— Я останусь. Я хочу сам услышать, что скажут Владыки.

Отец не возражал. Но прошло время, пока собрались наши попутчики — те, кто тоже отважился вернуться в свои жилища. Мы сделали факелы, намотав на древки от праздничных флагов ленты промасленного полотна — на них пришлось разорвать нарядные скатерти.

Уходя, я оглянулась на разоренный Чертог. Оставшиеся эльдар столпились вокруг лампад или расселись у подножия колонн и статуй. Я заметила, что ваниар собрались возле Ингвэ, их короля, который поднял над головой яркий фиал. Ясное чело его было на диво безмятежным; без слов, одним видом он унял волнение среди своего народа. Когда я переступала порог, вслед мне хлынула песня — древняя молитва к Элберет о даровании света.

Может, она была услышана? Ибо ветер, который поначалу рвал волосы и платье, сбивал с ног и едва не гасил наши факелы, вскоре стих, а душный, мутный мрак стал вдруг расползаться клочьями — и в просветах показались звезды.

— Как чудесно! — прошептала Арквенэн.

Запрокинув голову, она с восторгом смотрела на небо; на губах ее блуждала улыбка, хоть глаза еще не просохли от слез.

Я кивнула. Я видела звезды не в первый раз — мне довелось смотреть на них в холодных пустошах Арамана, куда мы с братом и с детьми Арафинвэ отправились однажды. Тогда я подумала, что небесные светочи красивы — словно россыпь драгоценных камней на темно-синем бархате — но их холодным лучам не сравниться с живым сиянием Дерев.

Как я ошибалась!

Лишь сейчас я поняла, сколь они прекрасны, как нужны тем, кто бродит по затемненной земле! Мрак скрыл их на время, но оказался не в силах погасить. Они приветливо и ясно смотрели на нас с высоты. После мятущегося, резкого пламени факелов их ровный свет тешил зрение, радовал, как вода родника радует уставшего путника, попутный ветер — морехода, звон арфы — певца… Кажется, я вздохнула полной грудью впервые с наступления Тьмы, и даже смятение в моей душе чуть улеглось.

Жаль, что нельзя было идти, не сводя взгляда с небес! Засмотревшись, я шагнула мимо ступени и полетела бы кубарем, если бы Ниэллин снова не поймал меня.

— Тинвиэль, ты решила осветить нам путь искрами из глаз? — участливо спросил он.

Его неуклюжая шутка заставила меня улыбнуться и устыдиться своей неловкости. Дальше я уже не забывала поглядывать себе под ноги. Это было не лишне!

Смешавшись с лучами звезд, непроглядная темнота превратилась в серебристо-синие сумерки, но все в них изменилось пугающе и странно. Очертания стали неузнаваемы, расстояния неопределимы, взор не проникал вдаль, да и вблизи терялся в непривычном тусклом одноцветьи, которое разбивали лишь рыжие всполохи факелов. Мощеная светлым мрамором дорога мерцала, змеей извиваясь по крутому склону Таникветиль, но пышные деревья по сторонам ее превратились в неведомых страшилищ. Наш город, белокаменный Тирион, прежде ясно видный от Чертогов, будто отдалился на многие лиги, стал размытым белесым пятном в глубине неизмеримой пропасти. От этого кружилась голова и слабели колени, так что мы старались ухватиться взглядом за ближние предметы или друг за друга.

Отец мой не собирался ждать, пока мы освоимся в изменившемся мире, и решительным шагом двинулся вперед. В хмуром, жестком лице его не было страха. Он высоко поднял свой факел, чтобы лучше осветить дорогу; в другой руке он наизготовку, как меч, держал крепкую палку. Наверное, так эльдар шагали опасными тропами Серединных Земель, когда наш народ по призыву Владык отправился на Запад от берегов Озера Пробуждения… Но разве палкой оборонишься от Тьмы? Однако даже такое — простое и бесполезное — оружие придавало уверенности ему, а заодно и всем нам.

Поначалу трудно было поспевать за отцом, хоть шел он не быстро: в полумраке земля будто уходила из-под ног, мы то и дело оступались. Потом тела наши начали привыкать к новой жизни; мало-помалу вернулась обычная легкость шага.

Я даже смогла оглянуться на ходу. Вереница печальных теней — жителей Тириона — далеко растянулась по склону горы. Тут и там над нею горели факелы, по соседству с ними глубже и ярче становилась густая синева сумерек. Я мельком удивилась: значит, даже в этой тьме таится красота!

