«Вот как? — насмешливо ответил я. — Вздумал меня пугать? Так запомни: тебе же лучше будет, если я тебя здесь не увижу. Тут твой отец тебя не защитит, а сам ты трус и слюнтяй. Иди отсюда подобру-поздорову, пока я — тебя не взгрел».
Жалий прямо задыхался от гнева и возмущения. Но кинуться на меня не посмел. Понимал, что я сильнее его.
«Я попрошу отца, — крикнул он, — чтобы он отвадил тебя, нахала, от дома Нурбике!
На следующий день во дворе Нурбике говорила мне, что она боится Жалия и что Кабыл-ишан о чем-то разговаривал с ее матерью. Неожиданно возле нас появился Жалий.
«Воры! — закричал он. — Поймал я вас все-таки!» Он орал так, будто в самом деле мы что-то уворовали.
Нурбике бросилась бежать, а я одним прыжком подскочил к Жалию и схватил его за горло:
«А ну повтори, святоша! Скажи, что я у тебя украл?»
«Разве это не воровство? — прошипел Жалий. — Чего ты ходишь к дочери человека, которого ты недостоин? Я…»
Жалий не договорил, потому что я сдавил ему горло:
«Убью! Если еще слово скажешь, задушу как собаку!»
«Пусти меня! — вопил Жалий. — Задушишь… Шайтан с вами, больше ноги моей здесь не будет».
«Врешь, трус! Сейчас побежишь жаловаться отцу, а он придет морочить голову матери Нурбике. Лучше тебя сразу прикончить». И я сжал его точно железными тисками.
Жалий застонал и взмолился:
«Не убивай меня! Клянусь, я ни слова не скажу отцу…»
«Поклянись Кораном!»
Жалий молчал. Сыну ишана не хотелось клясться Кораном, но, видя, что я его не отпускаю, проговорил:
«Клянусь Кораном! Если я хоть словом обмолвлюсь или пожалуюсь, да покарает меня аллах!»
«Потом скажешь, что не было свидетелей клятвы?»
«Аллах всему свидетель! Верь мне, отпусти меня».
«Иди. И больше никогда не подходи к Нурбике. Помни клятву. Не покарает аллах, сам покараю!»
«Даже имя ее забуду», — пробормотал Жалий и кинулся бежать со всех ног, подальше от дома Нурбике.
Той же осенью я на ней женился. Жалий молчал. Он боялся нарушить клятву — ведь он поклялся Кораном, но в душе затаил злобу против меня и только выжидал случая, чтобы отомстить.
— И что же, отомстил он вам, Айдос-ата?
— Шли годы, жизнь была немилостива ко мне и Нурбике. Беспросветная нужда, неоплатные долги, вечная необходимость просить у ишана взаймы то муки, то крупы, то еще чего-нибудь, особенно в голодный год… И тогда, когда умирали сыновья, — за отпевание, за похороны, за поминки по обряду… Все в долг, все в долг. Ишан, лицемерно подняв глаза к небу, выражал сочувствие: «Понимаю, тебе трудно: семья, дети. Молись аллаху. Он пошлет утешение во всех печалях», а сам все записывал в книгу мои долги до последней копеечки. И сколько ни отрабатывал я, долги не уменьшались, ишан говорил, что работа уже шла на погашение процентов. Я неграмотен. Разве мог я проверить записи Жалия? А он мстил мне этими бесконечными записями долгов.
Встречая меня, Жалий злорадно улыбался:
«Видно, не благословил аллах твою женитьбу на Нурбике. Не принесла она тебе счастья».
Что я мог ответить? Спешил пройти мимо, чтобы не слышать злобного шипения врага. Меня постоянно мучили заботы о куске хлеба, мысли о неоплатных долгах. «Откуда у ишана такое богатство?» — думал я. И хлеб, и мука, и деньги, и скот, и вещи в изобилии… Разве они заработаны честным трудом? Все накоплено обманом, все отобрано у людей. И этот же хлеб, эту же муку, эти же деньги и вещи он опять дает в долг беднякам, а потом снова отбирает за долги… После смерти Кабыл-ишана Жалий все унаследовал, он живет, не зная ни нужды, ни забот, весь поселок у него в руках, все ему должны…
— Неужели, ата, вы мирились с этим грабежом даже после того, как свергли царя и везде установилась Советская власть? — возмущенно спросил Андрей.
Айдос покачал головой.
