Я так настойчиво просил моих юных друзей о пощаде, что они наконец опустили меня на землю. На улице Сены один торговец мебелью, сосед моего издателя г‑на Ленормана, предложил молодежи кресло, чтобы дальше нести меня в нем, но я отказался и с почетным эскортом прибыл к воротам Люксембургского дворца. Там мои великодушные провожатые расстались со мной и удалились с прежними криками: «Да здравствует Хартия! Да здравствует Шатобриан!» — Я был тронут чувствами этих великодушных юношей: я кричал им: «Да здравствует король!» — и был так же спокоен, как если бы находился у себя дома; они знали мои убеждения и сами доставили меня в палату пэров, где, как им было известно, я намеревался выступить в защиту своего короля, а между тем дело происходило 30 июля, и за спиной у нас осталась могила, где хоронили граждан, убитых пулями Карла X!

10.

Собрание пэров

За стенами Люксембургского дворца шумел народ, а внутри царила тишина. Тишина эта была еще заметнее в темной галерее, ведущей во владения г‑на де Семонвиля. Мое появление смутило собравшихся там пэров (их было человек двадцать пять —тридцать): я помешал этим нежным душам трепетать от ужаса и предаваться отчаянию. Тут только я наконец увидел г‑на де Мортемара. Я сказал ему, что, во исполнение воли короля, готов обсудить с ним свои планы. В ответ он, как я уже говорил, рассказал мне о стертой при возвращении из Сен-Клу пятке и покинул меня. Он сообщил нам содержание ордонансов, которое члены палаты депутатов уже знали от г‑на де Сюсси. Г‑н де Брой заявил, что только что объехал Париж, что мы находимся на вулкане, что буржуа более не в силах сдерживать рабочих и что при первом же упоминании Карла X нам всем перережут глотки, а Люксембургский дворец разрушат, как прежде разрушили Бастилию. «Верно! Верно!» — глухо шептали осторожные пэры, качая головами. Г‑н де Караман, возведенный в герцогское достоинство, очевидно, за то, что служил лакеем у г‑на фон Меттерниха *, горячо убеждал нас, что согласиться с новыми ордонансами невозможно. «Отчего же, сударь?» — спросил я его, и этот хладнокровный вопрос погасил его пыл.

Появились пятеро посланцев от палаты депутатов. Г‑н генерал Себастиани начал своей излюбленной фразой: «Господа, дело очень серьезное!» Затем он восславил великую скромность г‑на герцога де Мортемара, рассказал об опасностях, грозящих Парижу, произнес несколько лестных слов по адресу герцога Орлеанского и пришел к заключению, что одобрить ордонансы невозможно. Противоположного мнения были только я и г‑н Ид де Невиль. Я взял слово: «Г‑н герцог де Брой сказал нам, господа, что он прошел по парижским улицам и встретил повсюду одну враждебность; я тоже побывал на улицах, три тысячи юношей принесли меня на руках к воротам этого дворца; вы могли слышать их крики: разве эти молодые люди, оказавшие такую честь одному из ваших собратьев, требуют вашей крови? Они кричали: „Да здравствует Хартия!“ — я отвечал: „Да здравствует король!“ — и они спокойно выслушивали меня, а затем доставили к вам целым и невредимым. Отчего же вы так боитесь общественного мнения? Что до меня, то я утверждаю: ничто еще не потеряно, и мы можем одобрить ордонансы. Вопрос не в том, грозит нам опасность или нет, вопрос в том, чтобы не нарушить присягу, принесенную нами королю, которому мы обязаны нашими званиями, а иные из нас — и состоянием. Отменив ордонансы и назначив новых министров, Его Величество исполнил все, что повелевал ему долг; исполним же свой долг и мы. Как? впервые в нашей жизни настал день, когда мы обязаны ринуться в бой, а мы уклонимся от сражения? Явим Франции образец честности и порядочности; не дадим ей пасть жертвой анархических козней, которые лишат ее покоя, истинных выгод и свободы; лучший способ победить опасность — взглянуть ей в лицо».

