За борт, в холодно поблескивающую воду, спускали шлюпки, бросали какие-то большие деревянные ящики и спасательные круги.

Как теперь хотелось Роману, чтобы командир роты был рядом! Но даже голоса его не было слышно.

Низко, скрываясь за своими «висячими» ракетами, кружился вражеский самолет, поливая мишень пулеметным огнем. По нему с пароходика били из зенитной пушки и пулемета, но безрезультатно: он был невидим, как жужжащая муха в темной комнате.

Неумеющих плавать спускали в шлюпки, кто умел - сам бросался за борт.

- Спокойно!.. Не толпиться и не кричать!-говорил Роман тем, кто ждал очереди на шлюпку.

Весельчак Бубнов разделся до кальсон и со словами: «Эх, мама, моя мама!»- бросился головой вниз в тревожно покачивающуюся воду.

Связной Абдулла топтался около Романа, держа в руках туго набитый вещмешок, и беспомощно моргал круглыми запавшими глазками. Роман взял у него мешок, швырнул за борт и толкнул его самого к матросу, командовавшему посадкой в шлюпку.

- Пустите старика!..

«А ведь он и в самом деле старик»,- как-то невольно подумал Роман, удивившись тому, как сразу осунулось и состарилось лицо этого человека.

Стонали и звали на помощь раненые. Сержант Лошаков со спасательным кругом под мышкой метался по палубе, отыскивая растерявшихся.

Пароходик пустел и быстро погружался. Огонь и вода, борясь друг с другом, упорно топили его. На нем осталась только его малочисленная команда, а за бортом разоренным муравейником кишели те, кто покинул его.

Роман ничем не мог помочь своим солдатам, как и командиры двух других взводов. И ему пришлось только следить за порядком, подчиняясь матросам. Он поглядел за борт: ни одной свободной доски, ни одного спасательного круга. И не пожалел об этом, только подумал: «Где же командир роты?»

- Эй, пехота!-закричал в рупор с борта матрос в порванной тельняшке и с растрепанными волосами.- Держись, скоро помощь подойдет.

Роман быстро снял верхнюю одежду, сделал несколько резких движений руками, чтобы согреться, и прыгнул за борт. Холодная вода на мгновение парализовала его. Почти инстинктивно он вырвался наверх, огляделся и сильными бросками поплыл от парохода к людям - к своим солдатам. Послышался рев моторов пикирующего самолета. Роман опять нырнул и постарался пробыть под водой как можно дольше. Вынырнул и не увидел и тех, кто был в ближайшей шлюпке, и самую шлюпку, зато на волнах колыхалось много свободных досок.

Погасла одна ракета, вторая, но две других продолжали светить, и самолет снова заходил на цель, и по нему, невидимому, одинокий смельчак с тонущего пароходика бил из пулемета.

Несколько раз Роману приходилось укрываться от смерти под водой, и когда ему казалось, что этому медленному отупению от холода не будет конца, вдруг как-то все кончилось: не стало яркого голубоватого света ракет, шлюпок, пароходика. Остались только черная вода, такая же беспредельно черная холодная ночь и крики о помощи. Стуча от холода зубами, он поплыл на эти зовущие крики. И ругал пострадавших такими словами, которых раньше даже не хранил в памяти. Кричал людской страх, и его можно было остановить только угрожающим окриком или до жестокости решительным действием.

Роман наткнулся на шлюпку, загруженную так, что, возьмись он за борт рукой, она пошла бы ко дну. Чувствуя настороженные взгляды солдат, Роман говорил деланно весело, борясь с дрожью:

- Не унывать, друзья! Ко всему надо привыкать,- и плыл дальше, тупея от обжигающего холода.

«В такой воде долго не продержишься, окоченеешь»,- подумал он, бросая тело сильными толчками рук и ног вперед, в надежде встретить то, что поможет хоть немного обогреться, отдохнуть. Он почти стукнулся головой о вторую шлюпку, тоже перегруженную. Но не сказал обычных ободряющих слов. В шлюпке кто-то жалобно просил:

- Воды, горит все…

- Куда?- спросил Роман.

И из шлюпки тихо, безголосо ответили:

- В живот.

- Пить много не давайте. Мочите голову и губы, - посоветовал Роман и бросил солдатам вдруг радостью набежавшее решение:

- Держитесь, а я к берегу поплыву… За помощью!..

