Моряк подал команду всем остановиться и спокойно ждать, а сам, положив свои палки на трясину, помог поднять рацию.
— То всегда так: кто первый раз идет по кладкам, бережется только до середины, — озабоченно говорил Коля. — А как увидит берег, заспешит и вот так же… Это еще хорошо, что сами не провалились…
Так только с этим маленьким приключением и перешел отряд трясину шириной не меньше километра. Когда наконец выбрались на твердое, партизаны «Варяга» окружили юного проводника и солидно, как взрослому, пожимали руку, говорили что-нибудь доброе. А Моряк, подождав, пока все излили свою радость, положил Коле руку на плечо и тихо спросил:
— Ну а теперь куда?
— Вы немножко все отдохните, — советовал Коля, — а то теперь будет самое трудное.
Кто-то даже присвистнул. Кто-то робко спросил, что же еще может быть трудней.
— Ну, если самое трудное впереди, то идем дальше. Отдыхать некогда, — сказал Моряк. — Ты сам-то не выдохся ли?
— Да я-то что, никакого груза! — развел руками проводник. — Хоть бы автомат дали понести.
— Человек идет во главе боевого партизанского отряда, и все ему мало… Дайте ему еще и автомат! — отшутился Моряк. Но тут же он серьезно добавил: — Днем я научу тебя обращаться с оружием, тогда и будешь носить. Ну, ладно, Коля, веди дальше. Но что же нам предстоит еще более трудное? Может, заранее надо подготовиться, как перед трясиной?
— Там есть лес, — ответил Коля, раздвигая густые ветки ольшаника и пробираясь в гущу зарослей. — Там ручей такой широкий, что не перепрыгнешь, а…
— Ну ручей нам не страшен, вброд перейдем! — не дал ему договорить Моряк.
— Вброд нельзя. У него с берега трясина похуже той, что прошли. Там была кладка, да мы с Верой стащили ее в воду, чтоб полиция с Припяти к нам не пробралась.
— Ну и стратеги! — то ли похвалил, то ли осудил Моряк. — Что ж, полиция не нарубила бы жердей для новой кладки?
— Так станет рубить, мы же услышим и уйдем подальше.
— И то верно.
Ольшаник становился гуще. Местами попадались переплетенные заросли лозняка. Идти по ним в сгустившейся предрассветной тьме было все трудней. Но проводник подбадривал:
— Осталось чуть-чуть. Уже совсем ничего. Самую малость…
Наконец чащоба кончилась, и в кромешной тьме что-то аспидно блеснуло.
— Вот она, та протока! — с радостью, словно на этом кончались все трудности, сообщил Коля. — За нею там до ста досчитаешь и уже добежишь до Припяти. Нужно срубить две большие елки и перекинуть через протоку.
— А есть они тут, елки? — озадаченно спросил Саша Реутов, уже вынув из-за пояса топор. — Тьма как на дне трясины.
— Солодов, пройди с Реутовым вправо, там виднеются пики елок. Срубите и тащите. Остальным можно отдохнуть. — И, обращаясь к Коле, спросил: — Устал наш проводник?
— Нет, товарищ командир. Я привычный.
— Шпарит, как лось, не угонишься за ним! — послышался нарочито недовольный голос.
— Вот вы устали. Переберемся через ручей, отдохнете.
— Нет, Коля, — возразил командир, — если, как ты говоришь, Припять — только до ста сосчитать, то мы немного отдохнем лучше здесь. А там неизвестно, что нас ожидает…
— Смотрите сами. Я могу идти до самого утра.
Командир присел на траву. Пристроился рядом и Коля. Но тут же пожалел, что сел. Ноги сразу отнялись. Голова отяжелела, а глаза словно черной пеленой завесило. Он ущипнул себя за ногу, чтобы не уснуть. Но боли не почувствовал.
Не было ни боли, ни усталости, ни партизан. Ничего не было вокруг. Плеск воды да кваканье лягушек. Но вскоре и этого не стало…
Появилась Вера с буханкой хлеба. Кричит ему что-то, тормошит. Видно, будит его, чтобы поел. Но почему-то она кричит:
— Проводник! Эй, скороход! Ты уж будь добреньким, доведи нас до конца! Ко-ля!
— А, что? — вскочил Коля. — Кладка готова? — и смутился, увидев, что небо начало светлеть, а весь отряд, кроме Моряка, уже на том берегу ручья.
