— Господи, — вздохнула она, когда все закончилось. — И что, ей так нравится?

— Как так?

— Ну… ты в общем-то грубоват.

— Я? Извини.

— Ничего. Просто… Ты ведь женат достаточно долго и… Есть ведь и другие способы.

И в тот момент, когда он традиционно поцеловал бы Лиззи в последний раз и затем погрузился бы в сон, она начала целовать его и прикасаться к нему так, что это побудило их еще раз начать все сначала. Свет по-прежнему был выключен, но на этот раз она разговаривала. Фактически, она без обиняков приступила к конкретным практическим урокам.

Когда несколько часов спустя, мучимый жаждой, он проснулся и, спотыкаясь, побрел в ванную комнату попить, он обнаружил, что его член и яйца ноют от употребления, в последний раз такое случалось в первых одиночных пароксизмах подросткового периода.

Когда он вновь проснулся, шторы были наполовину отдернуты, и она тихонько напевала в ванной. Он не решался пойти туда и присоединиться к ней, хотя и хрипловатый звук ее голоса и количество воды, выпитое ранее у раковины, вызвали новую эрекцию. Он притворялся, что дремлет, пока она вытиралась и одевалась, но на нее уловка не подействовала, потому что, в конце концов, она подошла, села на край кровати, и заговорила с ним, будто знала, что он уже вполне очнулся ото сна.

— Ты расскажешь ей об этом?

— Бог ты мой, — проговорил он, садясь. — С добрым утром. Возможно.

— Зачем?

— Я никогда ей не вру.

— Ну да. От рождения не способен. Но почему?

— Это мой моральный долг.

— Огорчить ее? Если испытываешь чувство вины, то это твоя проблема, уж никак не ее. Зачем перекладывать ее на других?

— Так ты не скажешь своему мужу?

Она усмехнулась.

— Конечно, нет. Он бы страшно расстроился, да и я тоже. Думаю, это типично мужской синдром, потребность тут же рассказать. Ну, то есть, если вы все еще любите своих жен. Но если подумать, это ведь совершенно нелогично. Ну, как бы там ни было.

Она взяла его за ногу, торчавшую из-под одеяла, и легонько встряхнула ее.

— Ты вполне мужик, и сам можешь нести эту тяжесть. Я пойду, поищу завтрак. Спасибо за прекрасный, неожиданный вечер.

Она наклонилась и поцеловала его в большой палец ноги.

— Я оставила деньги — свою долю за номер.

— Но…

— Я настаиваю. Это вопрос самоуважения. Пока.

Она еще раз пожала ему ногу и ушла. Вскоре после этого он выбрался из постели и был потрясен, увидев, что уже десять часов. Он пропустил первый поезд, которым можно было с пересадкой добраться до Пензанса, и, если он не хотел долго ждать в Рединге, не было никакого смысла идти на станцию раньше, чем после полудня. Он принял ванну, позавтракал тем, что было в номере — растворимый кофе и песочное печенье, выписался из отеля, вызвав при этом некоторое замешательство, поскольку настаивал на том, чтобы оплатить часть счета банкнотами, оставленными женщиной.

Он подумал было еще разок заглянуть к Шепардам и вновь попрощаться с язвительный Ниобой. Но потом понял, что это не имеет никакого смысла. Старый инстинкт перенаправил его в Дом собраний Друзей. Было уже без пары минут одиннадцать, так что он едва успел проскользнуть в молитвенный зал и занять место в кругу до того, как закрыли дверь. Присутствующих было гораздо больше, чем на собрании в Пензансе. В помещении находилось, пожалуй, человек тридцать. В том числе и она.

Он увидел ее почти сразу же, вероятно, потому, что она видела, как он вошел, и все еще смотрела на него, когда он, сев на место, машинально обежал глазами комнату. Она улыбнулась ему, затем посмотрела на свои руки, свободно сложенные на коленях. Сначала он ощутил приступ паники, но затем, глубоко вздохнув и вслушиваясь в нарастающую в комнате тишину, он понял, что бояться нечего. Никто его здесь не знал, вполне возможно и она была здесь чужой. Но даже если бы их знали, не было ничего такого, что связывало бы их. Они были среди Друзей.

