Поначалу облегчение было настолько велико, что новость казалась хорошей во всем без исключения. Она вернулась к материнству и даже стала совсем немножко писать, когда Гарфилд давал такую возможность, а затем и побольше, — как только он начал ходить в прогулочную группу. Когда умер Майкл, Рейчел обнаружила, что в состоянии поддерживать Энтони — а не наоборот, как было всегда. Он начал зарабатывать немного больше денег. Гарфилд пошел в начальную школу. Она рисовала все больше и, с ободрения Джека и знакомства через него, начала выставлять свои работы на местных, полупрофессиональных выставках. Кое-что она продала. Она пошла работать на неполный день в художественный отдел школы для девочек Западного Корнуолла, где ей платили достаточно, чтобы хватало на покупку материалов.

Однако что-то изменилось. Что-то ушло прочь. Теперь, когда у нее был диагноз, она почти перестала быть жертвой, и осознала, что ее брак был основан на уязвимости и неравенстве, которых больше не существует. Энтони был слишком уравновешенным и рациональным для того, чтобы подобная перемена угрожала ему, но с Рейчел дело обстояло иначе, на нее и эта перемена, и осторожная жизнь, которую он выстроил вокруг нее, начали действовать удручающе. Хуже того, она заметила упадок в своей работе и чувствовала, что теперь подступается к ней хладнокровно, тогда как ее былое буйное возбуждение приносило с собой моменты, в которые она ощущала, что ей открывается доступ к неистовому вдохновению, — то, что теперь закрыла эта новая контролируемая безопасность.

Одевшись, она вышла и обнаружила, что Энтони все еще в своей обычной одежде. Он согласился нацепить серебряную бороду и нести молнию, она приготовила ему и то, и другое. Но он все еще был не готов, виновато сгорбившись над кучей тетрадей для проверки и ссылаясь на крайнюю усталость. Комплименты ее внешности не помогли, а только заставили чувствовать себя глупо и одетой слишком нарядно, а ее возрастающее волнение, пока она ехала по пустоши к северному побережью, подогревалось раздражением и несформулированной потребностью дать ему сдачи.

Оставив пальто и взяв бокал, без спутника она почувствовала себя выставленной напоказ. К счастью, Джек был там и тоже чувствовал себя лишним. Он никогда не появлялся на публике с Фредом, хотя все знали о них и их смежных коттеджах. Это никогда не обсуждалось. Она видела обаяние Фреда, но их отношения были так очевидно и целиком сексуальными, что она недоумевала — о чем же с ним говорить.

Джек был в смокинге и с небольшой оловянной сковородкой на затылке, как бы в шлеме, и когда она озадаченно захлопала глазами, он пояснил, что пришел в костюме Пана[36].

— О Господи! — только и выговорила она, оглядываясь вокруг.

Показателем того, насколько тревожной стала Рейчел, какой подавленной она себя ощущала, было то, что при подготовке к Балу богов и богинь, посвященному сбору денег для развития искусств в округе, она практически полностью забыла о том, как, с большой долей вероятности, такие мероприятия проходят. Ратуша Сент-Айвса отнюдь не была Ритцем и ее основные помещения, даже украшенные перевитыми гирляндами плюща и лавра, не превратились в бальные залы. Местные советники и библиотекари все равно смотрелись местными жителями в маскарадных костюмах, а в них особенно, насколько это вообще возможно — обнажая тела, не тронутые солнцем, или полоски там, где солнце прикоснулось слишком сильно.

Был там и оркестрик, слишком маленький, чтобы с уверенностью заполнить большое акустическое пространство и конкурировать с гомоном толпы. Вместо того чтобы играть стандартную танцевальную музыку, музыканты пытались идти в ногу с модой, исполняя аранжировки Герба Альперта, такие как Испанская блоха и Такси в Тихуане, активно потрясая маракасами и сохраняя при этом тупо серьезное выражение лиц. Лишь немногие смельчаки отваживались танцевать под эту музыку.

— Волосы у тебя потрясающие, — сказал Джек.

— Вот не надо, — ответила она ему. — Думаю, что у меня самый высокий начес в зале. Не знаю, о чем я думала. Боюсь, я похожа на Марию-Антуанетту.

