Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Тяжелой глыбой нависла тишина, только в печурке трещали сырые дрова, будто рвались в них пистоны.

- По тылам, сволочь, лупит,- сказал один из бойцов и тряпицей стал смахивать с пулемета пыль.

Другой зевнул и нагнулся к печурке, которая полыхала жаром в ногах у Путинцева.

- Как же так, она была со мной,- проговорил Путинцев, стараясь не верить молчаливому ответу тех, кто был в блиндаже.

Стоявший боец бросил недокуренную папиросу к печурке, поправил на голове шапку, набросил на нее башлык маскхалата и повесил на шею автомат.

- Убили. Тебя дотащила, а сама погибла. У самого нашего бруствера.- И бросил бойцам:- Я к хозяину. Узнаю, когда будет подвода за ранеными,- откинул плащ-палатку, заменяющую дверь, и вышел.

Путинцев плакал тихо и долго, не стыдясь своих слез. И никто его не утешал.

- Жалко, что и женщины погибают,- сказал боец у печурки.

Сидящий у пулемета ему ответил:

- Да, наш брат еще так-сяк, а женщина - совсем другое. Будто мать хоронишь или дитя родное…

…Поскрипывая протезами, он проходит по двору, и ребятишки, завидя его, кричат:

- Дядя Сережа идет!..

И если в руках у него сетка с продуктами, шумно предлагают ему свою помощь.

Ему уже за сорок, в волосах его изморозью поблескивает седина, но он так и не женился. Когда его спрашивают, почему,- он пожимает плечами, невесело улыбается:

- Не знаю, как-то не получилось у меня это дело…

Он тяжело привыкал, но все-таки привык к своей инвалидности. Даже во сне он стал видеть себя на протезах. Но по-прежнему ясно, будто случилось это только в прошлую ночь, в памяти его вспыхивает ракета - и он видит девичье лицо, голубоватое от света, большие и темные глаза, неизвестно какого цвета, и слышит ее голос:

- Живой? Вот и хорошо…

ЧУДАК

Участковый, лейтенант милиции Обручев, сразу нашел нужную квартиру. Первый же встреченный им жилец этого четырехэтажного дома ответил лейтенанту:

- А, чудак с собакой!-и рассказал, как пройти к тому, на кого жаловались соседи как на нарушителя «санитарных условий норм общежития» и т. д., и т. п.

Обручев позвонил, дверь открылась, и он невольно попятился, прикрываясь планшеткой, как щитом: на него, навострив высокие уши, смотрела огромная собака. Лейтенант не разбирался в породах собак, но породу этой определил безошибочно: овчарка. Младенец узнает овчарку среди сотни других собак - так известна она.

- Вега, на место!

Собака отошла от двери и легла, не спуская с лейтенанта беззлобно горящих пытливых глаз: она, казалось, старалась распознать своим собачьим умом, что за человек Обручев и с чем он пожаловал к хозяину.

- Проходите, не бойтесь. Она не тронет.

Дверь распахнул человек лет сорока пяти, лысый, круглолицый, с добрыми голубыми глазами навыкате. Как он посторонился, пропуская Обручева, как закрывал дверь, тот определил: инвалид, вместо правой руки - протез. Потом, когда хозяин квартиры прошел за лейтенантом на кухню, опираясь на правую ногу, как на бревно, он дополнил свое предположение: и ноги, наверное, нет. И как он будет вести очень серьезный разговор с таким инвалидом? Служебный запал у лейтенанта пропал, и он уже злился на тех, кто написал жалобу на этого почти беспомощного человека.

- Вот что, гражданин Наседкин,- начал Обручев, стараясь не глядеть собеседнику в глаза.- Дело такое…

- Пройдемте в комнату,- предложил Наседкин, и лейтенант обнаружил, что и речь у хозяина квартиры с дефектом: он растягивал слова, как будто с трудом заставляя язык выговаривать их.

- Спасибо, поговорим здесь,- ответил Обручев, сел, раскрыл планшет и снова закрыл его и придавил локтем к столу.

Наседкин, поддерживая здоровой рукой табуретку, сел и отставил в сторону негнущуюся ногу.

- На войне?- спросил Обручев, указывая глазами на ногу.

- Да, на ней, проклятой,- ответил Наседкин, и по-детски ясные глаза его смеялись, словно он таил в мыслях что-то веселое и сам с собой разделял это веселье.- Так с чем пожаловали, товарищ лейтенант?

