Виталик и Лариса направились в кухню. Женя поднялся, чтобы идти за ними, но тут из своей комнаты вышел старик, позвал Ломакина:

— Идем ко мне, сынок, поговорить надо.

— О чем это? — спросила внучка.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — грубовато ответил Иван Романович и повел Женю в свою комнату. Ломакин остановился у двери, уперся плечом в косяк. Старик лег на кровать, а ему указал на табуретку. Дождавшись, когда Женя усядется рядом, Иван Романович вздохнул:

— Здоровье, брат, опора жизни. Есть оно — есть жизнь, нет его — нету жизни…

Старик замолчал. Было видно, что это еще не разговор, что позвал он парня не для того, чтобы говорить ему такие малозначащие слова.

— Эти лыжи, с которыми ты приехал, мои. Инициалы на них тоже мои, я их до войны вырезал. На этих лыжах меня спас от смерти мальчик, совсем пацаненок.

Старик повернулся к Ломакину.

— Эти лыжи тебе дал Братко Леня?

Ломакин кивнул:

— Да, это мой дядя.

— Вот!.. Лыжи в пору мне хранить, а не ему. Но я не об этом. Много лет я хотел повидать мальчика — теперь уже взрослого человека — да все не получалось… Он тебе про своего отца рассказывал?

— Да. Что был партизаном. Что был смелым. Даже героическим! Однажды ушел на задание и погиб.

— Правда, — закрыв глаза, произнес старик. — Истинная правда.

Мучаясь, перебивая самого себя, старик рассказал Ломакину, как погиб отец Лени Братко. Полез в ящик стола, торопливо достал большую фотографию, на которой был изображен он сам — тогда еще молодой — и возле него двое мужчин в черных полушубках. В одном из них Ломакин сразу узнал отца дяди Леонтия, — точно такая фотография была у него дома, лежала среди других состарившихся карточек в большом альбоме.

«Как же вы оставили его?.. Как бросили раненого в болоте, перед наступающими врагами?.. Я бы остался, я бы не ушел», — хотелось сказать старику. Но вместо этого — глухо:

— Я на войне не был, не могу судить.

— Война — сложная наука, — вздохнул Иван Романович. — Я ведь до войны колхозником был, мирным колхозником и плотогоном. И большинство так…

— При чем тут колхозник, если…

Старик прикрыл темные веки. Несколько секунд лежал молча, будто мгновенно уснул. И вдруг сказал:

— Всю жизнь это мучает меня. Всю жизнь жду случая, чтобы повиниться перед Леней Братко. Меня они дважды спасли от смерти — сначала отец его, потом он сам.

Старик привстал на кровати, надвинулся на Ломакина.

— Ты оставь мне адрес, я напишу ему!

— Можно оставить… Только зачем? Что это изменит? Думаете, ему нужна такая правда?

Иван Романович поджал губы, обиженно вгляделся в лицо парня, проговорил, будто простонал:

— Верно, сынок. Эта правда нужна мне одному.

Ломакину стало жаль старика. Но как ему помогать, чем успокаивать? Он машинально сказал «до свидания» и вышел в комнату, где его ждали Виталик и Лариса. Из магазина вернулась Татьяна Дмитриевна — принесла хлеба…

Домой Женя вернулся затемно.

Валька лежал на диване, тетя Лиля что-то делала в кухне.

— А вот и я! — шумно выдохнул Женя, входя в прихожую и радуясь привычному свету, родным, теплу.

Тетя Лиля как-то особенно тихо, ласково проговорила:

— Умывайся, Женечка, я сейчас подам на стол.

Валька голову не повернул, лежит, уставившись в одну точку, и тянет пальцами клок волос на собственной макушке.

Женя разделся и пошел к нему. Стараясь развеселить брата, ущипнул его за живот, поинтересовался, как прошел день рождения у одноклассницы.

— Папа с вышки упал, теперь в больнице, — сказал Валька.

— Что? — испугался Женя. — Как это вышло?

Валька пожал плечами, приподнялся на диване.

— Я не знаю. Мама говорит, плохо ему.

Женя с недоверием покосился на Вальку и вышел в кухню.

— Тетя Лиля, что Валентин говорит?.. Это правда?

Она взглянула на него, хотела что-то сказать, но вдруг заплакала.

Женя вернулся к Вальке, сел рядом на диван.

Валька полез в карман, достал десятирублевую бумажку, протянул брату.

— Что это? — отстраняясь, спросил Женя. — Откуда у тебя?

— Заработал, — чуть улыбнулся Валька, и по этой его улыбке можно было догадаться, как он рад, что наконец может отдать брату все долги.

— Откуда у тебя? — повторил вопрос Женя. — У матери взял? Я сейчас узнаю…

— Постой! — вскочил Валька. — Не смей спрашивать, это не ее деньги.

Валька, заикаясь, не глядя брату в лицо, рассказал, откуда у него десятка.

— В котором часу это случилось? — строго спросил Женя и показал глазами на десятку.

— Не помню, часа в три… Зачем тебе?

— А в котором часу упал дядя Леонтий?

— Не знаю.

Женя пошел на кухню и задал этот вопрос Валькиной матери. Она обернулась — лицо заплаканное, глаза мокрые.

— Не знаю… Что это меняет?

Женя вздохнул, вернулся к брату.

— Что такое? — дрогнувшим голосом спросил Валька. — Не хочешь ли ты сказать, что эта десятка и мой отец…

— Нет, Валентин, я просто спросил. Не думай об этом. И вообще, что ты на меня накинулся? Я просто так спросил. Сегодня столько событий — как будто один день на всех людей. А в жизни всякое бывает, жизнь ведь точно одна на всех, как этот день. И от чьих-то поступков должно становиться всем хорошо, а от чьих-то плохо… Но это я так думаю, а ты не переживай. Отец твой поправится… У меня тоже выдался нынче денек!

И Женя поведал Вальке, как он съездил на дачу к Людвигу Ивановичу. Он рассказал ему про шофера хлебного автофургона, про лыжи, про Ивана Романовича.

Валька слушал и кусал ногти. А когда Женя умолк, сгреб в кулак десятку, лежавшую на диване возле подушки, несколько секунд сидел не двигаясь. Потом встал, направился в кладовку и вытащил кинокамеру. Оделся, нахлобучил шапку и двинулся к двери.

— Постой, — сказал Женя, — вместе пойдем.

— Нет, я сам! — не оборачиваясь, произнес Валька и открыл дверь…

1983 г.