— За последние два года Жалий, конечно, изменился. Нет в нем прежней наглости: боится, грабитель, Советской власти. Как бы не отняли у него богатства, нажитого обманом и запугиванием. Он стал часто жаловаться и даже слезы лить. В мечети говорил: «Я плачу, думая о будущем нашего народа. Мое сердце ранит вражда между мусульманами. Боюсь, чтоб вы не забыли: главное в жизни — это наша религия. Как бы не стали роптать мусульмане на бога своего… Гнев аллаха постигнет неверных; мне жалко людей, и я плачу». А о долгах он уже напоминает потише, не так, как раньше, но все-таки и требует и собирает их.
Многие, особенно старики, верят ему и вместе с ним проливают слезы и платят долги, боясь гнева аллаха. Но постепенно люди всё больше понимают, почему Жалий печалится. Ему и вправду стало трудно: весть о том, что в Каракалпакии свергли власть богатых и установилась Советская власть, которая защищает трудового человека от произвола ишанов и баев, распространилась по всем городам и аулам. И в Тербенбесе уже говорят о том, что пора вернуть народу все награбленное баями и духовенством.
Жалий, конечно, хвост поджал. Теперь уже не слышно в мечети открытых призывов бороться против Советской власти, убивать большевиков, выгонять из Советов бедноту, выбирать туда богатых хозяев. Теперь эта хитрая лиса — Жалий ведет свои злобные речи в юртах, и есть еще много таких, которые боятся его, поддаются обманным словам и посулам… А есть и такие, которые боятся басмачей. Все знают, какие это головорезы. Известно и то, что их содержат баи и духовенство. А те, в свою очередь, получают большие деньги и оружие от английских капиталистов. Честно говоря, и я раньше очень боялся, не столько за себя, сколько за Нурбике и Нагыма. Ведь эти бандиты беспощадно вырезают семьи тех, кто поддерживает Советскую власть. Но я преодолел свой страх.
— Это очень правильно, ата, — отозвался Андрей. — Не может того быть, чтобы грабитель Жалий оказался сильнее Советской власти. Она сумеет показать, где его место, и защитить трудящихся и от ишанов и от басмачей.
ТАИНСТВЕННАЯ ВСТРЕЧА
Прошло несколько дней. Айдос поправился, стал выходить на улицу, встречаться с односельчанами. Он все время думал о том, как бы поскорее выйти на ловлю, а оттуда повезти рыбу в Муйнак. Вместе с Андреем он тщательно осмотрел лодку и нашел, что хорошо бы еще раз просмолить швы. Он показал Андрею, как это сделать, и парень охотно принялся за работу.
Возвращаясь с берега домой, Айдос встретил старого рыбака Рахима, своего давнишнего приятеля. Рахим тоже не любил Жалия и стал жаловаться Айдосу на поборы и угрозы ненасытного ишана.
— Все-таки сейчас он перестал кричать и говорит с нами не так, как раньше, — сказал Айдос.
— Что верно, то верно, — отвечал Рахим. — Но хотя он и говорит тихим голосом, все равно запугивает нашего брата то гневом аллаха, то духами предков, то намеками на басмачей, а все для того, чтобы мы боялись ему перечить и по-прежнему отдавали почти весь улов за долги.
— Ох уж эти долги… — вздохнул Айдос. — Не долги, прямо настоящая кабала! И когда только она кончится?
— Жалий мечтает, чтобы она никогда не кончилась, — отозвался Рахим, — и, видно, очень печется об этом. Теперь он распускает слух, будто по ночам дух покойного его отца — Кабыл-ишана является на кладбище, когда Жалий приходит молиться на его могилу. И представь себе, Жалий говорит, что дух старого ишана дает ему советы по всем делам, предсказывает, что случится в ауле, — одним словом, помогает сыну укреплять свое господство.
Айдос удивился:
— Какая глупость! И люди верят, что Жалий слышит голос покойника? Ты веришь этому?
— Как знать? А вдруг это правда. Но если даже не вся, а половина правды, все равно надо быть очень осторожным с духом Кабыл-ишана. Ведь он может накликать на нас беду, болезни, голод или мор скота.
— Не верю я этим слухам. Чего только ни придумывали Кабыл-ишан и Жалий, чтобы держать нас в вечном страхе и покорности. А теперь, когда их власть над нами пошатнулась, Жалий надумал пугать нас духом покойника.
— Как знаешь, Айдос. А я все-таки опасаюсь не только живого, но и умершего ишана. Разве ты забыл, что рассказывали нам старики: души покойников глядят на нас и видят, хорошие ли мы мусульмане, чтим ли Коран и духовных наставников наших?