— Извините, это шестидесятый номер? А то в темноте не видно!

— Да, вы не ошиблись! — ответил полицейский и пошел дальше.

Мо Да–нянь подождал, пока шаги полицейского стихнут, и осторожно вошел в ворота. Кругом по–прежнему было тихо, он слышал только лязг собственных зубов. Во дворе царила такая тьма, будто черти накинули на него черный полог. Но постепенно юноше удалось разглядеть дерево, стену, узкий проход. В одном из окон мерцал слабый неровный свет — вероятно, от печки. Мо Да–нянь отошел к дереву, прислонился к стволу и, вынув заветную фляжку, сделал большой глоток. Его стало знобить, потом бросило в жар.

«Может быть, ее нет дома? — подумал Мо Да–нянь. — Или она уже спит? Нет, спать она не должна: ворота не заперты, значит, дома ее ждут. Но как обратиться к ней? Хоть мы и знакомы, она может испугаться и позвать полицию! — Мо Да–нянь отхлебнул еще глоток. — Не лучше ли ретироваться, пока не поздно?»

Он спрятал фляжку и собрался было уйти, как вдруг ворота скрипнули. Мо Да–нянь задохнулся с перепугу и буквально врос в дерево. Сердце его не выскочило из глотки только потому, что он стиснул зубы; ноги дрожали, болтаясь в штанинах, и ему казалось, что мясо на них сейчас отделится от костей. Во двор вроде бы вошли двое и остановились в воротах. Женский голос тихо, но взволнованно произнес:

— Уйди, не то я позову полицейского! Слышишь?

— Не уйду, пока ты мне кое–что не пообещаешь, — ответил мужской голос.

Мо Да–нянь изо всех сил напряг уши и глаза, но кругом все словно выкрасили черным лаком, и он будто слышал этот разговор во сне.

— Я позову полицию! — снова сказала женщина, уже более решительно.

— Ну что ж, зови! Это тебе надо бояться позора, а не мне! — с угрозой сказал мужчина.

Его голос показался Мо Да–няню очень знакомым, но разглядеть говоривших он не мог, потому что ворота бросали на них еще и свою тень. Они долго молчали. Вдруг женщина побежала к освещенному окну и крикнула:

— Тетушка Цянь! Тетушка Цянь!

— Это ты, Ван? — ответил заспанный старушечий голос. — Что случилось?

После некоторой паузы женщина сказала:

— Дайте мне, пожалуйста, спичек…

Мужчина бросился было за ней, но потом пробормотал: «Ладно, я ухожу!» — и вышел на улицу. Мо Да–нянь приник ухом к земле: гулкие шаги ясно говорили, что мужчина идет в западную сторону. Мо Да–нянь стал прислушиваться к разговору женщин, но, убедившись, что ничего интересного в нем нет, выкатился из ворот и побежал в противоположную сторону. У Нового северного моста он обнаружил только одного рикшу.

— Эй, парень, к перекрестку! — крикнул Мо Да–нянь.

— Четыре мао, господин!

— Ладно, вези!..

Укрывшись под навесом одной из лавок, Мо Да–нянь немигающим взглядом следил за перекрестком, где горел газовый фонарь. Наконец он увидел какого–то человека. При свете фонаря можно было различить не только его лицо, но и каждую деталь одежды. Да, это несомненно он!

Наутро, едва Ли Шунь стал мести улицу перед воротами, как к пансиону примчался взмыленный Мо Да–нянь.

— С Новый годом, господин Мо! Что это вы в такую рань?

— Спасибо, Ли Шунь, с новым счастьем! А господин Чжао дома?

— Он еще спит.

— Вот тебе юань, Ли Шунь! Купи своей жене красный цветок граната [36]. — После того, как ночью Мо Да–нянь раскрыл интереснейшую тайну, он готов был одарить кого угодно.

— Что вы, господин! — пробормотал Ли Шунь, дрожащими от радости руками взял юань и спрятал его в самый дальний карман. — Спасибо вам! Для меня большое счастье поздравить вас с Новым годом! Ну что это вы, право!

— И я вас поздравляю, господин Мо! — присоединился торговец бататом Чунь Второй. Нынче, направляясь за город на храмовый праздник, он нес на бамбуковом коромысле корзины не с бататом, а с бумажными змеями и крупными засахаренными ягодами боярышника, нанизанными на палочки.