Он посмотрел на ее волосы еще раз, ничего не говоря, что отнюдь не помогло.

— Это ужасно, — сказала она.

— В самом деле? Они хотели возродить идею старых Художественных балов, но никто в Обществе не смог выкроить время, чтобы организовать все как следует, и дело предоставили городскому совету. Если вспомнить наши прошлые гулянки, они тоже были весьма скверными. Энтони не пришел?

— Он у нас святой и присматривает за Гарфи.

Джек поймал ее взгляд.

— Ему нужно проверить тетради, — призналась она. — Я не в восторге.

— Да уж!

— И мне кажется, он хочет семью побольше.

— Что ж. Гарфи одному малость трудновато приходится.

— Да, но…

— Хммм.

Просто невероятно, как Джек, который курил трубку и играл в крикет за свою деревенскую команду, иногда мог думать как женщина и давать ей возможность оставлять кое-что недосказанным, потому что инстинктивно понимал, к чему она клонит. Они приостановили свой обход, чтобы посмотреть на некоторых особенно мужественных танцоров, самый высокий из которых, по-видимому, неправильно прочитал приглашение и явился в костюме кролика. Группа запустила попурри из Битлз, хотя по-прежнему в латиноамериканских ритмах.

— Конечно, — задумчиво продолжал Джек, — говоря как твой семейный врач, если вы и в самом деле решили завести еще ребенка, тебе, наверное, придется соскочить с лития на время беременности.

— Разве это не рискованно?

— Конечно, но люди делают это. Обдуманный риск. Исследований о влиянии лития на еще не рожденных детей так мало. Их мало даже по токсичности у взрослых. Буду тебя наблюдать. Это может даже повлиять на твою фертильность.

Они взяли свежие напитки у проходящей мимо официантки и продолжили медленно ходить по залу, но мысль, преподнесенная таким образом, все еще крутилась в голове у Рейчел. Джек незаметно засунул свою сковородку за цветочную композицию и пригладил волосы. Для удобства он подложил в сковороду что-то мягкое, но сказал, что она портила его внешний вид.

Они поздоровались с коллегой Рейчел по школе для девочек Западного Корнуолла, молодой учительницей английского языка, одетой в стиле вамп. На ней был мужской костюм, к которому она пришпилила целую галерею мужских портретов, вырезанных из журналов по вязанию и открыток с картинами старых мастеров.

— Мужи древности и современности, — пояснила она. — Мне нравится твоя корона. А ты кто?

— Юнона, — сказала Рейчел, оставив коллегу в замешательстве. — А это Джек.

— Ты бы лучше придумала себе кого-то другого, — пробормотал он, когда коллега оставила их, чтобы поздороваться с кем-то. — ГБХ тоже пришла в костюме Юноны.

— Кто такая ГБХ? — спросила она, но он уже кивал и поднимал брови, показывая, что ей нужно повернуться.

Барбара Хепуорт (Дама Барбара Хепуорт, каковой она стала несколько лет назад) была в черном, а не в белом, что соответствовало строгости ее стиля. Она тоже сделала себе венец из фольги, на удивление схожий с короной Рейчел, только без елочных висюлек. С ней были те, кого можно было назвать только свитой — все мужчины, в некоторых из них Рейчел узнала хорошо известных лиц из Общества Пенвиза. Они шли группой в нескольких шагах позади нее, что усиливало царственную ауру ее продвижения. Она поприветствовала Джека с быстрым и ласковым выражением лица, они поцеловались, а затем она вопрошающе обратила внимание на Рейчел.

— А ведь это не Фред, — сказала она.

— Барбара, это мой старый друг, жена Энтони Миддлтона, Рейчел Келли. Рейчел, Дама Барбара.

Рейчел взяла протянутую руку Барбары Хепуорт и на мгновенье почувствовала ее силу.

— Почему вы не Рейчел Миддлтон? — спросила Дама Барбара.

Рейчел ужасно захотелось отпарировать: «Почему вы не Барбара Николсон?», но вместо этого она объяснила: «Это моя девичья фамилия, под которой я рисую». И с трудом поборола внезапное желание присесть в реверансе.