Удивительно ли, что к концу конференции Инесса, как вспоминала Н. К. Крупская, «еле держалась на ногах. Даже ее энергии не хватило на ту колоссальную работу, которую ей пришлось провести» (сб. «Памяти Инессы Арманд», стр. 33).

Конец августа 1920 года. Инесса вместе с младшим сыном, шестнадцатилетним Андрюшей, приехала в Кисловодск. Прибыла «одиночным порядком и согласно приказа Наркома т. Н. А. Семашко направлена на лечение в одну из санаторий».

Так гласит отношение «отдела лечебных местностей» Наркомздрава от 17 августа. А на обороте этой бумажки надпись: «Явлена и зарегистрирована в Комендантском Управлении г. Кисловодска 22/VIII 20 г. за № 555» (ЦПА ИМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 31, л. 7).

Много трудов положили товарищи и родные, пока не сагитировали Инессу отдохнуть да подлечиться. Хотя и дошла она до крайнего предела утомления, едва ли удалось бы убедить ее поехать на Кавказ, если бы не Андрюша: состояние здоровья мальчика тревожило мать.

Людмила Сталь — давний товарищ Инессы, оказавшаяся в Кисловодске, свидетельствует: «Инесса приехала такая усталая и разбитая, такая исхудавшая… Ее утомляли люди, утомляли разговоры. Она старалась уединиться и по целым вечерам оставалась в своей темной комнате, так как там не было даже лампы» («Коммунистка», 1921, № 12–13).

«Это был какой-то запой одиночества!» — восклицает один из мемуаристов. А другому врезалась в память молчаливая Инесса — стройная высокая женская фигура на фоне кавказских скалистых гор…

К этому всему следует прибавить авторитетное свидетельство доктора И. Ружейникова, жившего в одной даче с Армандами: «Сильно истощена и нервно крайне расстроена».

Несколько слов о кисловодских санаториях того времени. По правде говоря, санатории были тогда понятием весьма относительным. Никакого, даже отдаленного сравнения не выдерживали они с современными нам здравницами-дворцами, со всемерно известными минераловодскими «фабриками здоровья». Дачи, наспех приспособленные, наскоро подремонтированные. Иногда — лишенные элементарных удобств.

Читатель, надеюсь, обратил внимание на только что приведенный отрывок из воспоминаний Л. Сталь: в комнате, где поселилась Инесса с сынишкой, не было лампы. Да что лампа! Подушки и той не оказалось! Пришлось Инессе ее специально выхлопатывать. И питание было, разумеется, не ахти какое, и медицинское обслуживание.

Молодая Советская республика не могла еще уделить курортам ни достаточных средств, ни подготовленных кадров. Обстановка в стране оставалась сложной — черный барон и белополяки, тиф и голод, всевозможные банды, мятежи и заговоры. На Кавказе тоже было совсем неспокойно. Где-то вблизи Кисловодска орудовал белогвардейский «десант» полковника Назарова. В горах бесчинствовали бандитские шайки. Горное эхо доносило раскаты артиллерийской стрельбы; то и дело слышались выстрелы. По ночам гудела сирена — то по тревоге созывали коммунистов в сторожевое охранение…

В такой обстановке кисловодские курортники ухитрялись «отдыхать и немножко подкармливаться». Вот и Инесса, как быстро она стала поправляться! Покой и режим, солнце юга и горный воздух сотворили чудо: Инесса воскресла.

Она совершает прогулки, музицирует, азартно «болеет» на крокетной площадке. И подумывает уже о возвращении в Москву. Впереди такая уйма дел!

Много писем Инессы, в больших или малых отрывках, а то и целиком, вмонтировано в эту повесть. Еще больше, конечно, перечитано автором. Но это письмо (вернее, записку, набросанную химическим карандашом на сложенном вдвое клочке линованой бумаги) я и сам читал с особенно горьким чувством и привожу здесь с такой же грустью. Послано из Кисловодска в Москву, дочери Инне. Последнее письмо.

