- Приказано двигаться на Третий рабочий поселок и ждать там «хозяина».

«Так в хвосте проболтаешься до самого прорыва блокады»,- с неприязнью к своему положению подумал Роман и приказал солдатам занять места на танках… «Садись!»- разноголосо понесся от машины к машине его приказ.

- Смотри, лейтенант, и обозника прихватили!- весело бросил капитан и кивнул головой на дорогу.

Вешая на грудь автомат, Роман равнодушно посмотрел в ту сторону, куда минут пятнадцать назад смотрел с торжеством и снисходительностью победителя. И леденящая, как страшный сон, оторопь на мгновение сковала его. В хвосте колонны пленных, немного отстав от нее, тянул за собой санки с небольшим сундучком на них необычного вида пленный. На нем была наша солдатская шапка с опущенными ушами, старая немецкая шинелишка и стоптанные валенки. Пленный был дюж и, видно, силен, и груз на санках был не тяжел для него. Но он так гнулся, словно земля втягивала его в себя, как втягивает гнилую корягу водоворот.

«А от папы писем нет. Ушел в армию - и как в воду канул. Но я не жду так писем от него, как от тебя. Напиши хоть несколько слов»,- почти звучно выбила память Романа строки из последнего письма Нины.

И, не желая в душе верить своему предположению и в то же время до лихорадочного озноба чувствуя, что предположение это верно, Роман крикнул:

- Ветров!

Пленный вздрогнул, споткнулся и, как волк при погоне, настороженно скосил голову на окрик. Мертво застывшие глаза, скрытый рыжей щетиной рот… Да, это был Севостьян Ветров.

Танк, оглушительно взревев, сразу же набрал большую скорость. Роман почти машинально пропустил под руку обтягивающий башню танка толстый стальной трос - поручни для десантников - и оглянулся назад. Сквозь снежный вихрь увидел следующий танк. Командир отделения поднял на нем руку - условный знак: «Все в порядке!»

Из-за рева мотора не было слышно звуков ближнего боя, и Роману думалось, что они мчались в этот исковерканный и иссеченный осколками снарядов и мин лес навстречу неизведанной опасности. Они обгоняли колонны бойцов в снежно-белых, еще не испачканных маскхалатах, навстречу им шли раненые, в таких же маскхалатах, но грязных и рваных. И эта неизведанная опасность тревожила и звала, как необходимое дело, которое должны были сделать танкисты, Роман и его солдаты.

Свободной правой рукой Роман добрался до кармана гимнастерки и вынул из него помятый бумажный треугольник - единственное, но так и не отправленное письмо той, отец которой вез за пленными врагами набитый чем-то сундучок. Скомкав письмо, Роман бросил его в буран за танком и привстал. Со следующего танка, увидев его, подняли руку: «Все в порядке!»

Роман примостил планшетку на коленях и, приспосабливая взгляд к неровному ходу танка, стал искать на карте Третий рабочий поселок.

РАЗВЕДКА БОЕМ

Это было зимой сорок третьего.

Роты, батальоны, полки дивизии, искромсав вражескую оборону, наступали. Мы, полтораста человек, выписавшихся из госпиталей, шли за наступающими. Мы были для кого-то из них резервом.

Шли ночью по измолотой ногами и колесами дороге через лес.

- Именем Советской Социалистической Республики прошу остановиться!- крик был резкий, требовательный и в то же время по-солдатски дружеский.

Кричал высокий капитан в расстегнутом на груди полушубке и сбитой на затылок шапке. Он стоял на дороге, призывно подняв руки, и продолжал:

- Братцы помогите вытолкнуть эту махину!..

За капитаном, продавив железными колесами жидкий деревянный мосток, утопала в канаве тяжелая пушка. Беспомощно глазела она своим длинным и толстым стволом в низко повисший морозный туман.

Рядом с пушкой на краю канавы недвижно стоял тягач, и кто-то около или под ним гремел ключами.

Пушку ждали на огневой, а расчет ее и капитан ждали нашей помощи. И мы налегли и вытолкнули пушку на дорогу.

Много встреч было на дорогах войны, по-разному незабываемых.

