— Пошли.

— Щас, Мушку напою трохи.

— Еще будет брод. Напьется, — торопит Павло.

— Мы ж попили, трохи и ей…

Они идут краем реки по высокому берегу, по былой дороге, обозначенной заросшими колеями. До войны здесь возили сено, клоки его еще остались кое-где на кустах, среди поречного леса, и теперь, выныривая из тьмы, они задевают лица мягкими влажными лапами.

Первая звезда пробивает белесую муть, как пуля пробивает доску — внезапно и резко. Крупная, разгорающаяся холодным огнем, она подраги-вает в высоте и следует за группой, перепрыгивая черные изломы ветвей, сухо шелестящие листья.

В такие октябрьские ночи, наполненные мельканием звезд сквозь туман, они в своем дворике на Лукьяновке шинковали капусту. Мать выносила большой стол и корыта на улицу, чтобы не беспокоить отца стуком ножей. «Отец занимается». Она, лишь в двадцать лет научившаяся читать, со священным трепетом относилась ко всему, что делал отец. Она прижимала палец к губам и ходила на цыпочках, когда отец затворял за собой фанерную дверь своего маленького, выгороженного в хате отсека, она даже прекращала мыть полы и бросалась выжимать тряпки, тихо, чтобы не звякнуть дужкой, выносила во двор ведра. О, Богдана Карповна сумела внушить им, что отец — это их везение, счастье залетное, бесценное. Позже, позже догадается Шурка о спасительных уловках матери. «Данка за пана вышла, за пана!..» Они рубили капусту с хрустом и упоением, им светил огонь керосиновой лампы из окна, где отец читал старые книги или чаще всего просто сидел, глядя в стенку, а наверху моргали звезды… И этот осенний блеск навсегда связался для Шурки с морозным и сочным хрустом налитых, наполненных упругой силой кочанов.

Река ведет их своим перекатным шумом. Маленький глазок для одной звезды расползается и превращается в полынью. Тяжелые, крепкие октябрьские звезды провисают в разрыве тумана. Становится видна узкая, заросшая лента дороги, уходящий вниз к воде кустарник справа и мрачная стена леса по левую руку. И по мере того как возвращается к Шурке способность видеть, стихают, съеживаются запахи; но не настолько, чтобы он не смог почувствовать посторонний, сложный, смешанный запах креозота, которым пропитывают шпалы, мазута, пролитого из букс, и кокса, выброшенного под насыпь из паровозных колосников.

Ветерок явственно доносит эту смесь. Но Шурка не успевает предупредить Короната — ездовой сам, почуя близость «железки», сворачивает в сосновый бор, в сторону от невидимого еще моста, где в высокой насыпи нарыты окопы, где в бревенчатых блиндажах, не раздеваясь, готовые ко всему, спят, выставив часовых, охранники. Скользя между высокими стволами, партизаны уходят все дальше от реки. Шурка теперь покидает свое место за таратайкой и выдвигается к Павлу. Наступает его час: форсирование «железки». Перескочить через насыпь и рельсы с легкой таратайкой — не штука, это можно сделать почти в любом месте. Проскочить через охраняемую насыпь— вот штука.

Шурка зачем-то проверяет, плотно ли застегнуто его изорванное во время недавнего бега пальто, вытирает о сукно ладони. Нет-нет, волнения и страха, как в ночном прорыве, когда он бежал, словно телок на привязи, за тележкой, ничего не видя и не понимая, он сейчас не ощущает! Сейчас он при деле, привычном и ясном. Надо высмотреть и, главное, выслушать дорогу, как выслушивал он, подобравшись под охраной друзей к мостам или караульным будкам, разговоры патрулей.

Они останавливаются, не дойдя до поляны, обозначившейся за соснами легким просветом. Здесь оккупанты вырубили весь бор вдоль железной дороги, метров на пятьдесят в каждую сторону— для лучшего осмотра. Это мертвая зона, утыканная низкими пеньками, как борона — зубьями. И всякий, кто появится в этой зоне, будь то малец-пастушонок или заблудившаяся старуха с грибным лукошком, «подвергается немедленному расстрелу»… Пеший патруль или пулеметчики с дрезины или охранной платформы, которую толкает перед собой паровоз, открывают огонь без предупреждения, как по зверю.

Сегодня по рельсам бродит смерть, неразборчивая и полуслепая.

— Ждешь здесь, — командует Коронату Павло. — Мы с Домком идем щупать.

