куда никто не догадается?! Может доставить лично каждому примирение?!»

Время толкало могучим маятником в костлявую спину и, вздохнув, Смерть пошла проявить заботу и уважение.

Голос затих, датчики единовременно показали нули, Нианзу Ли знал, что сейчас тысячи сканеров в лабиринте пирамиды ловят движение мечущейся души.

«Теперь только надеяться на силу и мощь всей социалистической машины», — размышлял разведчик, глядя, как техники снимают тело, на удивление, сохраняющее возрастные параметры.

Уже в дверях, Нианзу Ли окинул взглядом труп на анатомическом столе, он начал стареть — иссыхать, медики суетиться, пытаясь остановить процесс, но разведчик знал: хозяева нашли своего солдата и остановить их невозможно.

На последнем посту внешней охраны, Нианзу Ли передали чип под личным кодом.

Проехав несколько десятков километров по грунтовой лесной дороге, разведчик остановился и прочитал очередной приказ.

Где-то в России изобрели новый канал связи. Необходимо добыть и доставить изобретение на базу.

Рихард хорошо знает какова мощность и неповоротливость «красной машины». Фанатизм многих коммунистов разбился о гусеницы сминающие любого проявившего слабость. Китайский шпион считает себя неуязвимым, но предводитель армии партизан, говоривший голосом пленника, иного мнения.

Глава 4

Первое что возникло в голове Ивана — разноцветные нити голосов. Они запекались в запаянный временем клубок, наслаиваясь друг на друга, перетягивая мысли и ложась параллельно, требовали сознания. Приоткрыв глаза, стало ясно, что канаты состоят из слов, но смысл длинных предложений Иван не мог понять.

Сквозь тугую сеть сознания проявился грязный стакан, голоса стали такими же мутными и разделились на не смыкающиеся грани, находящиеся в сотнях метров друг от друга.

— Смотрите-ка! Вроде очухивается Телик.

— Эй, Ваня, ты как?

Иван слышал голоса, как будто они сначала проходили сквозь воду, а потом уже достигали его слуха, а слух тянул пудовой гирей голову в черную глубину.

— Ну, ты Сыч, ему и врубил!

— Так я от неожиданности! Открываю дверь — он бежит, и вы все орете: «Держи его! Стой...», — извиняющимся тоном говорил Сыч, — инстинкт...

БОМЖи — недавние эксперты и специалисты, собравшись вокруг нового постояльца не стремились найти справедливость вселенского масштаба. На фоне рухнувшей нерушимой системы социалистического общества, их искренне интересовал новый знакомый. То, что называется человечностью, в кругах, познавших бренность искусственно настроенных идеалов, даже не обсуждалось. Искусственное давно уступило место воспитанию и рефлексам.

— Ты главное предупреждай, когда инстинкт этот, тумблер в твоем чугунке щелкает, чтобы свои успевали отойти, — пробубнил щуплый Костян двадцати лет от роду, говоря потирал щеку, но покидать окружение не спешил.

Смех надавил на барабанные перепонки Ивана, и ему показалось, что уши лопнули от боли.

— А, а-а-а!!! — заорал он, сжимая голову руками и корчась на грязном бетонном полу, — Сука! Сука! Тварь!

— Это Телик о тебе, Сыч! — хохотнул Сергей.

— Так ему можно, я ж его чуть без башки не оставил. Пусть... Может полегчает... — отходя от перенесенного в дальний угол склада Ивана, безразлично сказал Сыч, хорошо зная силу инстинкта выживания.

Оказавшись один в центре убежища, добавил голосом обиженного ребенка:

— Мужики, я ж выпить принес...

Никто не ответил, но Иван затих, лишь слышалось в горячем летнем зное его глубокое размеренное дыханье.

— Пусть лежит, — тоном хозяина сказал Сергей, — отойдет! Пошли поедим.

Все двинулись к дающей тусклый свет лампе в центре помещения.

В маленьком желтом пятне стоя на одном колене, приспосабливал под стол большой деревянный ящик Сыч.

— Во Телик ходячий, взял х-о-о-роший стол испортил, — сокрушался здоровяк, не задумываясь об инстинктах и искусственных вышках статуса.

— Мусор надо убрать, — констатировал Федора.

Когда принятый порядок вещей вернулся и на новом — более широком столе лежали скромные продукты, и стояло две полтора литровых бутылки самогонки Лизаветы Павловны, все заняли свои места и принялись есть. Ели тихо. Наливали часто.

Ужинали шесть человек — пятидесятилетний, плотного телосложения не высокий Сергей, инвалид — Погон, тощий старик — Федора, Сыч — как будто сошедший с экрана спецназовец; только грязный и голодный, девятнадцатилетний бывший детдомовец Костян, и совсем дряхлый на вид старик — с длинными, не стриженными, редкими седыми волосами и такой же бородой.

— Ну, что, — первым заговорил Сергей, — обсудим сегодняшний день, друзья?