Алена поднялась, обвела всех несчастным, затравленным взглядом и бросилась к двери. Василий за ней. Мирились они уже где-то на улице.

Этот визит должен был доконать Тамилу. После всего, что довелось пережить, полагался перерыв, отдых, чтобы весь свет не показался обманщиком. Алена ведь явилась тоже обманывать. Маленькая, одинокая, неудалая — могла и не облачаться в траурный наряд — на ней и так черным было написано, что несчастная. Хотела выдать себя за что-то современное, независимое, перешагнуть пресловутую черту условности. И как ей объяснить, как вдолбить, заставить поверить, что не надо ничего перешагивать. Это должно быть неизменным всегда — свадьба, рождение детей и верность семье. Все остальное пусть меняется, поспевает за веком, преображается, а это надо сберечь. Кроме семьи, негде человеку теплеть душой, лечить свое сердце, все остальное берет у него, а семья дает, даже иногда награждает.

В другой раз Алена явилась к ним с дорогущим букетом роз. Расцеловала в прихожей Тамилу и стала демонстрировать свою светскость:

— Знаете, в этом сезоне писком моды стала коротенькая, до талии, кожаная куртка. Вместо пальто и всех этих дурацких дубленок.

Тамилу подмывало сказать: «Особенно ты, Алена, хорошо будешь смотреться в курточке на девятом месяце». Но она не могла такого сказать даже в шутку. После первого появления Алены прошла неделя, за это время Тамила сумела и сама опомниться, и детей своих разжалобить:

— Нас четверо, да еще бабушка в Москве, и деда уже можно считать своим. А у Алены никого. То есть родня имеется, но у меня такое ощущение, что Алена всю жизнь прожила одна.

— А разве можно выходить замуж без любви? — не сдавалась Муза.

— Нельзя без любви выходить замуж, — отвечала Тамила, — все и выходят по любви. Разница только в том, что у одних любовь умная, у других глупая. Какая любовь у Алены и Василия, они еще сами не знают.

Тамила не жалела слов и душевного жара, понимала, что не только Алену выручает, но и чему-то доброму обучает дочь.

— Но ведь Василий не любит ее!

— Нельзя быть такой злой. Василий всего лишь не знает, что такое любовь.

— «Всего лишь»! Какая разница: не любит или не знает, что такое любовь?

— Вся беда Василия в том, что ему никто не помог полюбить Алену.

— Ну, ты уж, мама, совсем. «Никто не помог полюбить». Любовь — это чувство. Управлять им невозможно.

— Кто это тебе сказал?

— Книги сказали, сама знаю.

— Татьяна Ларина, что ли, не смогла справиться со своим чувством? Или, может быть, Ольга Ильинская?

— Но ведь больше тех, которые не справлялись и гибли.

— В книгах больше, в жизни меньше. Я надеюсь, что твоя любовь выдержит все испытания.

Музу насмешил торжественный тон матери, она не знала ее горестных мыслей о гениальном Лушином сыне.

— Мама, любовь — это любовь, а не новая марка машины. Какие еще там испытания?

Как сказал бы Сашка: «Разговорный жанр достиг такой высоты, когда доказать уже можно что угодно». Но Василия и эту Алену надо было спасать. Муза в том не была помощницей. Она обижалась на брата, что тот все-таки станет мужем глупой Алены. Пусть бы уж если без любви, то женился на умной, целеустремленной красавице.

«Без любви, без любви» — так твердила Муза, и была в этих словах какая-то мстительность, мол, чем хуже, тем лучше. Игорь мрачнел, когда Тамила заводила с ним разговор о предстоящей свадьбе. «Родится ребенок, и все будет хорошо», — говорил он матери и отводил глаза: все-таки ужасно — без любви…

