— Дай нам, пожалуйста, поесть. Мы же голодные! — настойчиво просил Раджеш.

— Еда еще не готова! Видите, варится, — ответила Сима, помешав ложкой в кастрюле. Потом, окинув взглядом мальчишек, раздраженно заметила, словно сделав научное открытие: — У меня же две руки, а не четыре…

— Но ведь уже поздно! Нам пора идти, — пришел на помощь брату Говинд, строго взглянув на невестку.

— А еда не готова! Надо ждать. Или ешьте сырое! — зло бросила им женщина и снова уставилась на кастрюлю.

Говинд повернулся, чтобы уйти, но все же сказал ей через плечо:

— Пожалуйста, пришли нам поесть, когда в школе будет перемена. Идем, — обратился он к Раджешу, и они, подняв сумки с пола, быстро вышли.

Говинд помог младшему сойти со ступенек, и братья направились привычной дорогой, ведущей к школе.

На большой перемене все школьники, рассыпавшись кружками на газоне, обедали. Пестрели разноцветные майки и узелки, И только Говинд с Раджешем, прислонившись к каменному фонтану, сидели в стороне от всех и скучали. Пустой желудок склоняет к меланхолии. Раджеш с завистью поглядывал на ребят, аппетитно уплетавших лепешки, рис и сладости, запивая их водой из небольших бутылочек.

— Как хочется есть! — облизывая губы, произнес он. — Невестка так и не принесла обед…

Говинду тоже очень хотелось есть, но он терпеливо молчал, переживая за младшего братишку. Теперь он был старшим, и от него многое зависело. Порывшись в карманах, мальчик достал целлофановый пакетик с сушеными абрикосами.

— Хочешь это? — и он протянул брату пакетик.

Раджеш взял немного сухофруктов и принялся жадно жевать.

— Бери еще! — предложил ему старший.

Малыш снова запустил руку в пакетик и взял последние абрикосы. Но вспомнив вдруг, что он не один, Раджеш жалобно взглянул на Говинда и спросил, не хочет ли он.

— Да нет! Я не буду! Я совсем не голоден, — успокоил его тот, прекрасно сознавая, что он старший и обязан терпеть. А Раджеш еще слишком мал, беззащитен, да еще с больной ногой.

Развешивая во дворе на веревку выстиранное белье, Сима разговаривала с соседкой.

— У меня в этом доме не будет счастья! — убежденно сказала она, встряхивая полотенце. — Что ж, пусть так! Я на все махнула рукой.

— Да? — удивилась ее собеседница. — А чем ты не довольна?

— Я всем не довольна.

— Ах, да! — сообразила та. — Мой Рандан сказал, что Хари за братьев готов жизнь отдать…

— Ему эти мальчишки дороже жены! — взяв опустевший таз, с раздражением уточнила Сима.

Вдруг до слуха женщин донесся шум с улицы: мальчишеские крики, плач, суматоха. Они быстро выбежали на улицу.

— Мама! Мама! — кричал мальчик, сын соседки, которого, оседлав, молотил кулаками Говинд.

— Отпусти его! — завопила Сима.

Раджеш лежал на земле, схватившись за больное колено. Его сбил с ног сын соседки.

— Будьте вы прокляты! — громко и зло закричала невестка и ударила Говинда.

— Не бей его! — с трудом поднимаясь и подбегая к брату, потребовал Раджеш.

Но Сима, совершенно взбесившись, с силой ударила малыша по щеке. Тот припав на больную ногу, упал.

А Говинд продолжал молотить кулаками подоспевших на выручку его жертве мальчишек.

— Надоело! Надоело! — восклицала Сима. — Это, видно, Бог меня покарал! Не могу больше так жить!

— Оставь моего сына в покое! — призывала соседка Говинда, семеня на выручку своего чада. — Пусти его!

Но мститель не унимался. Его удары сыпались слева и справа. Кому-то досталось ногой в челюсть, кому-то кулаком под дых. Скоро все обидчики притихли: кто лежал, а кто сидел, испуганно моргая округлившимися глазами.

Говинд поднял брата, вынул носовой платок и принялся утирать слезы, которые ручьями текли по его грязным щекам.

Взбешенная Сима, совершенно потеряв над собой контроль, бездумно сыпала в адрес братьев оскорбления и обидные слова, что не могло не затронуть их чистые сердца.

— Пусть или они убираются отсюда, или я уйду! — кричала невестка, словно рыночная торговка. Ее красота, обезображенная злобой, казалась зловещей. Перед братьями стояла, размахивая руками, враждебная, разъяренная, словно пантера, чужая женщина, которая совсем не подходила, как теперь они поняли, в жены их горячо любимому брату Хари.

