Горцы не только отличные ходоки, но и ловкие прыгуны. Молодежь любит состязаться в прыжках. Прыгают либо с камня на камень, либо три раза на обеих ногах — вроде спортивного тройного прыжка, только ноги сжаты вместе, так прыгать гораздо труднее. Я спрашиваю детей одного из горцев — Тануфа, умеют ли они прыгать. Еще бы! Мальчуганы с удовольствием выстраиваются в ряд и, присев, прыгают трижды, как зайцы. Побеждает средний — Иса. Я измеряю его прыжок — примерно двенадцать метров. Мы восхищенно цокаем языками, и ободренный мальчик — ему всего девять лет — лезет на камень, чтобы продемонстрировать нам свое искусство еще раз. Он хочет перескочить на другой острый и неровный валун, метрах в четырех от него. Я приготавливаю камеру, но замечаю недобрый предупреждающий взгляд отца.

— Не надо снимать. — дергает меня за рукав Амер. — Если Иса сорвется, он сильно расшибется, и отец будет считать, что виноват твой дурной глаз, а горцы народ горячий.

Почему–то мне вспоминается, с какой точностью один из соплеменников Амера метал свой самодельный нож, и я невольно опускаю руку с камерой. А мальчик ловко взлетает вверх и благополучно приземляется. Остается завидовать крепости его босых ног, которые с размаху опускаются на острые камни, чьи неровности я ощущаю даже сквозь резиновую подошву спортивной обуви. У старшего сына Тануфа — Мухаммада, вся грудь и правая часть головы в больших шрамах. Это следы кайй — народного врачевания, когда–то распространенного во всем арабском мире, да и сейчас сохранившегося в глухих деревнях Египта, Северной Африки. Кайй — прижигание огнем. Видимо, у мальчика было воспаление легких, а может быть, и туберкулез, которым здесь больна чуть ли не половина жителей. Местный знахарь, раскалив на огне докрасна металлический прут или нож, прикладывает его несколько раз к больным местам — туда, где «прячется болезнь», Этот жестокий способ скорее опасен, чем полезен в антисанитарных условиях жизни на острове: ожоги легко воспаляются, в них попадает инфекция. Но сильный болевой шок может порой действительно «выгнать» первую боль. Одни умирают, другие выздоравливают. Прижиганием лечатся все, редко встретишь на острове человека без страшных следов раскаленного железа.

Молоко и молочные продукты — основная пища горцев–скотоводов. Наиболее ценный молочный продукт — хам'и (по–арабски: самн) — коровье масло, приготовляемое местным способом, его высоко ценит на побережье и даже за пределами Сокотры. Хам'и — довольно густая мутно–желтая жидкость, по составу близкая к топленому послу. В примитивном хозяйстве горцев сбивание масла — трудоемкий процесс, один из главных видов их хозяйственной деятельности. После дойки молоко сливают в козьи бурдюки, в них же сбивают масло.

Другой немаловажной статьей неразвитой сокотрийской экономики валяется добыча сока алоэ. Горцы срезают старые, толстые листья этого растения, встречающегося повсюду на острове, и складывают их в круг на козьей шкуре, вырыв углубление в земле. Сверху наваливают все новые и новые партии, под их тяжестью из нижних рядов листьев начинает выделяться сок и стекает на шкуру. Сок сливают в бурдюк, высушивают, а полученный порошок продают. Часть этого продукта идет за границу, где используется как дезинфицирующее, кровоостанавливающее и слабительное средство. В частности, высушенный сокотрийский алоэ используется как слабительное в Индии.

Конечно, в развитых странах теперь достаточно эффективных современных лекарств и необходимости в лечебной соке уже нет.

Пожалуй, кроме этих продуктов, мускуса, добытого из желез диких котов, да камеди «драконова дерева», сокотрийцы ничего не производят на продажу.