— С Новым годом, Чунь! Какой красивый у тебя боярышник!

— Позвольте его вам преподнести, господин! Это настоящий боярышник с Тринадцати курганов [37], честное слово!

Чунь выбрал одну палочку и с поклоном протянул ее Мо Да–няню. Тот дал ему четыре мао.

— О мой господин, бог богатства! — воскликнул к торговец. — Пошли вам небо в жены самую красивую и самую послушную богиню богатства!

Во Дворце золотых колокольчиков, то есть в третьем номере пансиона, послышалось яростное фырканье — это проснувшийся Мудрец полоскал рот. Мо Да–нянь поздравил его с Новым годом, Мудрец ответил, не переставая фыркать. Губы его были припорошены чем–то белым, как будто он целовался с мельничихой. Поняв наконец, что это зубной порошок, Мо Да–нянь спросил:

— Как ты провел праздник?

— Не спрашивай! Чуть не подох со скуки! У вас у всех есть родичи, вот вы и наслаждаетесь. А я кому нужен — одинокий и неприкаянный!

Вычистив свои огромные зубы, Мудрец растопырил мясистые пальцы–когти и стал умываться.

— А где Оуян? — тихо спросил Мо Да–нянь.

— Наверное, спит еще.

— Пойдем погуляем! Ладно?

Мо Да–нянь так боялся отказа, что повторил «ладно?» несколько раз, из чего Мудрец заключил, что это предложение требует только положительного ответа.

— Куда же мы пойдем?

— Куда угодно! Я раскрою тебе одну тайну!

— Может, съездим в Храм белых облаков?

— Хорошо, только собирайся скорее, пока ветра нет.

На самом деле Мо Да–нянь боялся не ветра, а Оуян Тянь–фэна [38], который мог расстроить его планы.

Мудрец слишком хорошо помнил свою новогоднюю скуку, чтобы расхолаживать приятеля. Он мигом вытер лицо, оделся и, поглядевшись в зеркало, стер с уха мыльную пену.

Погода продолжала оставаться холодной, но человеческие сердца после Нового года явно потеплели. Особенно это относилось к тем, кто пешком или в колясках спешил на храмовый праздник. По желтой песчаной дороге за Воротами справедливости, весело смеясь, ехали и деревенские женщины на осликах, и госпожи, наряженные в парчу: всем хотелось потолкаться в Храме белых облаков.

Праздновать — значит есть, пить и гулять, а гулять — значит толкаться, толкаться до пота; это, собственно, и является основной целью гулянья.

На западе, словно ширмы, высились голубые горы. На вековых соснах возле древних могил зеленели новые ветки, на них висели красные бумажные змеи — словно кокетливо приколотые к старушечьим прическам искусственные цветы. Под ногами у осликов шуршал песок, на шее звенели колокольчики, и все это сливалось в стихотворные ритмы… Однако окружающая красота не имела ни малейшего отношения к «гулянью». Достойными внимания считались только смазливые госпожи под навесами чайных, деревенские девушки в красных куртках и зеленых штанах у лотков с соевым отваром, азартная игра в конфеты за воротами храма, торговля из–под полы иностранными сигаретами да старые монахи, сидящие по обеим сторонам ворот и готовые на все, лишь бы получить милостыню.

У Храма белых облаков, как и у Кумирни большого колокола, была своя история — древняя, своеобразная и увлекательная, но люди, приходившие на храмовые праздники, интересовались только соевым отваром, сладостями и иностранными сигаретами. Ведь главное — повеселиться и потолкаться, а исторические достопримечательности в счет не шли. В здешних чайных зазывали точно так же, как в любой деревне: «Заходите к нам, поглядите хоть одним глазком!» А на что глядеть — неизвестно. Кричи зазывала: «Посмотрите на Западные горы! Здесь так тихо и красиво!», ни единый посетитель, ручаюсь, не пошел бы в чайную. Поэтому описывать подробно пекинские храмовые праздники не имеет смысла, достаточно сказать: «Народу было видимо–невидимо, и многие женщины в давке потеряли туфли». Правда, такое описание грешит некоторой схематичностью, зато оно полностью соответствует действительности. Писать иначе просто невозможно.