Он не мог устоять и не посмотреть на нее снова, на сей раз не так очевидно. Она не была красивой, отметил он, но в ней присутствовала своего рода непорочная чистота. Если бы проводили кастинг актеров на роль квакеров в фильме, искали бы именно такое лицо как у нее. Она не была чувственной соблазнительницей, не была и лицемеркой. Если бы ее спросили, она бы призналась, что провела прошлую ночь с человеком, который не был ее мужем, потому что ей показалось это правильным. И (возможно) он ей понравился, но она настаивала на том, что произошедшее не имело никакого отношения к ее любви к мужу или же к той правдивости, с которой она стремилась вести свою жизнь.

Ему пришло в голову — ее отношение к их случайному прелюбодеянию было таким прозаичным оттого, что теперь она способна встать и разделить с собранием сокровенное ощущение того, что радости секса дарованы Богом.

Но, разумеется, она этого не сделала. На самом деле, никто не сказал ни слова. Это были одни из тех редких, прекрасных часов, которыми он дорожил, и когда он наконец-то доберется в тот вечер до дома, то расскажет о них Лиззи. О спокойной радости просто сидеть в комнате, заполненной вдумчивыми людьми в течение целого часа, без единого произнесенного слова. Комната, полная незнакомцев.

Когда час закончился, и люди вдруг начали по кругу обмениваться рукопожатиями, Гарфилд обнаружил, что сознание его полностью унеслось из этого помещения. Он напряженно думал о Рейчел и о том, какой, наверное, была ее жизнь до того, как его отец нашел ее в этом холодном городе, не имеющем выхода к морю. Он медленно вернулся к реальности с почти болезненным ощущением, сходным с тем, что переживает человек, внезапно разбуженный посреди глубокого сна. И стал одним из последних поднявшихся с места и начавших общаться.

Следуя примеру Энтони, он, как правило, соглашался выпить чашечку кофе и, прежде чем уйти, делал попытку поговорить хотя бы с одним незнакомым человеком. Но он беспокоился о своем поезде и уже собирался улизнуть, когда человек, сидевший рядом с ним и пожавший его руку, деликатно взял его за локоть и спросил: «Так, вы знаете друг друга?» и подвел его лицом к лицу к женщине.

— О да, — сказала она с доброжелательной улыбкой. — Мы старые друзья.

— Как Вы? — спросил ее Гарфилд, когда она пожала ему руку.

— Превосходно, — сказала она. — Спасибо. А Вы?

— Я тоже, — ответил он и обнаружил, что расплылся в улыбке. — Мне нужно успеть на поезд, — прибавил он, обращаясь в основном не к ней, а к человеку, стоявшему рядом с ними.

— Конечно, успеете, — сказала она. — Не нужно так уж беспокоиться. Все будет просто отлично. Вот увидите.

— В самом деле?

— Я чуточку ведьма, — сказала она. — Можете мне поверить. Все наладится.

Покидая здание, он ощутил могучую силу ее благословения. Похоже было на то, как будто она заботливо затолкала в его нагрудный карман нечто теплое, и оттуда, пока он шел, благосклонное тепло заполнило его всего, вызывая легкую эйфорию. Когда завибрировал мобильник, и оказалось, что это Лиззи, сообщившая, что она только что вышла с собрания в Фалмуте и что она скучает без него, он сказал: «Я тоже», и обнаружил, что он на самом деле так и думает.

Пока он шел мимо Вустера через забитый транспортом, внезапно ставший менее очаровательным привокзальный район, они болтали по телефону о том, о сем. Когда она спросила его о встрече с настоящим отцом, и он рассказал ей, она заметила: «Значит, это было своего рода разочарование». А он сказал: «И да, и нет. Эта встреча несколько изменила ситуацию. Пожалуй, я хочу вернуться в юриспруденцию. Займусь юридическими консультациями в районе Фалмута и Труро. Ты не возражаешь?»

Она рассмеялась.

— Конечно, нет.

— Но бизнес твоего отца…

— Был его, а не твой. В любом случае он уже угасал, когда перешел от него к тебе. Ты должен делать то, что умеешь лучше всего.

— Ты уверена? Ты же не говоришь просто ради того, чтобы сказать?

— Конечно, нет. Я все-таки думаю, что тебя не устраивал Лондон, и все эти клиенты-толстосумы. А вовсе не профессия юриста.