Только Алена и Василий ни о чем таком не рассуждали. Ссорились, мирились и все куда-то опаздывали, спешили. И смеялись, и жмурились, словно вырвались из темного подвала. Их прошлое не глядело им вслед, его будто не было. Что они знали друг о друге? Василий не знал даже, где Алена работает. Работала она лаборанткой на хлебозаводе. Рассказывала Василию: «У нас там особый микроклимат, божественный запах! Поэтому у меня такой, на зависть всем, цвет лица». От всех своих выдумок и тайн отказывалась Алена, только не от своей красоты. В ней она не сомневалась, была уверена: красавица. И обсуждать этот вопрос не собиралась ни с кем. Родилась красивой, да к тому же, как оказалось, счастливой… Думала: не женится никогда на ней Василий. А он вдруг: «Алена, я хочу, чтобы мы отнесли заявление в загс. Пора уже, сколько можно тянуть?» Ничего поэтического, возвышенного не было в его словах, а ее подбросило под облака и долго не возвращало на землю. Когда же вернулась, то увидела, что все вокруг потеряло цвет, стало черным и серым.

— Ты так сказал, потому что будет ребенок?

— Ребенка ты выдумала. Я просто люблю тебя. Хочу всю жизнь быть с тобой рядом.

Так мог сказать положительный герой его будущей книги. Это было очень умное и даже талантливое слово мужчины.

— Я не выдумала ребенка, — ответила Алена, — и скажу тебе еще одну правду: я люблю тебя по-настоящему всего несколько минут. Моя новая любовь родилась вместе с твоим признанием.

— А три года до этого? — спросил Василий. — Ты мне столько раз говорила о своей любви.

— Ты мне тоже говорил. Но сегодняшний день — это первый день нашей любви!

Красиво говорить она будет долго, может быть, даже всю жизнь. Пусть говорит. У каждого человека должно быть что-нибудь такое, что не всем понятно, но поднимает его в собственных глазах.

Родственники Алены, к которым она привела Василия, ему не понравились. Они вели себя так, словно дарили ему драгоценную вазу и при этом волновались: будет ли ему где ее поставить, не разобьет ли.

— Алена — посланница древнего рода. Между прочим, мы заказали одному человеку генеалогическую справку за пятьдесят рублей. В ней будет прослежен наш род, не очень громкий, но весьма почтенный. Широкий нрав и доверчивость привели в итоге наших предков к разорению, но ниже управляющих имениями мы не опускались.

Говорил это старик с блестящей, тщательно выбритой головой, проработавший всю жизнь метранпажем в типографии, бегающий по утрам трусцой. Говорил, уверенный в том, что слова его наполнены прекрасным смыслом. Состоял этот смысл из живучей тоски по избранности, богатым домам, по блестящим балам, экипажам, по липовым аллеям просторных усадеб. Но на Алене эта аристократическая спесь старинного рода, кажется, обрывалась. Василий увидел, как болезненно стыдится она высказываний старого родственника.

— У него пунктик, — шепнула она Василию, — надо потерпеть, все-таки мы гости.

Старик долго распространялся о том, как все попрано, смято, извращено.

— Раньше дети были как дети, теперь же это выродки, поэтому их и не рожают. А вы обратили внимание, что стало с великим и могучим языком? Академик по телевизору изъясняется: «Возьмем, к примеру, такой случай…» Все слушают, и никого не корежит «возьмем к примеру».

Алена призывала к терпению, но у самой этого терпения оказалось маловато.

— Пойдем, — сказала она Василию. — Я понимаю: старых людей надо уважать, но за что? Тут ведь и намека нет на старость, тут в чистом виде одна лишь глупость.

Бритый старик не был хозяином дома, а тоже, как они, находился в гостях у Алениной тетки. Он не обиделся на Алену, ее выпад против него только проиллюстрировал его правоту: молодежь с каждым поколением все хуже и хуже.

— А если человек в том прошлом, о котором вы говорите, — спросил Василий, — не был знатного рода, если он родился у бедных, необразованных, забитых нуждой людей?

Старик засмеялся, ровные, снежно-белые искусственные зубы сделали смех тоже искусственным.

— Я бы на вашем месте, — сказал он, отсмеявшись, — поостерегся впредь произносить вслух подобную ересь. Это же для толпы — бедные и богатые, щедрые и жадные, добрые и злые. Между прочим, самые жизнедеятельные богачи выходили из среды бедняков. И все-таки высокое происхождение — это нечто действительно высокое, человек несет в себе аристократический код, нравится вам это или не нравится, но несет через годы и века.

Конечно, несет. Не код, разумеется, а веру в него.