— Вот от таких лучше подальше, — сказал Броня, и вся компания юркнула в первую же калитку.

Вышли из чужого двора, лишь когда пьяные фашисты прошли мимо и не стало слышно их голосов.

Вскоре двое мальчишек повернули направо, а Бронислав с Колей прошли еще немного и вошли в небольшой дворик, окруженный облупившимися двухэтажными домами, похожими на общежитие. Во дворе стоял огромный дуб, под которым на скамейке сидела старушка.

— Коля, подожди меня здесь, я отнесу рыбу и выйду, — сказал Бронислав и вошел в дом.

Коля боялся, что бабка станет выспрашивать, кто да откуда. Но она молчала, словно и не замечала робко прикорнувшего на другом конце скамьи подростка.

Но вскоре Броник выскочил из дома и зазывно махнул Коле рукой. А когда тот подошел, прошептал, чтоб не услышала бабка:

— Я рассказал маме про твою сестру, она велела позвать тебя в дом. Сама поговорит.

Коля попал в неожиданно уютную просторную квартиру из двух комнат и большой кухни, где на железной печке что-то варилось. Его приветливо встретила мать Бронислава, полька, говорившая по-русски с сильным акцентом.

Пол в комнате, в которую провела Колю хозяйка, так блестел, что на него боязно было наступать, и Коля с презрением смотрел на свои запыленные рваные ботинки. Поняв его состояние, хозяйка сказала, чтобы не стеснялся, пол легко моется. Усадив гостя на мягкий стул, на каком тот отроду не сиживал, хозяйка положила руку ему на плечо и тихо проговорила:

— Ти мена не боись, Колья, бо есть я полька-навчителка. Мое срцо боли пре все детя. Скаж, когда твоя сестрица попала до немецка?

Коля мало-помалу ободрился и рассказал все о сестре и тетке Христе с ее дочерью.

Выслушав его, учительница сказала, что надо обдумать, с чего начать розыск, посоветоваться с мужем.

— Вацлав днесь на обед не пршиде, — сказала она, видимо, о главе семьи. — Мойте руки. Пообедаем, потом думаем.

Умывшись, Коля развернул свою котомку и несмело предложил застывшие и уже посиневшие полукартофельные-полупшенные оладьи.

Хозяйка взяла одну. Разрезала на четыре части. Четвертинку положила на блюдечко и накрыла крышечкой от кастрюли. А остальные разложила по трем тарелкам и поставила на стол.

— Вот и хлебчик в нашем домке зъявился, — оживившись, сказала она сыну, а Коле пояснила, что с самой весны у них вместо хлеба рыба, которую ловит Броник, да свекла или брюква, которую муж получает на работе. Он механик авторемонтной мастерской.

Суп был прозрачный, заправленный мелко нарезанной травкой. Что это за травка, Коля не стал спрашивать. Видя, как уплетает этот суп его новый товарищ, как бережно откусывает от своей четвертинки оладышка, Коля понял, что городские живут намного хуже деревенских. Он не вытерпел, принес все свои запасы и, несмотря на решительный протест хозяйки, заставил Броника съесть целую оладью.

После обеда хозяйка сказала, что если Вера и оставлена в городе, то найти ее не так-то просто. Нужно время. И заниматься этим должны не дети. Она обещала за неделю все узнать и сообщить. Только надо оставить адрес. Может, кто пойдет в деревню, передаст.

И тут Коля спохватился, что он не знает даже фамилии тетки Христи, хотя и назвал ее деревню. Голова закружилась от стыда, что он обманул эту добрую женщину. Но тут же нашелся:

— Лучше я через несколько дней сам приду к речке и встречусь с Броником.

— Найлепше! — подхватила хозяйка. — Приходи на ту субботу.

На том Коля и Проник ушли из дома. Теперь Коля уже освоился с городом и решил пройти по набережной. Еще когда вышел из лодки на левый берег Припяти, его тянуло пройти по ней и все высмотреть. Но впервые так близко увидев фашистов, он не посмел об этом даже заговорить с ребятами. А теперь, как только вышли из дому, сказал:

— Броник, я ни разу не ходил до конца набережной.

