Потом, ближе к полуночи, он позвонил мне.

— Ваша идея мне понравилась. Но много неувязок.

Я предвидел такой оборот. Я знал, когда Шамбон протрезвеет, то испугается и примется искать пути к отступлению. Но я приготовил аргументы для дискуссии, подобно адвокату, в совершенстве изучившему дело. Особенно я настаивал на моменте, который сильнее всего мучил Шамбона: его роль сводится к минимуму — поговорить по телефону, вернее, пересказать текст, который мы составим заранее, а потом перенести тело к письменному столу. Фроман был тяжелый, но тащить придется всего несколько метров, так как я не сомневался в том, что убью его в коридоре. Когда это произойдет? Над этим еще необходимо подумать, но это не главное.

— Мы все отрепетируем в спокойной обстановке, — сказал я. — Как при постановке пьесы. А сейчас оставь меня и постарайся уснуть.

Вскоре возвратилась чета Фроманов, и жизнь в замке пошла по-прежнему. Кроме одной маленькой детали. Но разве это мелочь? Иза не была больше со мной. Она перестала быть моим двойником. Я не мог поймать ее взгляда. Можно сказать, я потерял смысл жизни. Чего еще ждать? Пришло время свести счеты.

Я выжидал. Ничего не происходило по вине Шамбона. По возвращении Изы я опасался какого-нибудь взрыва, который мог помешать мне; да, я решил отомстить Фроману, да, я детально представлял себе всю операцию, зато мне не удавалось назначить дату. Когда это должно было произойти? Пока я думал над этим, я должен был удерживать Шамбона. Но это было так же трудно, как регулировать огонь под кастрюлей с молоком. Временами Иза говорила: «Снова жестоко поссорился с дядей. Он вовсе перестал сдерживаться». Иногда, наоборот, он ни с кем не разговаривал и, казалось, заболевал. Когда он приходил ко мне, а это случалось все реже и реже, и оставался у меня все меньше времени, мне все труднее становилось держать его в руках. Я видел, что он постоянно о чем-то думал. Я пытался разузнать у него, в чем дело.

— Ни в чем, — возражал он. — Всем наплевать на меня. Иза меня избегает. Дядя даже не смотрит в мою сторону. Но это не заставит меня отказаться.

— Хорошо. Тогда за работу.

И мы снова повторяли текст, который должен был выслушать собеседник из службы доверия. Это упражнение увлекало его. Он мне задавал всякие колкие вопросы: «А что если он мне скажет…»

На ходу я предлагал варианты ответов. Или изменившимся голосом я говорил: «Я слушаю. Говори. Больше чувства!»

Он не мог сдержать дрожь, страх не давал ему говорить. Я отдавал себе отчет в том, что доведу его до депрессии, что никогда ему ни сыграть хорошо свою роль. И то, что произошло потом, подтвердило мою правоту. Когда Шамбон позвонил как-то вечером и сказал, что собирается уехать из Анжера, я чуть было не решил все бросить. Он сказал, что директор филиала в Нанте уходит в отставку. Почему бы ему не занять его место? И добавил: «Потому что здесь все против меня!»

Я понял, если он уедет, это будет катастрофа. Вдали от Изы он не замедлит обвинить ее во всем и настроится против нас. Он заговорит. Он признается во всем Фроману. Чтобы отомстить за себя. Чтобы набить себе цену. Это было яснее ясного. На этот раз я готов был биться не на жизнь, а на смерть. Долой тонкости! Пора переходить к делу. Я высказал ему все начистоту. Он слушал меня, упрямо склонив голову, твердо решив не уступать.

— Твоя беда в том, что ты ничего не смыслишь в женщинах, Марсель. Постарайся понять, не может же Иза упасть в твои объятия сразу после свадьбы! Это вопрос не столько осторожности, сколько воспитания.

— Конечно. Именно поэтому лучше будет мне уехать.

— Тебе наплевать, если без тебя она будет несчастна? Ну, проснись, дурачок. Она любит тебя. Если ты уедешь, она тебе этого не простит. Твой дядя не сделает ее счастливой.

Я наговорил еще множество подходящих банальностей. В его состоянии сошла бы самая грубая лесть. Постепенно он смягчился. Я воспользовался этим.