— Гляди, Павло. Звезды вон залихтарили… Посветлело трошки.

— Ладно, не бубни под локоть.

Шурка направляется следом за Павлом, различая впереди неясную, скользящую фигуру. Кажется, будто это тень от другого, невидимого человека — до того она бесшумна, невесома, пронырлива. И веточка не хрустнет под ногой. Павло идет побежкой, ссутулившись, на подогнутых ногах, всегда готовый к прыжку.

У выхода на порубку они останавливаются, прижавшись к сосне. Клейкий, пахучий натек смолы вцепляется в щеку Шурки. Порубка еще накрыта зыбким покрывалом тумана. Белая рваная ткань лежит на черных надолбах пеньков и на обрубленных корявых сучьях, как на опорах. Вдали над пеленой чуть проступает черной полоской насыпь, но она сливается с громадой соснового леса на той стороне. Хорошо еще, что здесь имперские железнодорожные чиновники и офицеры транспортной полиции, руководившие порубкой, польстились на прекрасный строевой лес и вывезли все подчистую, а не оставили завалы, как в иных местах, иначе к насыпи было бы трудно добраться даже пешим.

Тихо, кажется, ни души. Еще недавно железную дорогу охраняли только подвижные патрули, и, выслеживая их маршрут, затаившись в придорожных болотцах или траве, партизаны совершали стремительные броски, с ходу втыкали взрывчатку под рельсы. Но в бумагах, которые принесли однажды подрывники, успевшие под очередями, среди языков пламени и стонов, порыться в опрокинутых офицерских вагонах, Шурка нашел нечто такое, что сразу приковало внимание Бати — большого любителя и знатока по части железнодорожных диверсий. «О, ты дывысь, какая штука… Ловкачи, трех зайцев за одну ногу хотят ухватить…» Майор Гауфф из Транспортного отдела охранных войск доносил уполномоченному по воинским перевозкам труппы армий «Юг»:

«Ввиду нехватки войск., мы полагаем в течение десяти дней ввести новые эффективные методы борьбы с диверсиями. А именно: на перегонах расставлять постовых из числа жителей окрестных деревень из расчета одного жителя на 100 м (2 телеграфных столба), что обеспечит хорошую зрительную и звуковую срязь. Вменить в обязанность постовым при появлении любого неизвестного лица кричать как можно громче или бить по рельсам, специально подвешенным к столбам близ поста. Все постовые должны немедленно дублировать сигналы тревоги, в результате чего эти сигналы будут переданы со значительной скоростью на ближайший разъезд или станцию охранному подразделению, имеющему дрезины. Данная система оповещения — «Лебендигес Телефон» («живой телефон») — должна основы-даться на высоком чувстве дисциплины и ответственности, каковое трудно ожидать от местного населения, поэтому для четкого действия системы необходимо ввести строгие наказания для провинившихся и не подавших вовремя сигнал. Эти меры необходимо подкрепить взятием заложников. Для контроля над действием постовых на полотне необходимо чередовать их с немецкими военнослужащими из расчета один немецкий часовой на пять местных жителей (10 столбов). К сожалению, вооружение местных постовых невозможно во избежание неправильного использования оружия…»

Павло, подавшись вперед, выслушивает порубку. Он даже приседает от напряжения. Ладонями, приставленными к ушам, он ловит звуки, не спеша процеживает пространство перед насыпью.

Тихо. Смутно шевелятся нити тумана, подвешенного на пеньках. Но ни человечьей, ни звериной, ни птичьей жизни не слыхать в этой мертвой зоне.

— Никого, — шепчет Павло, положив руку на плечо Шурки.

Шурка отрицательно качает головой. Не может быть, чтобы никого не было на полотне. Натренированная чтением тысяч документов память подсказывает ему содержание записки майора Гауффа во всех деталях. «Олимпия» стучит в голове Шурки, выстреливая буквы пулеметно, как будто под пальцами штабной машинистки. О, Шурка не умеет так выслушивать порубки, как Павло, но он знает, как шумит гигантский механизм в действии многочисленных шестеренок и шкивов, и сейчас стук «Олимпии» вливается в этот железный грохот. Шурка догадывается, что предложение майора Гауффа не могло исчезнуть бесследно. Где-то произошло зацепление, какая-то из шестеренок передвинулась, завертелась с иной скоростью, вовлекая в движение новые судьбы и перемалывая их… Механизм держится на таких гауффах, маслом ложащихся в подшипники, аккуратных и расчетливых.