— Нечем было топить, — испуганно забормотал он, — как видите, несу домой…

Слуги захохотали. Кази рассердился.

— Мусульманин ты или нет? — гневно закричал он. — Не знаешь, как должен отвечать?

— Да, да, — растерянно твердил Гулман, вконец перепуганный грозным окриком.

— С каких пор ты мусульманин? — не унимался Халил.

Гулман стоял перед ним безмолвный и дрожащий.

— Молчишь, неверный? — все больше распаляясь, крикнул кази и поднял левую руку. — Дать ему сорок ударов кнутом и сто ударов палкой!

Он двинулся вперед со своей свитой, а оставшиеся двое слуг схватили Гулмана и стали беспощадно избивать его кнутами и палками.

Сначала они считали удары, отвечая громким смехом на стоны Гулмана, а потом сбились со счета и оставили свою жертву только тогда, когда окровавленный Гулман уже без сознания валялся в пыли на земле.

Они вскочили на коней и пустились догонять Халила и его спутников. Недалеко от аула повстречался им человек.

— Эй, старик! — крикнул один из всадников. — Там на дороге лежит кто-то. У нас не было времени возиться с ним, мы торопимся к судье.

Старик низко поклонился:

— Да хранит вас аллах. Я сейчас позову людей.

Мы с Тагаем как раз были на улице, когда прохожий принес тревожную весть. Тагай знал, что отец ушел за топливом, и мы вместе побежали на дорогу.

С трудом можно было узнать Гулмана. Лицо его, все в страшных рубцах и подтеках, было серое, как земля. Вся одежда разорвана, окровавленные, покрытые пылью лохмотья еле прикрывали кровоточащие раны.

Осторожно мы подняли его и перенесли домой. Через два дня он умер, так и не приходя в сознание. Неутешное горе тяжело переживал вместе с другом и я. Но это было только началом тяжких испытаний.

Печаль и страх охватили жителей аула. Они всячески избегали встреч с судьей и шли к нему только по вызову, полные тревоги. Женщины почти не покидали дома, чтобы не попасться ему на глаза. Но все же надо было выходить в кошару, подоить козу, принести воды или покормить кур.

Не на улицу, а только на подворье вышла моя матушка Айбий. И тут ее увидел проезжавший мимо судья.

— Чья это жена? — спросил он Кабыл-ишана.

— Это жена Акамбета. Они у меня в долгу по самые уши. — Ишан хитро улыбнулся: — Можете забрать их с собой, уважаемый кази, за неуплату долгов, если хотите.

Судья одобрительно засмеялся:

— Вы умный человек, Кабыл-ишан.

Вот так Кабыл-ишан, который называл себя любимым слугой аллаха после пророка Магомета, накликал беду и смерть на наш дом. Не впервые творил ишан свои злодеяния, прикрываясь мусульманской «святостью». Народ знал: он всегда выходит сухим из воды, сумеет задобрить того, кто ему нужен. На этих делах он, можно сказать, собаку съел.

На следующий день слуги Халила угнали моего отца Акымбета и матушку Айбий. Я в отчаянии плакал, а Кабыл-ишан утешал меня. Потом он позвал меня к себе в дом и всю ночь читал мне главы из «божьего дара» — Корана.

Через неделю, темной ночью, мой отец привез тело нашей любимой матушки. Не сказав никому ни слова, он похоронил ее на рассвете. Никто не знал, отчего умерла Айбий. Эту тайну не открыл он даже мне, своему любимому сыну. Угрюмый, бледный, страшно исхудавший, он бродил как тень по дому и во дворе, сторонился людей, не поднимал глаз.

Однажды утром мой отец не мог встать с постели. Узнав о его возвращении домой, Кабыл-ишан решил его навестить, чтобы выведать, что же произошло с ним и Айбий после того, как их забрали слуги Халила. Однако напрасно старался Кабыл-ишан, разливаясь в молитвенных утешениях и заверяя в сочувствии и дружбе. Мой отец молчал. Казалось, он даже не видел ишана, не слышал его слов. Он не сводил остановившегося взгляда с платка матушки, лежавшего на старой кошме в углу комнаты. Наконец Кабыл-ишан понял, что поговорить с моим отцом не удастся. Он лицемерно прикрыл глаза и гнусавым голосом завел очередную молитву аллаху. Потом поднялся и ушел.

Ночью отцу стало хуже: он бредил, бормотал что-то непонятное. Я и Нурбике не отходили от его постели. Только на рассвете он немного успокоился, попросил Нурбике нагреть воды.