— Если бы ты подождал хоть несколько месяцев, твой дядя застрелился бы, это немного удивило бы окружающих, но такие вещи случаются, не правда ли? Тогда как, если он застрелится сразу после свадьбы, это наделает много шума, поверь мне. Начнется следствие с пристрастием. Примутся рыскать.

Он со злобой посмотрел на меня.

— Вы сказали, что нам нечего бояться.

— И я повторяю. Только ты заставляешь покончить с этим немедленно. Я готов… Но ты, ты выдержишь перед полицией? А перед своей матерью? Ее я опасаюсь больше всего.

Он сделал пренебрежительный жест, так что захотелось влепить ему пощечину.

— Я вру ей с самого детства. Подумаешь, немного больше, немного меньше.

— Хорошо, дай мне два-три дня на размышление, чтобы я мог обдумать все еще раз до мельчайших деталей, и мы нанесем удар.

Странный тип! Он пожал мне руку, успокоенный и даже повеселевший, как будто мы договорились пойти на рыбалку. Я начал напряженно думать. В субботу Фроман посещал политические собрания, так как избирательная кампания уже развернулась. Он возвращался довольно поздно, ставил машину в гараж, ненадолго заходил в кабинет перед тем, как отправиться спать. Нужно напасть на него в гараже в тот момент, когда он, ничего не подозревая, будет выходить из машины. Потом перенести тело в кабинет, и останется лишь проблема декораций. Переходим к вопросу алиби. Это не трудно. Я устрою так, что Иза уйдет к друзьям поиграть в бридж. Шамбон пойдет в кино на сеанс 14.30 и сохранит билет. Он подъедет к замку на своей машине, оставит ее неподалеку и войдет незамеченным. Когда все будет кончено, заберет машину и к одиннадцати часам появится у ворот. Жермен будет свидетелем. Что касается меня, то я из своей комнаты ничего не услышу, ничего не увижу под действием снотворного, моя несостоятельность послужит гарантом моей невиновности. Я снова проанализировал каждую мелочь, прокрутил все в уме, как я делал это раньше, накануне выполнения опасного трюка. Я был абсолютно уверен в себе. Хрупким звеном в цепи, несомненно, был Шамбон. Но любовь заменит ему мужество. Фроман был приговорен!

— Опять вы, господин комиссар! Не подумайте, я не жалуюсь на ваши визиты. Входите. Я лишь немного удивлен. Ваше расследование все еще не закончилось?

Дрё без спроса уселся в кресло, как свой, в то время как Ришар допрыгал на своих костылях к подвижному стулу и ловко устроился на нем.

— Как вам удается держать себя в форме? — спросил Дрё.

— Немного гимнастики каждое утро и неукоснительный режим. И потом — я выносливый.

— Это видно.

Комиссар помолчал, прежде чем продолжить.

— У вас был случай поговорить со старухой?

Ришар расхохотался.

— Нет, черт возьми. Мне хватает, что я иногда встречаю ее в парке и выслушиваю ее сына с его откровенностями. Брр-р… Вы ведь знаете, комиссар, что я веду уединенный образ жизни.

— Мне бы так… — пробормотал Дрё. — Не пришлось бы терпеть всякие бредни. Она выдумала целый роман. Здесь я располагаю временем. Не то, что в Марселе. Из любопытства я расширил поиски и узнал, что мсье де Шамбон, ее муж, погиб на охоте, очень давно, несчастный случай. Неосторожный прыжок через изгородь, случайный выстрел… Марсель тогда был совсем маленьким. Мать воспитывала его, будто он тоже обречен умереть от несчастного случая. Ну и, конечно, постоянное наблюдение, держала его в вате, под стеклянным колпаком, сами понимаете. Ваша сестра, должно быть, рассказывала вам об этом?

— Смутно. Старуха нас не интересует.

— Зато вы оба, вы очень ее интересуете! — вскричал комиссар. — Она царствовала себе над своим сыном и над своим братом, и вдруг вы сваливаетесь с неба, более чуждые ее маленькому мирку, чем марсиане. И что же?.. Брат влюбляется в вашу сестру до того, что дело доходит до свадьбы. А сын влюбляется в вас, ну, вы меня поняли. Вы его приворожили, этого мальчика. Вы — символ свободы и опасных приключений!

Дрё усмехается.

— Зорро на костылях, — мрачно бросает Ришар.