Снег снова захрустел под быстрыми шагами — к нам со всех ног неслись Тиндал с Айканаро, донельзя перепуганные, с копьями наизготовку. Поодаль за ними мчался Ниэллин с луком в руках.

Подбежав и убедившись, что мы целы, Айканаро перевел дух:

— Уф, напугали. Ну и вопль! Что случилось?

Тиндал в изумлении уставился на медвежьи следы:

— Ничего себе зверь! Вы его приманили? Тоже поохотиться захотелось?

— Все шутки шутишь!.. — возмутилась Арквенэн и вдруг, выронив мешок, разразилась слезами. — А нас чуть медведь не съе-ел!

Подбежал Ниэллин и, даже не выпустив лук, с ходу сгреб меня в объятиях.

— Без меня… больше никуда. Хватит, — прошептал он, задыхаясь.

Он стиснул меня так крепко, что древко лука впилось мне в спину, и я едва могла вдохнуть. Но после внезапного испуга в его объятиях было так надежно и покойно, меня охватило такое облегчение, что я даже не пыталась высвободиться.

Айканаро громко прочистил горло. Ниэллин чуть ослабил хватку, а Арквенэн прекратила всхлипывать.

— Девы. Я давно знал, что вы сильны духом, решительны и храбры, — внушительно начал Айканаро. — Но никак не думал, что вы способны напугать медведя! Я и сам в жизни так не пугался. Больше не хочу. А потому впредь мы вас одних не оставим. Сегодня повезло — в другой раз может сложиться иначе. Повторять свое упущение не собираюсь.

Тиндал и Ниэллин разом кивнули, согласно и одобрительно.

Как же все-таки мужчины любят указывать! Теперь они не дадут нам самим и шагу ступить. А ведь Арквенэн справилась с медведем не хуже них, хоть и по-своему!

О продолжении рыбалки не было и речи. Мы все вместе пошли к шатру. Мужчины настороженно озирались по сторонам. А я задумалась.

Многовато здесь снежных медведей! Не значит ли это, что мы приблизились к восточному берегу моря? Вряд ли медведи проводят на льду всю жизнь. Должны же они где-то рыть берлоги, выводить детенышей!

Улучив момент, я шепнула о своей догадке Тиндалу, который шел последним и тащил мешок с нашим уловом. Глаза его вспыхнули, но он ответил сдержанно:

— Мы не знаем, как далеко от берега уходят медведи. Будь земля в десяти лигах, мы бы уже видели холмы и вершины, разве что тот берег плоский как стол. Да и лед здесь… Как везде. Я не чувствую перемен. Мы можем быть и в двух десятках лиг от земли, и в двух сотнях. Увидим.

Ясно. Тиндал не хочет впустую обнадеживать меня. Но сердце невольно забилось сильнее.

До сих пор мы даже не думали о том, каков он, восточный берег. Далекий и недостижимый, он был Твердью, и это главное. Все остальное — гористый он или болотистый, леса там или пустоши — казалось неважным. Но сейчас меня обуяло жгучее любопытство. Я всмотрелась в восточный край окоема, будто и впрямь надеялась разглядеть там далекие вершины.

Увы, еле видные в отдалении зазубрины и неровности были всего лишь привычными ледяными буграми…

Я перевела взгляд на шатер и заметила неподалеку от него какую-то темную фигуру. Пошатываясь, она медленно брела нам навстречу.

Дыхание у меня перехватило: это Лальмион! он вернулся!

Но тут же я поняла — нет, не он. Не может быть.

Не знаю, что подумал Ниэллин, но он ускорил шаг, потом побежал… Когда мы догнали его, он уже поддерживал Алассарэ.

Тот стоял согнувшись, тяжело дыша, опираясь на ушедшее в снег копье. Ниэллин распекал его:

— Ну ты-то, ты куда подался? Ноги не держат, раздетый… Грудь застудишь — что тогда?!

И правда, Алассарэ оделся кое-как: поверх штанов и рубахи на нем была только сшитая нами из плаща нижняя куртка.

— Ноги держат, — буркнул он, с усилием выпрямляясь. — Мне не холодно. Как же, такой переполох — и без меня?

Ниэллин возмущенно втянул в себя воздух, но не нашелся, что сказать. Айканаро тоже не стал тратить слов — подхватил Алассарэ под другую руку и вдвоем с Ниэллином потащил обратно к шатру.

Только внутри, уложив его на шкуры, Айканаро сказал мягко:

— Алассарэ, хотя бы ты не добавляй хлопот своим безрассудством. Нам хватает бед. Новых не хочется. Совсем не хочется.