- Дело, знаете, такое… Жалуются на вашу собаку… Детей пугает, гавкает с балкона… И вообще, зачем вам собака? Вы семейный?-Обручев почувствовал, что вопрос этот немного неуместен и поспешил поправиться: - Вы один живете?

- Да, к сожалению.- Наседкин поправил здоровой рукой больную (рука, оказывается, была не протезная, а своя, но висела безжизненно, как сломанная ветвь).- А может быть, и не к сожалению… Так, значит, моя Вега мешает соседям?

- Пишут,- поморщился Обручев.- А мне вот поручили разобраться… Работа такая…

- Что же, разбирайтесь, раз нужно,- покорно согласился инвалид и стал непринужденно оглядывать гостя.

«Черт знает что за народ!.. Обязательно нужно написать кляузу, будто так нельзя договориться…» Смахнув невидимую пылинку с рукава кителя, Обручев спросил:

- А без собаки вы не можете?..

- Живое существо, умное,- неопределенно ответил Наседкин. - Только жалоб писать не умеет. А стоило бы,- он покраснел, опустил глаза и опять занялся устройством больной руки на коленях.

- Это как же?

- А так: живут тут муж с женой. Как напьются - хоть из дому убегай: ругань, вопли и такой грохот, будто они там шкафами или диванами бросаются.- Наседкин помолчал, глядя перед собой ясными до прозрачности глазами. Но они уже не смеялись, а вспоминали и переживали.- Если моя Вега на балконе, так они со своего бросают в нее окурки, шваброй тычут. А что им сделала собака?

- Но собака, посудите сами, в общем доме, это…- подыскивая убедительное сравнение, Обручев повернулся к Наседкину, скрипнув табуреткой.

В дверях бесшумно, как призрак, появилась Вега. Она вся словно напружинилась и цепко ухватилась за лейтенанта неподвижно горящими глазами. Обручев замер, растерянный. Перед ним сидела не просто собака, а друг, готовый на все ради защиты своего друга-человека. Хозяин понял состояние гостя и дружелюбно, но властно приказал:

- Вега, марш на балкон!

Собака взглянула в глаза хозяину и покорно исчезла. Скрипнула дверь на балкон, раз и другой. Лейтенант проглотил вздох облегчения, спросил:

- Она сама дверь открыла?

- Да,- ответил Наседкин равнодушно, будто сообщил о чем-то обычном для него, и задумчиво поглядел вслед Веге.- Она многое умеет делать. Раньше, когда я жил на старой квартире, она бегала за газетами в киоск. А сейчас, наверное, забыла это дело, соседи косятся, мол, детей пугает… А она никогда не тронет ребенка. Никогда!.. Был случай, дравшихся пацанов растащила… Собственно, с этого случая и началось… Родители подумали бог знает что.

Лейтенант слушал, и в памяти его четко вырисовывался один эпизод из детства. Они, Обручевы, жили в рабочем поселке, напоминавшем горный аул: глиняные хибарки лепились по склонам оврага, как сакли, что были нарисованы в книжке «Хаджи-Мурат». Летом, после школы, поселковые ребятишки отправлялись бродить по полям, собирали в наглухо заросших арыках ежевику, ловили, пескарей в юркой и бурливой речушке.

Их всегда сопровождал огромный пес Сашки Дягилева по кличке Монах. Лохматый и жирный, он был удивительно добродушен и ласков. Он, казалось, не умел лаять и всегда улыбался всей своей собачьей мордой. Его кормили все, у каждой хибарки он был своим. Еду он зарабатывал: кости, всякие объедки подбрасывали вверх, и он ловил их с лету, как вратарь мяч.

И нашелся в поселке негодяй, который подбросил булыжину - и Монах остался без зубов. Возмущались взрослые, чуть не плакали дети, а Сашка Дягилев ревел.

Однажды, искупавшись, ребятишки грелись под обрывом на мягкой и горячей осыпи глины. Дремал рядом и Монах. И вдруг прямо под нос Яшке Обручеву скатилась сверху большая темно-серая гадюка. Перепуганные ребята брызнули прочь. Кувырком покатился в речку и Яшка.

Все пришли в себя только тогда, когда Монах яростно замотал мордой, зажав в пасти змею. Он деснами растрепал змею, как соломенный жгут, но она успела укусить его…