— Там хороший парк. Раньше были всякие игры. А теперь полно немцев, — отвечал Броник. — Там у них разные укрепления. А когда Красная Армия перешла Днепр, там даже пушки выкатили в парк и на речку нацелили. Люди смеются, говорят: гитлеряки боятся нашествия лягушек с Пинских болот. Пойдем, сам увидишь. Только я тебе дам удочку и котелок, чтоб тоже на рыбачка был похож.

Он сходил в конец двора, где стоял ветхий, покосившийся сарай, принес два удилища из лещины и огромную банку с дужкой от ведра.

Закинув по паре удилищ на плечи, рыбачки отправились в парк, откуда набережная тянулась до самого моста, близ которого стояли лодки горожан, в том числе и Броникова.

В парке обычных праздношатающихся не было. Не встретили здесь ребята и немцев. В левом, возвышенном углу парка, под прикрытием старых развесистых кленов стояло три зеленых орудия, нацеленных на юго-восток. Возле орудий ходили два автоматчика в касках. Поодаль виднелся домик, окрашенный в тот же зеленый цвет, что и пушки.

— Там их живет больше десятка, — кивнул Броник. — Один раз им прямо на крышу шарахнули связку гранат. Теперь крыша новая.

— А фрицы?

— Тоже другие. Тех вон там зарыли, где раньше была волейбольная площадка. Теперь они, видишь, колючей проволокой обгородились. Да все равно издали можно метнуть так, что…

Броник умолк. Навстречу в ногу шли три солдата. Наверно, на пост к тем орудиям.

Коля теперь уже не шарахался от немцев, а лишь по примеру Бронислава сошел с дороги. Немцы прошли, не обратив на ребят никакого внимания.

— А вот там зенитная установка. Пушка и спаренный пулемет, — сказал Броник, когда дошли до другого угла парка. — Только здесь надо проходить быстро, а то Рыжий шею намылит. Тут всегда топчется рыжий ефрейтор с усами и с челкой, как у Гитлера. Не разрешает даже замедлять шаг, всегда орет: «Вэк! Вэк!»

Мимо зенитной точки прошли быстро, вприпрыжку. И только спустившись из парка на набережную, пошли спокойней. А когда миновали пристань, Броник шепнул:

— Слева дот. Не пяль глаза.

Коля учел это замечание и не очень-то разглядывал дот. Он шел размеренно, мысленно считая свои шаги. Отошли шагов двести от зенитки и поравнялись с огромным блином из бетона. Из-под глянцевато-серого блина чернело оконце.

— Амбразура, — шепнул Броник. — С той стороны, от речки их еще четыре. И в каждой по пулемету или по винтовке.

Коля шагал по песчаной набережной, как по раскаленной сковороде. Ему казалось, что со всех сторон в него впиваются своими злющими глазами фашисты и вот-вот спросят: «А что это ты считаешь шаги? Зачем тебе знать, на каком расстоянии от зенитки стоит первый дот и второй?» Сзади его, казалось, что-то даже подхлестывало. Но он не переставал считать.

От зенитки до первого дота было двести тридцать шагов.

От дота до двора, в котором стоял огромный тягач и десяток крытых грузовиков, — триста десять.

И почти против этого же двора опять дот с торчащим из амбразуры дулом станкового пулемета.

Дальше ничего такого не было видно. И Коля спросил у Броника, будет ли еще что-нибудь такое же страшное.

— Только возле самого моста есть еще один дот. Там хозяйничает толстый немец. Он крупную рыбу отнимает. Но не дерется.

Коля нарочито облегченно вздохнул и перестал считать шаги, мысленно закрепив в памяти то, что насчитал.

Наконец подошли к причалу. И когда вошли в лодку, Коля снова посмотрел на виселицу. Стало еще страшней, чем утром. Там теперь висели совсем другие люди. Их было семеро. И под ними во всю ширину перекладины плескалось алое полотнище, на котором чернели огромные буквы: «Пинские городские партизаны».

— Теперь у нас говорят: виселица — главная примета захваченных фашистами городов.

— Страшная примета! — хрипло прошептал Коля и сел на корму лодки спиной к городу.

— А тут ничейной лодки нету? — спросил он, когда отчалили.

— Зачем тебе? — удивился Броник.

— Я бы сперва по Припяти, а потом по протоке до самых Бульбовичей добрался.

Не мог же он сказать, что лодка нужна партизанам.

— Мимо дотов еще страшней. Немцы расстреливают всех, кто плавает мимо их укреплений.