Еще через несколько шагов началась лестница вниз, крутая и длинная, и мне стало не до размышлений: меня вдруг сковала внезапная боязнь высоты. Это было странно и жутко, я ведь всегда любила горы, да и на лестнице мне был знаком каждый камень — прежде, при Свете, я поднималась и спускалась по ней бессчетное число раз! Но сейчас руки мои заледенели от страха, ноги точно одеревенели, и я никак не могла заставить себя сделать первый шаг. Хотелось взглянуть на звезды, приободриться, но невозможно было отвести глаз от земли — мне казалось, что я тут же рухну вниз и расшибусь.

Матушка заметила мою слабость и с неожиданной твердостью поддержала меня под руку:

— Не пугайся, Тинвэ, дитя мое, это лишь наваждение мрака…

Дергано, как игрушка на нитках, я переставила одну ногу, потом другую… Дальше дело пошло проще: рядом с матушкой боязнь постепенно отпустила, и я вновь обрела утраченную было ловкость. И все же спуск показался мне бесконечно долгим, к концу его от напряжения я вся дрожала.

Не только меня настигла внезапная немощь: многих женщин поддерживали мужья и братья, а некоторых так вовсе пришлось снести на руках. А нам еще предстояло пройти изрядный путь по равнине и взойти на Туну к вратам нашего города…

Едва поднимая ноги, привалившись друг к другу, мы с Арквенэн брели по дороге в толпе изнуренных сородичей. Судя по вздохам вокруг, другим приходилось не легче. От усталости я забыла бояться и все глубже погружалась в тоскливое безразличие.

Вдруг слуха моего коснулось пение, да какое! Кто-то на два голоса выводил песенку-потешку про улитку — о том, как тяжело ей, бедной, тащить свой домик вверх по стеблю травы.

Я обернулась — ну конечно! Нас догоняли Ниэллин и Алассарэ, его сосед. Кто еще мог шутить и дурачиться посреди всеобщего уныния? Алассарэ с младенчества ни слова не вымолвил серьезно!

Вот и сейчас он вклинился между мною и Арквенэн и, обняв нас за плечи, заставил идти быстрее:

— Поторопитесь, девы, а то над вами будут смеяться и улитки — вы ползете к своим домикам медленнее, чем они ползут со своими на спине!

Арквенэн сердито фыркнула. А я пробурчала:

— Алассарэ, скажи — не из-за тебя ли эта беда? Может, ты нечаянно изрек нечто мудрое, вот мир и перевернулся вверх дном?

— Это вряд ли! Но на всякий случай я постараюсь еще поглупеть. Вдруг это поможет миру встать на место? Побуду-ка и я улиткой, — подмигнул он мне, — посмотрим, каково это — носить на себе домик? Ниэллин, помоги-ка!

Ниэллин подсадил Арквенэн на закорки приятелю, и тот размеренным, нарочито тяжелым шагом потащил ее вперед, как таскал еще в детстве. Бедняжка, она так измучилась, что даже не возразила! Я же посмотрела на Ниэллина взглядом, достойным Феанаро, и он просто предложил мне руку.

Рядом с нами послышались смешки, а кто-то пробормотал неодобрительно: «Нашли время для баловства!» Затейники добились своего: кого-то рассмешили, кого-то рассердили, но ободрили и тех, и других. Мне тоже было легче идти, опираясь на сильную руку Ниэллина.

Сначала мы шли молча. Я чувствовала, что в душе он подавлен и озабочен, хотя скрывает это. Теперь и мне хотелось как-нибудь утешить его, но я нашла только скудные слова благодарности:

— Спасибо тебе, Ниэллин. Я и правда ужасно устала.

— Всегда пожалуйста, — легко улыбнулся он. — Рад был помочь тебе, Тинвэ!

— Как думаешь, надолго ли пала тьма?

— Хотел бы я знать. Надеюсь, со временем все образуется…

Ответ стоил вопроса. Но другой надежды у нас не было.

То же самое повторила матушка, когда мы дошли наконец до дома и собрались в общей комнате.

Наш дом разительно переменился. Выстроенный руками отца, любовно украшенный руками матушки, он всегда был ласков и приветлив к нам. Теперь же он, казалось, подставлял нам порожки, ступеньки и косяки в самых неожиданных местах. Звездные лучи проникали через окна, но их не хватало, чтобы как следует осветить дальние углы и коридоры, так что там застоялся мрак. Факел наш прогорел; отец долго на ощупь перебирал склянки и фиалы в мастерской, пока не нашел, что искал: чудесный кристалл, который когда-то подарил ему Феанаро.