Свадебные колокольчики. Манаси — новобрачная.
Женитьба. Муж и жена.
Входит Амал.
Манаси (счастливым голосом). Уже вернулся?
Амал. Я сказал директору, что мне нездоровится.
Манаси (перепуганно). Тебе действительно плохо?
Амал. Конечно, мне плохо без тебя.
Манаси (смеясь). Ах ты, мой глупенький!
Амал. Ты мне не рада?
Манаси. Конечно, нет. Чему тут радоваться?
Смеются. Манаси подходит к Амалу. Он обнимает ее.
Писатель. Супружество. Муж и жена.
Амал уходит. Манаси теперь домохозяйка. Входит Бимал с газетой, садится, читает. Манаси подходит к нему. Бимал не обращает на нее внимания.
Манаси. Наверное, сегодня в мире произошли чрезвычайные события.
Бимал. Ты что? С чего ты это взяла?
Манаси. Ты все утро не можешь оторваться от газеты.
Бимал. Да я только что открыл ее. (Откладывает газету.) Так что ты хотела мне сказать?
Манаси. Ничего особенного. Хотела спросить, вечером куда–нибудь пойдем?
Бимал. Сегодня? Понимаешь, сегодня у нас на боте один служащий уходит на пенсию, мы решили собраться и отметить это дело. А куда ты хотела пойти?
Манаси. Никуда. Ты бриться будешь? Уже девять часов.
Бимал. Девять?! Ах ты, черт!
Торопливо убегает.
Писатель. Супружество, муж и жена.
Манаси — задерганная и уставшая мамаша Входит Камал.
Манаси. Неисправимый ты человек! Прекрасно знаешь, что Кока болен, и все равно где–то болтаешься до десяти часов.
Камал. Я принес тебе овсянку.
Манаси. И страшно гордишься этим. Выполнил свой долг. А ты подумал, чем я буду кормить ребенка до десяти часов?
Камал. Так что, в доме совсем ничего нет?
Манаси. Что было, я ему уже дала. Апельсины купить ты, конечно, забыл. Ну, сколько раз я тебе говорила…
Камал. Апельсины в магазине очень дорогие. Я решил заглянуть завтра на базар.
Манаси. В общем, иди и мой руки. Ужин стынет.
Камал выходит. Манаси удаляется в противоположном направлении.
Писатель. Супружество. Мужчина и женщина. Муж и жена. Амал, Бимал, Камал. Индраджит — тоже.
Входит Индраджит.
Боже мой, кто это? Ты, Индраджит?
Индраджит. Привет, вот не ожидал тебя видеть.
Пожимают руки.
Писатель. Я тебя сто лет не видел.
Индраджит. Сто не сто, а, по–моему, лет семь мы не виделись. Так?
Писатель. И где ты был все эти годы? В Бхопале?
Индраджит. Нет. С той работы я через год ушел. С тех пор ездил с места на место. Перебрасывали из одного отделения фирмы в другое.
Писатель. То есть как раз то, чего ты хотел?
Индраджит. Разве? Разве этого я хотел? Не знаю.
Писатель. Ну что ты, забыл, как мечтал о пингвинах, кенгуру, эскимосах?
Индраджит. А! Набор из учебника географии Для шестого класса. Ты все еще помнишь об этом?
Писатель. А ты забыл?
Индраджит. Нет. Не забыл. Просто, наверное, я сильно изменился. Не знаю, конечно, что произошло бы, если б мы в тот день ушли из дома с двумя рупиями в кармане. Только теперь мне кажется, что нет никакого мира за пределами учебника географии. А если есть, то не в нашей стране.
Писатель. За границей?
Индраджит. Не знаю. Я никогда не был за границей. Однажды был разговор о том, чтобы поехать на работу в Малайю. Ничего не вышло.
Писатель. А если б вышло, поехал бы в Малайю?
Индраджит. Конечно, поехал бы.
Писатель. Ты ведь так и не женился?
Индраджит. Все времени нет. А ты?
Писатель. То же самое.
Индраджит. Ну, а как остальные?
Писатель. Кто, например?
Индраджит. Амал, Бимал, Камал.
Писатель. У них все нормально, хорошая работа, хорошие семьи.