1

Выпив газированной воды и отойдя от киоска уже далеко, Крюков вдруг вспомнил, где он видел эту правую руку с негнущимся указательным пальцем, которая подала ему стакан. Собственно, только палец, прямой, как стержень, и заставил Крюкова за несколько минут, с непонятной, но неотступной тревогой перетрясти свою память. Он повернул обратно и, расталкивая встречных прохожих, поспешил назад, к киоску.

У киоска толпилась очередь. Крюков обошел ее и стал так, чтобы хорошо можно было разглядеть продавца. Да, газированной водой торговал он, лейтенант Басов: та же сутулая фигура, та же тяжелая большая голова. Протягивая стакан и получая деньги, Басов не глядел прямо в глаза людям, а исподлобья морозил их серенькими неприязненными глазами. Он по-прежнему зачесывал свои редкие и длинные волосы с одной стороны головы на другую, прикрывая на ее середине широкую полосу лысины; только волосы теперь стали седые и клеились к голой коже без вазелина, и лоб, почти квадратный, выдавался далеко вперед.

«Он командовал нами,- подумал Крюков, вливаясь в поток прохожих уже без желания побродить по городу о это тихое и теплое воскресенье.-Он говорил, что «положит» всех, пока не будет выполнена задача. Но положил только младшего лейтенанта Розе, своего заместителя…»

Память человеческая честна, она сама стареет, но не старит запечатленное в себе. И Петр Ильич Крюков, бывший младший лейтенант и командир минометного взвода, увидел пережитое двадцать с лишним лет назад таким, каким он видел его тогда.

Инвалид Отечественной войны второй группы Крюков вышел из толпы на тротуаре и прислонился к дереву. Сунул таблетку валидола под язык - сердце билось неровно. «Мне нельзя волноваться… Но этот мог по-глупому положить всю роту»,-думал Петр Ильич, прислушиваясь к своему сердцу. Оно успокаивалось постепенно.

Мимо мчались машины, поток их был густ и бесконечен, и люди переходили улицу осторожно, словно по тонкой жердочке бушующий поток. А до войны по этому проспекту разъезжали на громыхающих повозках, запряженных флегматичными ишаками, трусили седобородые всадники из аулов, тоже на ишаках.

И вот этого громадного пятиэтажного дома не было на углу - тогда здесь жался к земле деревянный домишко, в котором теснился гастроном. После войны все обновилось.

Когда сердце успокоилось, Крюков перешел улицу, направляясь в парк. Проходя мимо пятиэтажного дома, где жили ученые, он заглянул во двор. Двор был залит синеватым асфальтом, и пестрая ребятня по-птичьи галдела в нем. Наверное, теперь только в зоопарке да в кино видят эти ребятишки длинноухих терпеливых животных, осликов.

Сентябрь раздевал деревья, опустошал клумбы и газоны, и парк напоминал вокзал, с которого совсем недавно ушел поезд,- в нем было тихо и просторно. У памятника герою-генералу Петр Ильич остановился и долго всматривался в бронзовое лицо, строгое и простое. Наверно, именно таким, сосредоточенно спокойным слушал генерал донесение с переднего края, когда рядом разорвалась вражеская мина и осколок ее попал ему в грудь; случилось это зимой, и на генерале была каракулевая шапка-ушанка и солдатский полушубок. Так, одетый по-зимнему, неподвижно и вечно глядел генерал с гранитного пьедестала в победную даль.

Бывший офицер любил отдыхать у памятника генералу. Здесь хорошо думалось о прошлом. Притихшие деревья догорали в ярком пламени осени, и взгляд и мысли спокойно, как вода сквозь сеть, текли далеко-далеко… К фронтовому прошлому.

2

Мелкий, почти невесомый дождь сеял с утра до ночи. Он давно промочил все вокруг и одурманил скукой, и шел и шел. В землянках потолки и стены сочились затхлой болотной водой, а доски полов были скользкими и липкими от грязи. Впрочем, к грязи давно привыкли, только дождь точил терпение, как чесотка.

В двенадцатом часу ночи командир минометного взвода Крюков снял сапоги, завернулся в шинель и тотчас уснул.

- Товарищ младший лейтенант, а, товарищ младший лейтенант!