— Хорошо, хорошо, что вздремнул! — подбадривал Моряк. — Легче будет идти.
— Да тут и осталось совсем ничего, — уверенно сказал Коля, переходя по жердям ручей.
— Если река близко, то нам пока идти дальше незачем, — сказал командир и остановился на бугорке, окруженном ольшаником. — Отдыхайте, ребята, а я с кем-нибудь схожу, разведаю, что там и как.
— Сосни часок, товарищ командир, а я схожу, — сказал Реутов. — Я ведь подремал, когда делали мостик. Поспи, а я заодно пройду к сараю, посмотрю, можно ли из сухих бревен плот соорудить.
— Чтоб в случае чего перебраться на ту сторону?
— Да ведь надо изучить тот берег. И чем раньше, тем лучше.
— Ну что ж, тогда я немножко сосну, — и Моряк прикорнул под кустом ольхи.
Коля тут же примостился у него под боком и спокойно уснул.
ПЕРВЫЙ УДАР
Моряк с двумя партизанами лежал в густом ольшанике у самого берега реки. Припять в этом месте поворачивала довольно круто. Рыжая, словно спитой чай, вода клубилась, ходила широкими кругами, величаво гуляла большими привольными хороводами. Глядя на нее, можно было мечтать и мечтать. Но партизанам некогда было любоваться красотой этой вольготной матери полесских рек. Они смотрели на реку с тревогой и напряжением. Не появился бы вражеский катер или моторная лодка с полицией…
А внизу, под крутым берегом, среди зарослей камыша и лозняка вовсю кипела работа. Отряд строил плот из бревен от старого сарая. Нужно было успеть связать плот, пока не взошло солнце и по реке не пошли суда. Всем почему-то казалось, что с восходом солнца начнется движение по реке, и люди спешили изо всех сил.
А оно, щедрое июльское солнце, уже зажгло лес и камыш на том, на дальнем берегу, под самым Пинском. И вот-вот брызнут его первые лучи, ударят в небо и как барабанные палочки возвестят начало дня, начало движения по воде. Начало… А плот еще не готов.
Но вот из-за кручи, под которой трещал камыш и глухо постукивали о сухое бревно тяжелые каблуки спешно работающих партизан, раздался троекратный свист.
Моряк протяжно, с перерывом свистнул в ответ.
И тотчас дозорные увидели, как от их берега отчалил плот с шестью партизанами и ручным пулеметом, установленным на середине.
— Хватит любоваться! — оторвался от этого зрелища Моряк. — Теперь смотрите в оба.
И вдруг над лесом загорелся диск восходящего солнца. На реке и ее берегах стало торжественно тихо, словно вся природа, все живое вокруг было занято лишь одним — ожиданием восхода. И в этой тишине партизанам вдруг почудился глухой гул мотора. Моряк посмотрел вверх по течению, потом вниз. Но ничего подозрительного не заметил.
— Видно, самолет, — успокаивал боец, лежавший справа.
— Не самолетный гул, утробный, наземный… — он кинул тревожный взгляд на плот, не достигший еще и середины реки и снесенный течением на добрый километр вниз.
А гул нарастал, усиливался. Но пока что непонятно было, с какой он стороны. Были мгновения, когда казалось, что он родился где-то позади, среди болот и трясин.
— Вижу! — непозволительно громко воскликнул боец, лежавший слева.
Моряк пристально посмотрел в сторону Пинска и увидел черную точку на сверкающей розовой глади реки. Тотчас он поднял на палке свою бескозырку и помахал ею в сторону плота. На плоту ответили таким же троекратным взмахом.
Но скорости плот не прибавлял, хотя видно было, что четверо партизан изо всех сил работают огромными шестами. Моряк знал, что шестами там служили целые жерди, недавно бывшие стропилами на сарае. Но вот на илоту произошла смена двух гребцов, и дело пошло быстрее.
А черная точка на розовом зеркале между тем превратилась в бронекатер, сопровождаемый двумя полицейскими моторными лодками. Моряк прикинул расстояние и сделал вывод, что плот едва ли успеет причалить к тому берегу, когда фашисты будут здесь. Значит, стрелять придется с этого берега. А вся затея с илотом была лишь для того, чтобы обстреливать немцев с противоположного берега, отводить удар от места фактического расположения отряда. Днем партизаны будут на том, более высоком и лесистом берегу, а на ночь будут возвращаться на свой, болотистый берег. Но теперь все это может перепутаться.