В довершение ко всем словесным оскорблениям и брошенному ультиматому Сима с яростью толкнула Говинда, но отрок устоял на ногах и сцепил зубы, чтобы не наговорить ей грубостей.

— Не надо так говорить, Сима! — упрекнула ее благоразумная соседка. — Что значит, «или я уйду, или они»? Это нехорошо! — осуждающе посмотрев на нее, заключила она и, взяв сына за руку, повела его в дом.

Молодая женщина, только недовольно и презрительно хмыкнув, тоже пошла в дом. По всему было видно: ей, избалованной и эгоистичной, было неведомо, что ребенок — это личность, которая требует бережного обращения, что детская душа слишком хрупка и может очень легко сломаться даже от одного грубого слова, брошенного взрослыми, которому они сами, порой, не придают никакого значения, а бесхитростные детские души все воспринимают за чистую монету.

Результаты ее жестокого обращения с мальчиками не замедлили сказаться. Оки полностью замкнулись в себе, предпочитая совсем не общаться со злой невесткой. Фраза о том, что они должны убраться из дома, дала в их душах свои ростки. Однажды вечером, полуголодные, сидя на террасе, дети пришли к выводу, что будет лучше, если они покинут родной дом. Они очень любили брата, и поэтому считали, что Хари будет несчастен, если из-за них от него уйдет его супруга.

Итак, решение было принято. Оно зародилось в их сознании на почве, подготовленной всем предыдущим поведением невестки, и окончательно утвердилось от этих, может быть, сгоряча и необдуманно произнесенных ею жестоких слов, которые гнали этих неоперившихся птенцов из родного гнезда навстречу превратностям судьбы.

Когда бледная луна скрылась за вершинами гор и на посветлевшем небе стали бледнеть и уменьшаться звезды, Говинд толкнул локтем Раджеша.

— Раджа! Пора вставать! — жарким шепотом проговорил он на ухо брату.

В считанные минуты дети натянули на себя свежие белые рубашки и голубые шорты, приготовленные с вечера. Сумки с книгами, тетрадями и скудными съестными припасами тоже стояли наготове, поджидая путешественников. Спрятав в сумки сандалии, мальчики, осторожно ступая босыми ногами, вышли во двор. Сухо трещали цикады. Над морем перекликались голоса петухов. Полоса, разделяющая море и небо, ярко вспыхнула…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Поезд с шумом несся по узкому перевалу Бор-Гат, прорезающему Западные Гаты. Казалось, что скалы вот-вот сомкнутся и, как яичную скорлупу, сомнут вагон, в котором, прижавшись друг к другу, сидели Говинд и Раджеш.

Но вот яркий свет озарил вагон, показалось море и высокие, ослепительной белизны здания. Это был Бомбей.

Состав медленно подходил к перрону центрального вокзала «Виктория».

Бомбей — столица штата Махараштра, однако он не является городом чисто маратхским. Кроме маратхов, здесь живут множество гуджаратцев, гоанцев, выходцев из Раджастхана, Уттар-Прадеша и другие этнические меньшинства, которых здесь называют адиваси.

Беглецы окунулись в многочисленную, пеструю толпу, наполненную шумом, суетой и криками, которая оглушила их и сбила с толку. Потребовалось не менее часа, чтобы Говинд с присущими ему наблюдательностью и задатками аналитического ума смог сориентироваться в обстановке и прежде всего сообразить, каким образом заработать на кусок хлеба. Его внимание привлекли носильщики в красных тюрбанах и с номерными знаками, которые, словно клумбы тюльпанов, стояли в ожидании очередного поезда, и мальчишки, снующие в толпе с газетами, журналами и прохладительными напитками.

Братья пробрались сквозь толпу и пересекли привокзальную площадь. Они уселись на высокий бордюр, отделявший площадь от зеленой лужайки, раскинувшейся под тенью огромной индийской смоковницы с изогнутым седым стволом. Рядом с ними лениво дремали под солнцем, расположившись на циновках, бомбейские таксисты. Мимо прошел грузный господин в дхоти с обезьянкой на плече, которая грустно смотрела на суетящуюся толпу, словно жалея тех, кто волнуется из-за пустяков и «мышьей суеты» жизни. Справа рядком сидели дети, просившие милостыню. Какой-то солидный господин в белых одеждах, напоминающий своим видом священника, раздавал им лепешки. Раджеш не без интереса поглядывал на лоснящиеся под солнцем чапати, жадно поглощаемые побирушками. Немного осмотревшись и собравшись с духом, Говинд велел брату оставаться на месте, а сам направился к перрону вокзала. Плиты тротуара, раскаленные полуденным солнцем, прожигали подметки сандалий.