Роман не знал, в какую сторону плыть и сумеет ли он доплыть до берега, к своим, но мысль, что люди будут ждать его и надеяться на помощь, влекла его вперед. Сразу как-то притупилось чувство холода и усталости. Он поднял голову над водой и прислушался. Там, в непроглядной и бесконечной тьме, будто били деревянными молотами в днища пустых бочек - это стреляли пушки. Но чьи? И Роман уверенно решил - наши. И поплыл к этим далеким, теперь уже не пугающим звукам.

В критические или просто тяжелые минуты жизни человек почему-то вспоминает все дороги, по которым ему раньше пришлось пройти.

Горечью отозвалось в душе Романа рассказанное матерью перед его отъездом. Старик Ветров. Нет, он еще не старик. Такие люди старятся медленно, вероятно, потому, что умеют приспосабливаться к жизни всегда и везде… Конечно, он убил его отца, но попробуй докажи, что сделал это он… И Нина рядом с ним, этим непонятно чем живущим человеком… И почему он думает о ней в этой бескрайней ледяной воде? Может быть, он полюбил ее, дочь убийцы своего отца?.. Нет, не надо никакой любви!.. Только почему же так хочется, чтобы Нина не носила фамилию Ветровых и не жила в этом темном доме, который он спас от огня?..

Несколько раз Роман набирал полную грудь воздуха и, вытянувшись, отдыхал. Но холод не давал покоя.

Отдохнув какую-то минуту, Роман снова спешил вперед. И думал о прошлом. Он сбежал из дому, не повидавшись с Ниной. Думал о ней и не написал ей ни одного письма. И не напишет… Нет… Писать ей - значит, простить ее отца… О, как мучительно ломит тело. И голова наливается необоримой тяжестью… Хочется спать… Может, уснуть?

Ночь, смоляно-черная вода… Где берег?.. А плыть надо, люди ждут…

Роман был неплохим пловцом, но борьба с ознобом, налившим тело свинцово-тяжелым льдом, отнимала больше сил, чем само плавание. Чтобы хоть немного согреться, ему приходилось энергично двигать руками, ногами и совсем не отдыхать.

Он уже не прислушивался и не вглядывался в ночь. Он просто плыл, плыл, потому что нужно это было и ему и тем, кто его ждал.

Им владела только одна мысль: вперед. Он уже не чувствовал ни своих движений, ни своего тела.

Обессилевшие мысли вдруг собрались и выбросились криком: «Мама!»-и яркой вспышкой, будто молнией, осветили почему-то лицо Нины Ветровой…

Неподатливые, глубоко затонувшие ноги коснулись че-го-то. Дно… Глотая вместо воздуха воду, Роман все-таки двигался вперед… Только вперед. Ползком…

Очнулся Роман от рвоты, которая судорожно корежила все его тело. Вода толчками выбрасывалась изо рта, и не было сил остановить ее…

Покачиваясь от дурманящей усталости, Роман поднялся на ноги и, спотыкаясь и падая, поспешил уйти подальше от ненавистной холодной воды. А она, словно жалея о неподатливой жертве, гналась за ним гневно вскипающими волнами.

Роман не знал, куда шел. Кончился берег, перед ним темной стеной встали кусты каких-то колючих растений. Он долго продирался сквозь них, с радостью чувствуя, что согревается и силы возвращаются к нему.

Тишина, легкая, необыкновенно приятная, клонила ко сну, и Роман подумал, что, вероятно, скоро рассвет и в эту пору отдыхают немцы и наши. Шел ой осторожно, весь отдавшись вниманию. Думал: хорошо бы наткнуться на стог сена, зарыться в него и отоспаться. Но память видела тех, кто остался там, среди черных, по-чужому неприветливых волн. Они ждали его, эти усталые, беспомощные в тяжелом несчастье люди. И он шел, не зная куда, но зная зачем.

Кончились кусты, и Роман вышел на поляну. Постоял и осторожно, ступая на пальцы, двинулся по краю ее. Поляна была обкошена - подошвы ног щекотала мягкая стерня. Кто косил здесь?..

Огромной кочкой наплыл из темноты стог. Роман прислушался, тихо и бездыханно подкрался к нему. Стог оказался большим шалашом. И странно, в него была вделана дверь, как будто, фанерная. Ее контуры вычерчивались бледными, почти невидимыми линиями изнутри просачивающегося света. Вероятно, в шалаше горела свеча. Роман осторожно припал к земле. Внимание сосредоточилось на мысли: кто в шалаше? Рука его коснулась чего-то гладкого и холодного. Металл. Роман ощупал гильзу от артиллерийского снаряда. Из нее пахло недавним выстрелом, и внутри, кажется, хранилось даже тепло взрыва. Значит, в шалаше замаскировано орудие? Чье? В шалаше кто-то шумно вздохнул и сонно проговорил: