— Живу у друзей! — передразнил Степка. — Таких друзей за… — и в музей! Никуда я тебя не пущу! — вдруг заорал он и встал передо мной как гладиатор. — Никуда ты отсюда не выйдешь. Беру ключ и…

Я подскочил к Степке и оттолкнул его.

Во дворе я бросил взгляд на окна нашей квартиры. Они были прежними, такими, как всегда, и это успокоило меня. Я пустился к метро.

Впереди шла тоненькая девушка. Ее высокие ноги, обутые в плетеные босоножки из блестящей разноцветной кожи, легко ступали по асфальту. На изгибе руки у локтя она держала крохотную белую сумочку на длинной золотистой цепочке. Вся девушка, от босоножек до кудрявой прически, была чистой и воздушной, будто вышла не на эту промышленную улицу, а собиралась побродить по небесам.

Я догнал ее и только тут, к своему удивлению, узнал Грету Горностаеву. Это было настолько неожиданным, что я каким-то деревянным и, наверное, трусливым голосом спросил:

— Грета?!.. Куда идешь?

Она будто не расслышала меня, будто рядом с нею и не было никого. Мне показалось, что она и дальше пойдет, не заметив меня, ничего не сказав. Но она решила иначе. Улыбнувшись, посмотрела в ту сторону, где рядом, почти касаясь ее солнечной сумочки, ковылял я. И вдруг остановилась:

— Ты не прав, Батраков! Спартак не тот человек, который тебе нужен. Не тот, понятно?

Я опешил. Я чуть не свалился с ног, чуть не задохнулся. Откуда она знает?!

— Мы с Бакштаевым уже дважды видели тебя в его компании. И оба раза — из окна автобуса. Мишка сказал, что учился с ним в университете. Его отчислили за мерзость. Сами студенты добились. Бакштаев сказал…

— Да? А кто такой Бакштаев? — спросил я, пытаясь сыграть под дурачка.

— Замолчи! — топнула Грета ногой. — Тебя хочет видеть Мишка, ему надо поговорить с тобой. Он сказал, что ты влипнешь с этим Спартаком по самые уши. Кстати, никакой он не Спартак, а обыкновенный пакостник, который не стеснялся таскать книги из библиотеки и сводить штампы Ленинградского университета. Бр-р, как это пошло, просто не могу!.. Что ты сейчас делаешь? Идем со мной, я иду к Мишке.

Хотелось ее уколоть, ехидно спросить, захватила ли она цепь, на которой Мишка будет водить ее, как собачку, по городу. Но я не смог. Вместо этого я чуть слышно промямлил:

— Поздно, Грета. Твой Бакштаев, наверное, прав, но уже поздно. И не нужно за меня переживать, я ведь сам с головой! — поднес я обе руки к собственному черепу.

Грета болезненно поморщилась:

— Вот не знала, что ты такой. А мне казалось, ты сильный… Не пойму, как это в иных уживаются гордость и глупость.

Она отступила назад и, пропустив меня, свернула в переулок. А я пошел дальше. Не оборачиваясь. Не глядя ей вслед. Но чувствуя, что не могу набрать в легкие ни грамма воздуха.

«Подумаешь, Бакштаев!.. Погоди, через пару лет посмотрим, кто есть кто. Я тогда покажу!» — думал я и угрожал, но сколько ни старался, так и не смог придумать ни одной стоящей угрозы.

Я прибавил шагу. Теперь я ждал только одного: поскорее увидеть ребят — моих дорогих благодетелей… Я был слепым, я все еще переходил площадь, держась за руку Спартака. Но я уже знал, куда меня ведут.

Глава четвертая

Дверь открыл Спартак. Недовольно произнес:

— Опаздываешь, друг. Может, передумал?

— Тут много думать не надо, — ответил я.

Спартак обнял меня и повел в комнату. Здесь тихонько играл магнитофон. Леша и Студент курили, а Лика сидела на диване и держала на коленях плюшевого медвежонка.

Что я знал о них? Только то, что Леша — слабохарактерный человек, человек без радости и веры в собственные силы. Вынес детей из пожара, спас от гибели! Для меня такой поступок стал бы точкой отсчета, фундаментом остальной жизни. А для него — нет. Для него весь окружающий мир — одного цвета, серого: и подвиг и глупость. Чтобы выкарабкаться из этой одинаковости, нужно много думать.