По счастью, с Алассарэ не случилось беды. Ниэллин, остыв от первого возмущения, осмотрел его и остался скорее доволен, чем сердит: раны не открылись, лихорадки не было и следа. И, раз Алассарэ сам встал на ноги, значит, точно идет на поправку!

Возбуждение от внезапной опасности и избавления от нее, радость от близкого исцеления Алассарэ ободрили нас, приглушили общее горе. Арквенэн не терпелось рассказать о нашем приключении. Невозможно было не улыбнуться, глядя, как она в лицах изображает голодного медведя и меня, остолбеневшую от растерянности и испуга. Алассарэ же так искренне ужасался, а потом так восхищался непревзойденной находчивостью Арквенэн, что это сторицей вознаградило ее за пережитый страх!

Чуть остыв от переживаний, мы сварили несколько рыбок. Алассарэ уверял, что в жизни не ел ничего вкуснее. Что еще лучше, после еды он не почувствовал ничего дурного и даже с виду посвежел и окреп.

На следующий день решено было снова двинуться в путь. Алассарэ заявил, что чувствует себя в силах идти самому:

— Живот не болит, на ногах как все стою. Хватит мне мешком разлеживаться на волокуше. И тащить Ниэллину одному тяжело будет.

— Лучше я один буду тебя тащить, чем лечить, — проворчал тот.

— Меня не надо больше лечить. Я здоров!

— Да неужели?!

Между лекарем и больным готова была разразиться перепалка, но вмешался Айканаро:

— Прекратите. Спорить не о чем. Алассарэ, иди сам, но ровно столько, сколько сможешь. Волокушу мы тебе оставим, ее повезет Ниэллин. Ему не будет легче, если тебе опять поплохеет. Так что устанешь — сразу ложись. Утащить тебя мы утащим, не беспокойся.

— Ладно, — неохотно согласился Ниэллин. — Пусть Алассарэ попробует. Тогда… Держи. Оденься как следует.

Он протянул Алассарэ меховую куртку Лальмиона — куртку, которую тот оставил, уходя от нас, чтобы умереть.

Да ведь Лальмион сделал это нарочно, зная, что Алассарэ лишился своей! Постарался, чтобы его смерть принесла нам еще и такую пользу!

От этой ужасной мысли, от острого, свежего сожаления о Лальмионе у меня едва не хлынули слезы. Алассарэ отшатнулся:

— Нет! Я не могу… это же… это же его!

— Бери, — повторил Ниэллин и добавил с трудом: — Отец… тебе ее оставил. Чтобы… не зря…

Голос его пресекся. И тогда Алассарэ с глубоким поклоном принял куртку и облачился в нее благоговейно, как не облачался даже в праздничное платье на торжества к Владыкам.

Мы двинулись в путь по ровному льду, при хорошей погоде, ясной и безветренной. Ходьбу затруднял только глубокий рыхлый снег.

Айканаро с Тиндалом тропили; мы с Арквенэн шли за ними, чтобы лучше умять снег для Ниэллина и Алассарэ. Однако не прошло и часа, как они начали отставать: Алассарэ был слабее, чем хотел признаться. Ниэллин заставил его лечь на волокушу и укрыться шкурой, но в одиночку быстро тащить его не смог. Тогда Айканаро поменялся с ним. Теперь Ниэллин в паре с Тиндалом шел передо мной, толкая сани. Мы чуть ускорились и беспрепятственно миновали еще лиги две…

А потом вновь попали на вздыбленный лед.

Тут мы пошли гораздо медленнее: временами Тиндал подолгу присматривался и прислушивался, выбирая направление. Чем дальше мы углублялись в лабиринт крутых ледовых гребней, тем мрачнее он становился и тем сильнее забирал к северу. Мы безропотно брели за ним, перетаскивая волокуши через бугры и ямы. Алассарэ пытался идти сам, но его хватало лишь на несколько сотен шагов. Он снова ложился на волокушу — и вскоре снова вставал с нее, потому что раны болели от тряски хуже, чем от ходьбы. Ниэллин метался между Тиндалом, Айканаро и Алассарэ, то помогая с волокушами, то поддерживая раненого, когда тот совсем ослабевал. Оставалось радоваться хотя бы тому, что лед неподвижен и нам не грозит на каждом шагу провалится в пучину или быть раздавленными между льдин.

К середине дня мы, порядком измученные, оказались перед широкой трещиной, затянутой молодым льдом. Противоположный край ее вздымался сажени на две, как будто его приподняло и выворотило из-под воды. Трещина тянулась с запада на восток, и я ждала, что Тиндал поведет нас вдоль нее. Но он остановился и стоял, как будто не знал, куда идти дальше. Воспользовавшись передышкой, Ниэллин тяжело уселся на волокушу и сразу задремал.