Индраджит. Как ты странно это сказал.
Писатель. Нет, нет, у них действительно все в порядке. Правда, я им не завидую. А ты?
Индраджит. Не знаю.
Писатель. А как Манаси?
Индраджит. Какая еще Манаси? Ах, да, ты же называл ее Манаси. С ней все в порядке.
Писатель. И где она сейчас?
Индраджит (с улыбкой). Ты хочешь спросить, замужем ли она? Нет, не замужем. Работает учительницей в Хазарибаге.
Писатель (помолчав). Ну и что? Это все, что ты можешь сказать?
Индраджит. Что еще тебе сказать?
Писатель. Что хочешь.
Индраджит. Ей–богу, ничего. Никаких событий, никаких происшествий. Я работаю. Она работает. Я пишу письма. Она отвечает. Раз в год мы встречаемся. Берем отпуска в одно и то же время и приезжаем в Калькутту. Больше ничего.
Писатель. А жениться на ней ты не собираешься?
Индраджит. Может быть, когда–нибудь и поженимся. Но пока что нет. Был в нашей жизни такой день — я как раз окончил колледж, — когда мы могли пожениться без долгих размышлений. Сидели в парке на траве, разговаривали. Строили планы. Спорили. Потом поспорили по–настоящему…
Вошла Манаси. Она сидит на траве под лохматым деревом. Индраджит подходит к ней. Писатель отходит в сторонку.
Манаси. Я не могу, Индра.
Индраджит. Почему?
Манаси. Ну, почему ты так настаиваешь? Дай мне время, дай мне подумать. Ты напрасно на меня сердишься.
Индраджит (помолчав). Я на тебя не сержусь. Завтра я уезжаю в Бхопал. Поэтому и хотел, чтобы ты дала мне ответ.
Манаси. Разве на твоем отъезде в Бхопал все кончается?
Индраджит (медленно). Не знаю.
Манаси. Индраджит!
Индраджит. Не знаю, Манаси. Ничего не знаю.
Манаси (тихо). Тогда… может быть, подождем, пока ты не узнаешь? Поезжай в Бхопал, подумай.
Индраджит. Теперь кто сердится?
Манаси. Я не сержусь, Индра. Просто я знаю, о чем говорю. Жизнь — это жизнь, а не игра в бирюльки.
Гаснет свет. Манаси исчезает в темноте. Когда сцена освещается снова, Индраджит стоит рядом с писателем.
Индраджит. Игра кончилась, детство миновало. Жизнь — это жизнь. Мы размышляли, мы прикидывали, мы и по сей день размышляем и прикидываем. Мы боимся превратить жизнь в игру. Шутка, что ли? Жизнь — такая бесценная вещь. Ты газеты читаешь?
Писатель. Иногда.
Индраджит. Я читал, что все эти атомные штучки управляются кнопками и что есть система блокировки — знаешь, как на железной дороге, — так что никто не может случайно начать атомную войну, если даже нажмет не ту кнопку по ошибке. Ты только подумай: атомная бомба, или водородная бомба, или еще какая–то бомба могла бы уничтожить весь мир — из–за дурацкой ошибки. Можешь себе представить?
Писатель. Ты к чему все это клонишь?
Индраджит. А ни к чему. К тому, что жизнь — очень ценная штука. Поэтому с ней нельзя шутить. К ней надо относиться серьезно. Над ней надо размышлять.
Писатель. Значит, ты готов жениться. А Манаси решилась?
Индраджит. Не совсем так. Нельзя же все время говорить и думать об атомных бомбах. Вот посмотришь на звездное небо, вспомнишь все, что ты читал по астрономии, и начинаешь задумываться над местом нашей планеты в солнечной системе, на планете живет микроб под названием человек — а у него какое значение? Но и об этом нельзя думать все время. А то можно нечаянно повеситься.
Писатель. Но ты же все равно об этом думаешь?
Индраджит. Иногда. А иногда я воспринимаю свою жизнь как что–то очень значительное, забываю, как она ничтожна в сравнении с вечностью, забываю, что мое существование еще менее осмысленно, чем существование невидимой пылинки во вселенной. Мне тогда начинает казаться, что важнее всего во вселенной именно моя жизнь.