Студент уже давно решил «жить красиво». Он так и считает: «живу красиво». И за эту жизнь он будет драться, не щадя ни зуба, ни глаза. Такие, как он, не могут жить наедине с собой. Они должны постоянно торчать в каком-нибудь «неформальном», как говаривала Вера, коллективе — от подворотни до «хаты». У них-то и ум «коллективный» — с миру по нитке. И опираются они всегда не на собственную позицию, не на честь и совесть, а на мнение тех, кто живет еще «красивее». Наверное, из таких и вырастают потом самые замечательные подхалимы и предатели.

Спартак… Ах, Спартак! Как много ты знаешь и умеешь, сколько за этим труда! И как же тебе не повезло, если ты, как серенький мышонок, занялся библиотечными книжками. Зачем тебе, умному, красивому человеку, становиться мелким грызуном, не понимающим того, что он делает?..

Но самым неорганичным телом в этом конгломерате была все-таки Лика. Я бы не мог сказать, почему она не вписывалась в их компанию, может быть, потому, что была сложнее их всех, вместе взятых, но чувствовал, что именно Лики мне нужно держаться, именно с ней начинать разговор. С другой стороны, было неловко не сказать Спартаку то, что сказал о нем Бакштаев. И я спросил у Спартака:

— Ты Бакштаева знаешь?

Спартак даже голову не повернул. Насмешливо и даже вроде похвально для Бакштаева ответил:

— Кто ж его не знает? Известный весельчак!.. А зачем он тебе понадобился?

— Так. Ради интереса.

Спартак походил по комнате, повздыхал, глядя на саксофон, а затем остановился рядом со мной:

— Сам ты откуда знаешь Бакштаева?

— Живем рядом. С ним гуляет моя одноклассница. Она и сказала, что Мишка знает тебя. Причем не такого идеального, каким ты мне в самом начале представился.

— Я сам себя не знаю, — проговорил Спартак. И в его голосе я впервые почувствовал слабость. — Зато хорошо знаю Бакштаева. Это человек, который вечно говорит не собственным голосом, а голосом своего хозяина: будь то декан факультета или комсомольский секретарь. Не удивлюсь, если такой когда-нибудь дорастет до высокого государственного кресла.

— Он сказал, что я с тобой влип по самые уши.

— И ты так считаешь?

— Да сколько можно терпеть это? — вскочил Студент. — Собирает на помойках мусор и волокет сюда!

До чего ж я надоел этому Вове. С каким удовольствием он вышвырнул бы меня отсюда, из этой красивой жизни. Но теперь это нельзя. Нужно дождаться разрешения Спартака. А Спартак не разрешал, Спартаку я был нужен. Он показал мне глазами на дверь и проговорил:

— Выйдем на минутку в коридор, потолкуем.

Я вышел вслед за ним, он плотно прикрыл дверь и произнес:

— Обо всем, что ты узнал от Бакштаева, поговорим потом. Не вздумай это ляпнуть Лике. Сегодня мне нужна ваша помощь. Я все сделаю сам. Но именно вы придете в гости. Только в гости. Помоги мне, Митя, в этом пустяке. Я прошу тебя…

Он не дал мне ответить, открыл дверь и подтолкнул в комнату.

— Все в порядке, — сказал он. — Присядем на дорогу и помолчим.

Я чувствовал, как осторожно вздрагивает сердце. Оно как бы притаилось, как бы прислушивалось к тишине, наступившей в комнате. По улице прошла тяжелая машина, и на пустом аквариуме тонко зазвенела стеклянная крышка. Лика взглянула в ту сторону. Мои новые джинсы топорщились на ногах, рубашка плотно обтягивала грудь — все это сковывало, мешало думать.

— Пора! — сказал Спартак, посмотрев на часы.

Мы встали. Спартак взял меня за шею.

— Учти: если завалишь работу — мне конец, Дима.

— Понимаю, — сказал я.

Мы пошли по улице. Я с Ликой впереди, а Спартак, Леша и Студент сзади. Лика взяла меня под руку. Еще никогда я не ходил с девушкой под руку и теперь даже вспотел от неловкости. Хотел освободиться, но подумал, что это нужно для «дела», и продолжал нести ее горячую, почему-то очень тяжелую руку. А Лика шла как ни в чем не бывало, и ее туфельки на высоких тонких каблуках громко стучали по асфальту.

«Тявкал на Грету, что она цепью прикручена к Мишке, а самого на ошейнике ведут, и поводок — в руке у Спартака. Но я им не собачка и не обезьянка, со мной не пройдет! Со мной они не разгуляются!..»