— Айдос, сын мой, — с трудом проговорил он, — берегись ишана, живи от него подальше. Я скоро умру…

— Не говори так, отец, не оставляй нас, ты еще поправишься… — умолял я его.

— Нет, Айдос, — сказал отец, — я знаю, что умру. Слушай мое последнее желание: поминки по мне и матери справлять не надо. Уезжай отсюда скорей… Подальше от ишана… Бери Нурбике и беги… Не спрашивай меня ни о чем, только береги себя, береги… — Он глубоко вздохнул, в груди его что-то ужасно и прерывисто захрипело. Потом он вытянулся и затих.

Потрясенный, я стоял у постели отца и не мог поверить, что он покинул этот мир. Рядом со мной горько плакала Нурбике.

Кабыл-ишан словно бы только и ждал известия о смерти моего отца. Он сразу пришел, прочитал молитву над покойником и тут же, не обращая на меня внимания, стал всем распоряжаться. Выполнить отцовское наставление мне так и не удалось. По указке ишана были соблюдены все обряды, справили поминки, прочитали все молитвы. И за поминки, за каждый обряд, за каждую молитву надо было платить, а денег не было. В конце концов попал я в кабалу к ишану, оказался в таком долгу, что его за всю жизнь не выплатишь. Ишан стал моим настоящим хозяином, он забирал почти все, что я мог заработать.

«Держись подальше от ишана… Берегись ишана…» Эти слова неотступно звучали у меня в ушах и не давали покоя. Это были последние слова отца. Но как уберечься, как держаться подальше, когда долги, будто толстой веревкой, вяжут тебя по рукам и ногам. Куда уйдешь от них? Как убежать отсюда? Я знал, что в гибели родителей виноваты Кабыл-ишан и судья Халил. Но как это докажешь? Все, что пережили отец и мать, осталось тайной. Никто не знает, что там было. А если кто-нибудь и знал, разве он скажет? Всем был страшен гнев Кабыл-ишана. Пропадешь ни за что.

Андрей слушал широко раскрыв глаза, не пропуская ни слова. Дикими, прямо невероятными казались ему произвол и безнаказанность преступлений ишана и кази.

— Айдос-ата, — взволнованно проговорил он, — неужели и до сих пор осталось безнаказанным такое злодейство? Или, может быть, вы уехали отсюда куда глаза глядят?

— Нет, сынок, никуда я не уехал. Потянулись долгие годы тяжелой работы и беспросветной нужды, потому что почти весь заработок приходилось отдавать в уплату долга Кабыл-ишану, а после его смерти — ишану Жалию, который унаследовал его должность, а заодно и всех его должников. У меня появились дети; долги росли и росли, приковывая меня к месту и к этому грабителю Жалию, и до конца дней моих я буду проклинать его, потому что ненавижу всей душой.

— За что же, ата, вы так ненавидите Жалия, разве его отец не был таким же вымогателем и злодеем?

— Видишь ли, Андрей, с Жалием у меня особые счеты еще со времен далекой молодости. Уже тогда он стал моим заклятым врагом, остался таким и сейчас.

— Какие особые счеты, ата?

— В то время… — Дедушка Айдос прикрыл глаза и заговорил совсем тихо; казалось, он рассказывает о том, что видит. — Да… В то время я был еще совсем юным. Сила, здоровье, ловкость играли в каждой жилочке. Не любил я сына ишана за высокомерие и спесь. Он постоянно хвастался положением своего отца, требовал к себе ничем не заслуженного уважения. Впрочем, не один я, многие парни в ауле терпеть не могли Жалия… — Айдос вздохнул и улыбнулся. — А Нурбике была тогда почти девчонкой, красивой и застенчивой. Пленили меня ее большие серые глаза. Я старался встретить ее где только возможно — на улице, у моря, по дороге в мечеть — и не скрывал своих чувств.

Однажды, когда я направлялся к глинобитному домику Нурбике, Жалий встретил меня и презрительно сказал:

«Ты куда? Знай свою дорогу!»

Я сделал вид, что не понял:

«В чем дело? О какой дороге ты говоришь?»

«Держись подальше от Нурбике! — злобно проговорил Жалий и показал мне кулак. — Вот это видишь? На себе отведаешь! Если еще раз застану тебя здесь, пеняй на себя. Чтобы глаза мои больше не видели тебя с Нурбике!»