Естественно, изготовление масла и сбор этих веществ не занимает все время бедуина. При натуральном хозяйстве жизнь представляет собой постоянную борьбу за существование. Но если хозяйственная деятельность горцев более или менее ясно и открыта наблюдателю, многих ставит в тупик почти полное отсутствие у них иных занятий, которые засвидетельствованы у других, пусть даже отсталых народов. Горцы Хагьера мало курят, не употребляют кофе или чая, почти не знают музыкальных инструментов и редко поют. Здесь не распространены почти никакие игры, редки пляски, никто не рисует, не режет по дереву, не изготовляет каких–либо произведений искусства или ремесла. Можно ли считать, что горцы острова остались фактически на уровне каменного века, не зная ни гончарного круга, ни изготовления металлов, ни земледелия, ни мореходного искусства? Именно к такому заключению пришла Оксфордская экспедиция, но мне кажется, что с окончательным ответом нужно подождать.

Сокотрийским языком до сих пор не удалось овладеть ни одному иностранцу. В этом языке для европейцев особенно сложно произношение, в том числе так называемых латеральных или боковых звуков, при произнесении которых звуковая щель между зубами закрывается языком и воздух пропускается через правую и левую сторону, в щель между языком и щекой. Трудны также гортанные и некоторые другие звуки. Речь сокотрийцев быстра и неразборчива, и, кроме того, имеется несколько говоров, в частности, сильно различаются между собой наречие горцев и наречие жителей прибрежных районов.

У многих путешественников, изучавших островитян, складывалось неправильное представление об их фольклоре, языке и обычаях из–за скрытности сокотрийцев, из нежелания посвящать чужих в тайны своего языка. Но даже те немногие записи, которые мне удалось сделать на острове и во время моих встреч с сокотрийцами в Адене, показывают, что в сокотрийском языке достаточно красок для передачи различных оттенков чувств; в речи островитян есть самобытный юмор, беседа их бывает свободной и непринужденной, она полна образными сравнениями, метафорами и другими выразительными средствами. Сокотрийцы часто используют понятные им одним (а зачастую понятные лишь узкому кругу соплеменников) образы, поговорки, иносказания. Со слов Ахмада мне удалось записать несколько четверостиший, расшифровать которые я сам никогда бы не смог. Вот два четверостишия, которыми игриво обмениваются молодой женатый мужчина, пытающийся соблазнить понравившуюся ему девушку, и сама девушка, которая с достоинством отчитывает незадачливого кавалера. Тот говорит девушке:

Интересно, что, обращаясь к девушке, сокотриец называет себя по имени: Агиринхи, а не говорит: «я». Пожалуй, такой откровенный разговор с девушкой не возможен в любой мусульманской стране, но Сокотра дает примеры удивительного сочетания примитивного консерватизма и вольности, полного подавления женщины и вместе с тем — ее ведущего положения в семье. Молодой человек говорит понравившейся ему девушке, что ему недостаточно одной женщины, ему надо «два ужина», то есть две женщины, ибо утроба его ненасытна. Девушка отвечает:

Это решительный и насмешливый отпор проискам ухажера. Однако разобраться в этих намеках под силу лишь местным жителям.

В один из вечеров мы сидим в гостях у старого горца Нийхаха.

— Ну вот, слушай, — говорит мне Нийхах, и в его слезящихся, пораженных трахомой глазах появляется огонек. — Наши легенды могут показаться вам смешными. Даже наша молодежь уже не хочет запоминать то, что веками передавалось из поколения в поколение. В детстве я слышал от стариков много легенд о Дихеке. Ты не знаешь, кто такой Дихеке? И я точно не знаю. Одни говорили. что он вроде ангела, другие считали, что он простой сокотриец, как и мы. Во всяком случае, он был очень добрым и справедливым и много сделал для сокотрийцев. Говорят, он давно умер, а один старик рассказывал, будто видел Дихеке собственными глазами, когда был молодым. Когда кому–нибудь из сокотрийцев было плохо, он шел к Дихеке и всегда получал помощь. Дихеке всегда мог рассудить спор сокотрийцев. Может быть, потому мы живем так мирно, что у нас был Дихеке? И сейчас, если горец найдет хорошее пастбище, обильный источник или удобную пещеру, он скажет: «Это сделал для нас Дихеке». Я расскажу тебе древнюю легенду. Ты узнаешь, откуда взялась у нас пальма фритит. Ее финики самые сочные и сладкие, ее ветки самые прочные, гроздья самые тяжелые, и плодоносит она раньше других.