— Сегодня вечером пойдешь в Центральную книжную лавку. Знаешь, где это? Хорошо. Наверное, знаешь и мсье Гастона… того, что работает в отделе учебников. Так вот, скажешь ему, но чтобы никто не слышал: «Сегодня прекрасная погода». Он ответит: «Только бы она подержалась» — и вручит тебе объемистый пакет, который ты привезешь сюда на своем багажнике.

— Это все?

— Если бы ты знал, что в пакете, ты бы не болтал попусту. Единственное, что могу тебе сказать: в твоих интересах проскользнуть незамеченным.

Я отправился в книжную лавку. Мсье Гастон был старичок в очках, с бородкой, серый халат делал его похожим на мыша, деловито сновавшего вдоль длинного стола, как всегда заваленного школьными учебниками. Ну и борец! Мне и прежде не раз приходилось иметь с ним дело. Я пожал ему руку, а потом произошла сцена, которая в тот момент вовсе не показалась мне смешной. Вместо того чтобы доверительно прошептать: «Сегодня прекрасная погода», я во всеуслышание заявил, словно констатируя радостный факт: «Сегодня прекрасная погода». На что он вежливо ответил:

— Давно уж пора бы. — Потом, вздрогнув, сдвинул пальцем очки на нос и прошептал: — Повторите, пожалуйста.

— Сегодня прекрасная погода.

И тогда этот старичок, на лице которого лежала печать лишений и забот, радостно улыбнулся и, сложив руки, сказал:

— Только бы она подержалась! — Затем шепотом добавил: — Будьте осторожны!

И положил передо мной тщательно упакованный пакет, по объему равный двум толстым словарям, но по весу много тяжелее. Я так никогда и не узнал, что в нем было. Когда я привез пакет в замок, Жюльен не стал открывать его при мне, сказал только:

— Ну-ну, не такой уж ты простофиля.

Потом потащил меня за собой в свою комнату и снова стал учить уму-разуму.

— Если заметишь, что за тобой наблюдают, следят или, того хуже, — явятся с расспросами к твоей квартирной хозяйке, ты немедленно — слышишь, немедленно — отправишься по адресу, который я тебе укажу. Тебя переправят в маки. Сразу забудь обо всем: никакого лицея, никакого Кристофа, ничего. И не вздумай тащить с собой чемодан. Ни в коем случае. Пойдешь в Шамальер, найдешь там бакалейную лавку Шаблу. Спросишь мсье Бенуа. Он-то и займется тобой.

— Значит, вы думаете?..

— Ничего я не думаю. Я просто пытаюсь предвидеть. Если с тобой что-нибудь случится, мадам Арманда не простит мне. Ты умеешь стрелять из пистолета?

— Нет.

— Не знаю, чему вас только учат!

— Во время войны я был в нестроевой службе.

— Намучились там, видно, с тобой! Я дам тебе оружие. Так тебе будет спокойнее. Иногда достаточно мелкого калибра — 6,35, чтобы выпутаться из беды.

Несмотря на все мои страхи, я мало-помалу привыкал к своей двойной жизни. Теперь я с самым естественным видом умел глядеть по сторонам или же наблюдать за улицей, ловя ее отражение в витрине. Я забыл о своем прошлом, даже не вспоминал об Эвелине. Время от времени я писал родителям привычные слова, стараясь успокоить их. Работать почти перестал. Отложил в сторону Расина. Уроки наводили на меня тоску. У меня было одно желание: поскорее вернуться к мадам де Шатлю, чтобы ее взгляд проник мне в самое сердце, затопив его светом, словно солнце. Ради ее удовольствия я часто придумывал какие-нибудь детали, касающиеся Плео. Например, рассказывал, что он худеет, что он явно боится, что шахматы перестали интересовать его.

— Ах, эти шахматы! — воскликнула она однажды. — Сколько зла причинили они нам! Подумайте только, ведь он играл даже заочно, по переписке. И всегда был рассеян, а стоило хоть немножко отвлечь его, он становился зол как собака.

— Но зачем вам было выходить за него замуж? Разве вы не знали его привычек?

— Знала. Я часто думала об этом, Марк. Так вот, мне кажется, что предчувствие несчастья притягивает людей не меньше, чем надежда на счастье. Головокружение. Зов бездны! А может быть, и неосознанная потребность ненавидеть, столь же сильная, как и потребность любить!