«Мы уже 3 недели в Кисловодске и не могу сказать, чтобы до сих пор мы особенно поправились с Андреем. Он, правда, очень посвежел и загорел, но пока еще совсем не прибавил весу», — пишет Инесса. Дальше еще несколько слов о самочувствии и времяпрепровождении сынишки, а уж потом — о себе: «Я сначала все спала, и день и ночь. Теперь, наоборот, совсем плохо сплю. Принимаю солнечные ванны и душ — но солнце здесь не особенно горячее — не крымскому чета, да и погода неважная. Частые бури, а вчера так совсем было холодно. Вообще не могу сказать, чтобы я была в большом восторге от Кисловодска. И сейчас начинаю уж скучать». Заключительные строчки посвящены предстоящей работе. Следует подпись: «Твоя мать» (ЦПА ИМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 31, л. 5, 6).

Случилось, однако, что Инесса с сыном вместе с другими отдыхающими попали в Нальчик.

Обстановка в Кисловодске сгущалась, явной стала угроза окружения. Выстрелы, отдаленно звучавшие в окрестных ущельях, слышались все ближе и все чаще. Красное командование решило: отдыхающих из Кисловодска эвакуировать.

Кое-кто струсил. Инесса ничуть не утратила равновесия. Более того, она успокаивала слабых, заботилась о больных. Что же касается ее самой, то, «если существует опасность — пусть увезут всех женщин и детей, а я уеду последняя».

Эти слова Инессы приводит в уже цитированной статье Людмила Сталь. А Г. Котов припоминает, что товарищ, ведавший эвакуацией, сказал: «Если т. Инесса не поедет добровольно, то он прибегнет к помощи тт. красноармейцев, дабы выполнить распоряжение об ее перемещении» (сб. «Памяти Инессы Арманд», стр. 117).

До Нальчика добирались четверо суток. В пути Инесса трогательно заботилась о больных товарищах, раздобывала пищу, подбадривала. Помнила обо всех, забывая лишь себя. Так, словно только на нее, Инессу Арманд, возложена персональная ответственность за жизнь, здоровье, самочувствие всех окружающих.

Это обостренное чувство ответственности — черта, всегда присущая Инессе.

Во Владикавказе — радостная встреча с Серго Орджоникидзе. Чрезвычайный комиссар Юга России ласково и почтительно приветствовал былую свою учительницу. Вспомнили «Длинную ослицу», уроки в остекленном сарае, вечерние прогулки по единственной улице Лонжюмо, песни под чужим небом… Много воды утекло с тех пор, а прошло то всего-навсего восемь лет!

— Стареем, стареем, Серго!

— Абсолютно нет, дорогой товарищ Инесса! Мы еще повоюем…

Во Владикавказе не задержались. Дальнейший маршрут: Беслан — Нальчик.

На станции Беслан застряли надолго. Станционное здание, да и все вокруг, было забито людьми. Беженцы из меньшевистской Грузии, переселенцы, просто транзитные пассажиры сутками лежали на земле. Кругом грязь, остатки пищи, гнилые фрукты.

По мнению доктора Ружейникова, именно стоянка в Беслане была роковой для Инессы.

Он рассказывает, что первый день в Нальчике прошел нормально. Осматривали город, потом присутствовали на собрании местной парторганизации. На ночевку в стоявший на путях вагон возвращались поздно вечером всей гурьбой. Шли пешком, обменивались впечатлениями о только что прошедшем собрании, о местных работниках — новых знакомцах, о положении на врангельском фронте. Зашла речь о последней работе Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Инесса о книге этой «говорила долго и восторженно» (сб. «Памяти Инессы Арманд», стр. 81–86).

Ночью Инессе стало плохо. Но, жалея товарищей, она не будила их, терпела. К утру сделалось совсем невмоготу. Инессу отвезли в больницу.

Состояние больной то чуть становилось лучше, то снова ухудшалось. И стоило лишь наступить минутному облегчению, как Инесса принималась беспокоиться о сыне, о товарищах, о медицинском персонале. Только не о себе.

Свою болезнь она считала «неуместной» — стеснялась того, что о ней заботятся. Такова была мера ее самозабвения, самопожертвования.

«Правда» в хронике от 11 сентября 1920 года обнародовала сведения Наркомздрава: «С начала нынешнего года до настоящего времени в республике заболело холерой 12 054 чел.». Эпидемия холеры шла на убыль. Но, покидая Советскую страну, страшная болезнь унесла еще одну жертву.