Ответом мне было молчание; пэры поспешили прервать заседание. Их манило клятвопреступление; каждый, охваченный неодолимым страхом, пекся о своей презренной жизни, как будто время не должно было назавтра сорвать с нас наши старые шкуры, за которые ни один ростовщик, знающий свое дело, не дал бы и обола.

11.

Постепенно стало ясно, что борьба идет между тремя партиями. Защитники древней монархии были сильнее прочих в юридическом отношении, они опирались на всех, кому дорог порядок; однако в нравственном отношении позиция их была наиболее уязвима: они колебались, они не решались высказаться: по уверткам придворных было видно, что они готовы согласиться даже на узурпацию, лишь бы не дать восторжествовать республике.

Что до республиканцев, то их воззвание гласило: «Франция свободна. До тех пор, пока французы не выразят свою волю посредством новых выборов, временное правительство сохранит за собою лишь совещательный голос. Долой королей! Вот наши требования: Исполнительная власть в руках временного президента. Прямые или многоступенчатые выборы депутатов всеми гражданами. Свобода вероисповедания».

Требования эти вобрали в себя все справедливое, что было в республиканских воззрениях; новое собрание депутатов призвано было решить, следует ли выполнять наказ: «Долой королей!»; всякий обосновал бы свое мнение, и, какое бы правительство ни выбрал этот конгресс всей нации, оно было бы законным.

Другое республиканское воззвание, появившееся в тот же день, 30 июля, венчали крупные буквы: «Долой Бурбонов!.. Иначе — прощай величие, покой, общественное благополучие и свобода».

Наконец, к народу обратились господа члены муниципальной комиссии, составляющие временное правительство; они требовали, чтобы «никакие прокламации не объявляли никого главою государства до тех пор, пока не будет окончательно определен государственный строй; пусть временное правительство остается у власти до тех пор, пока не обнаружится воля большинства французов; всякие же другие действия надлежит считать несвоевременными и преступными».

Это обращение, исходящее от членов комиссии, избранной немалым числом граждан из различных районов Парижа, подписали г‑н Шевалье (председатель), а также господа Трела, Тест, Лепеллетье, Гинар, Энгре, Кошуа-Лемер и другие.

Члены этого народного собрания предлагали без голосования отдать пост президента республики г‑ну де Лафайету; они опирались на те принципы, которые провозгласила в 1815 году, перед роспуском, палата представителей. Многие типографы отказались печатать прокламации такого рода, поскольку их запретил герцог де Брой. Республика сбрасывала с трона Карла X и слушалась приказаний г‑на де Броя, человека без характера.

Я уже сказал, что в ночь с 29 на 30 июля г‑н Лаффит вместе с господами Тьером и Минье приняли все меры, дабы привлечь внимание публики к г‑ну герцогу Орлеанскому. 30 июля увидели свет плоды этого тайного сговора — прокламации и обращения, предупреждавшие: «Только не республика!» Далее народу напоминали о подвигах в сражениях при Жеммапе и Вальми *, а также уверяли, что г‑н герцог Орлеанский происходит не из рода Капетов, а из рода Валуа *.

Г‑н Лаффит не терял времени даром: тем же утром его посланец г‑н Тьер вместе с г‑ном Шеффером поскакал в Нейи *, однако Его Королевского Величества они там не застали. Последовала великая словесная баталия между мадемуазель Орлеанской и г‑ном Тьером: в конце концов они сошлись на том, что г‑ну герцогу Орлеанскому будет послано письмо, уговаривающее его принять сторону революции. Г‑н Тьер сам черкнул герцогу записку, а г‑жа Аделаида обещала, не дожидаясь своих родных, отправиться в Париж. Орлеанизм делал большие успехи, и уже вечером того же дня среди депутатов пошли разговоры о том, чтобы наделить г‑на герцога Орлеанского правами королевского наместника.

Г‑н де Сюсси меж тем явился с новыми ордонансами в Ратушу и был принят там еще хуже, чем в палате депутатов. Заручившись распиской г‑на де Лафайета, он возвратился к г‑ну де Мортемару, который воскликнул: «Вы спасли мне больше, чем жизнь: вы спасли мне честь!»