Я выбрал эти фразы из множества других, о которых не упоминаю, потому что они особенно поразили меня. Главное, чего я добиваюсь, это дать тебе возможность сориентироваться, помочь тебе разобраться, понять то положение, в котором я очутился. С одной стороны, я был влюблен в Арманду, но влюбленность моя носила налет мечтательности, несовместимой с серьезностью переживаемых нами событий; с другой стороны, будучи другом Плео, я оказывал ему плохую услугу, хотя и не предавал его; и, наконец, став участником Сопротивления, я, оставаясь как бы на уровне любителя, все более и более втягивался в эту беспощадную борьбу, не осознав еще до конца всю ее суровость. Между тем трагедия надвигалась. Но виноват я был не больше, чем те рыбешки, что попадают в сеть. Именно это я по мере возможности пытаюсь растолковать тебе.

После операции «книжная лавка» последовало несколько незначительных заданий, выполненных без особых осложнений. А затем произошел случай с передатчиком, и тут я чуть было не попался. Жюльен тщательно проинструктировал меня. Я должен был пойти в маленький гараж на проспекте Эдуард-Мишлен и сказать хозяину: «Газогенератор Портоса сломался». Тогда он даст мне чемодан с передатчиком, который мне следовало отнести в замок. «Это будет большая тяжесть, — предупредил меня Жюльен, — очень большая. О велосипеде и думать нечего, учитывая качество покрышек. Представляешь, если они лопнут по дороге?.. Тебе придется тащить груз в руках. А хватит ли у тебя сил?»

Он набил старый чемодан землей, и я таскался с ним по парку под его неусыпным оком. «Держись прямее!.. Левую руку вдоль тела… Когда останавливаешься отдохнуть, делай вид, что сморкаешься, что-то ищешь в карманах… А когда снова двигаешься в путь, не показывай, что подымаешь пуды железа, Боже ты мой!..»

Испытание было тяжелым, но так как мадам де Шатлю наблюдала за мной из гостиной, я собрал все свои силы и в конце концов стал походить на человека, который возвращается откуда-то домой, но не может идти быстро из-за несколько обременительного багажа. Жюльен с точностью определил мой маршрут: площадь Карм-Дешо, улица Якобинцев, улица Монлозье, площадь Жода, улица Блатен… Короче, ты представляешь это себе не хуже меня.

В то утро, по счастью, не шел снег. Я, словно детскую считалку, твердил про себя: «Газогенератор Портоса сломался…», наслаждаясь нелепостью этой абсурдной формулы. Город еще не просыпался, не торопясь сбросить с себя оцепенение зимнего утра. Лишь время от времени мне попадалась машина немецкой армии. Над вокзалом высоко в небе клубились пары локомотивов. Я чувствовал себя уверенно и довольно бодро.

В гараже меня ждал хозяин. Он без лишних слов вручил мне чемодан, и я ушел. Я прекрасно знал, что если меня поймают, то я пропал. Быть застигнутым с передатчиком в руках означало пытку и смерть. Но обо всем этом я думал несколько отрешенно, словно о прочитанных в романе приключениях некоего Марка Прадье. Не подумай только, что я отличался храбростью! Мне случалось не раз задаваться вопросом: «А что они, в сущности, делают? Бьют кулаком или ногами? А может быть, избивают дубинкой?» Ходили слухи и о других пытках, которые я плохо себе представлял. Взять хотя бы ванну — что это на деле означает? Голова моя работала, но тело мое, мои нервы не принимали в этом участия. Я дошел до площади Карм-Дешо и тут заметил солдат, задержанные машины. Я сразу же распознал полицаев. Меня охватила паника, настоящая паника, та самая, от которой холодеет под ложечкой, а в голове образуется пустота. Я пробовал размышлять. Вероятнее всего, речь шла о самой обычной проверке документов. Проспект Республики был перекрыт, бульвар Дюма — тоже. Но улица Якобинцев, уходившая влево, казалось, была свободна. Я двинулся туда, не убыстряя шага и стараясь с легкостью нести чемодан, тяжесть которого чуть не выворачивала мне руку.

— Эй! Стоять!

Взяв меня на мушку автомата, полицай двинулся ко мне. Выхода у меня не было. Из черного «ситроена», стоявшего в нескольких шагах от меня, вышли еще два человека, тоже вооруженные. Должно быть, я позеленел. Дыхание стало прерывистым.