— Бандиты и воры, — сказала мама. — Не те, кого не устраивает политика. Ты забываешь, что даже среди мятежников много верующих. Их не устраивает официальная интерпретация Пророчества, но нет согласных в том, какое значение на самом деле. Некоторые требуют дословного перевода, говоря, что Призм был не человеком, а осколком света, что вырезал петроглифы. Другие думают, что «Седьмой король поднимется» означает, что мы потеряем счет королям, а потом один поднимется из могилы. Многие думают, что глифы «тысяча лет» лучше перевести как период процветания. Если вкратце, вас во многом защищает то, что мятежники разобщены.

— Надеюсь, так и будет, — сказал он, намереваясь закрыть тему. Он посмотрел на меня, отцепляя спальный мешок от седла. — Хотя не отрицаю, что я уже пропускал предательство рядом с собой.

Мама ядовито посмотрела на его затылок, но я едва это видела. Нужно было многое обдумать. Разум кипел, работал задолго после того, как лампу погасили, и мы легли спать. Я слушала, как Селено становилось дышать все сложнее. Когда я уснула, сны были бессмысленными — лилии росли на белом песке пляжа, темное небо над ним было в точках ползучего света.

— Что ты помнишь из диссертации Шаулы?

Мама оторвала взгляд от котелка на костре. Мы продвинулись в этот раз лучше, потому что несколько раз вовремя дали имбирь и березовый сок Селено. Он провел день, горбясь в седле, тихий, пока мы взбирались по Стелларандж. Наше укрытие для ночи было широким естественным навесом, что веками использовали люди — старый камень выступал перед пещерой, на потолке были следы нескольких петроглифов, но их не вышло бы разобрать.

Мы развели костер, чтобы приготовить ужин и согреться, ведь спали на открытом воздухе. Мама мешала в котелке мясо и картофель.

— Мало. Я работала над своей диссертацией тогда, так что читала только то, что нужно было для иллюстраций. Ее интересовала биолюминесценция — было ли это приманкой хищников, или так привлекали пару? Помню, она красила их в черный, чтобы скрыть сияние, а потом ставила в клетку с крысами, чтобы увидеть, будут ли они есть их оживленнее.

— Какими были ее выводы?

— Не помню. Она могла бросить все раньше, чем нашла что-то определенное.

— Если она так изучала биологию, почему перешла к служению? — спросил Селено, закрыв глаза. Он сидел у стены, завернувшись в одеяло, скрестив руки на груди.

— Она всегда интересовалась, — мама потыкала картофель, проверяя на готовность. — Мы с ней долго спорили из-за Пророчества, ей не нравилось, как оно влияет на нашу экономику, как и мне, но оказалось, что у нее была одержимость религией. Пока она писала свою диссертацию, она уже много времени читала теоретические статьи Прелатов, тратя меньше времени на эксперименты.

— Она продолжала эксперименты с многоножками, сменив деятельность? — спросила я.

— Вряд ли, — сказала она. — Я не знаю.

Я сжала губы.

«Почему тогда эти существа у нее в шкафу?» — я чуть не выпалила вопрос, но сдержалась. Мне нужно было это обдумать, проверить с разных углов.

«Ученая до мозга костей», — возмутился бы Селено.

«Да, и если нам повезет, это спасет нас обоих».

Мама звякнула ложкой по котелку.

— Готово. Доставайте чашки.

Селено застонал, схватился за живот и отвернулся.

— О, сегодня вы будете есть, Ваше величество, — сказала мама. — Я не хочу страдать утром. Нам нужно весь день завтра идти в гору, добраться до лагеря, и я не дам тебе сорваться с горы. Нет, Джемма тебя не спасет, — она вытянула руку. — Чашку. Живо.

* * *

Я спала урывками на холодном полу пещеры. Когда ветер утих, ночь заполнил низкий вой волков. Я дрожала под одеялом, натянув на голову капюшон, прижимая его к ушам. Возле Каллаиса волков не было. У нас были койоты, их было слышно в каньонах, и их вой радовал, я слышала в нем хор голосов взрослых и детей. Песнь волков была другой, ниже и печальнее. Я знала, что они охотились на ночных зверей, выбравшихся из нор, но мои мысли крутились вокруг каменной стены у пещеры. Защитит ли она?

Селено плохо спал. Я слышала, как он ворочается и неровно дышит. Он съел чашку рагу, но от добавки отказался. Она не могла запихать в него еду. Я нагрела ему воду, чтобы он не пил ледяную, и дала еще имбиря. Я не обращала внимания на то, как мама щурит глаза, когда я накрыла его еще одним одеялом.

— Ты даешь ему звать тебя предательницей, но носишься с ним, как с младенцем, — возмущенно прошептала она, когда он, вроде, уснул.

— Мне нужно, чтобы ему хватило сил на пещеру, — сказала я. — Нам обоим. Ему нужно быть в порядке для пути и здравых мыслей о Пророчестве.

Важнее было то, что он должен был вернуться и столкнуться с проблемами Алькоро без меня.

Она недовольно фыркнула.

— Скажи, он хоть раз дарил тебе такое же отношение?

Я посмотрела ей в глаза.

— Когда-то только на это я и могла рассчитывать.

Она нахмурилась, но молчала, пока мы устраивались спать.

Я проснулась утром и услышала хруст ее шагов по снегу. Я села, щеки болели от холода.

— Я чую дым, — сказала она. Наш костер едва горел. — Я просто хотела проверить.

— Что-то увидела?

— Ели слишком густые, чтобы рассмотреть. Но я не слышала голоса, не заметила признаки лагеря, — она пожала плечами. — Может, это лесорубы, может, мне показалось. Растолкаешь нашего короля?

Селено был на боку спиной ко мне, я сжала его плечо, и он издал тихий стон. Я перевернула его на спину. Он снова был потным, волосы прилипли ко лбу под капюшоном. Он приоткрыл глаза.

— Джемма?

Он бездумно произнес мое имя в тумане сна без слоев горечи. Сердце сжалось, ведь это звучало так нежно, словно мы просыпались в замке. Иллюзия длилась миг, а потом он нахмурился.

— Джемма, — мрачно сказал он.

— Пора вставать, — сказала я. — Нужно идти.

Он попытался отвернуться.

— Я едва спал.

— Знаю, но мы думаем, что нас могут преследовать. Лучше спешить.

Он согнулся, издав стон.

— Желудок.

Я услышала вздох матери за собой, она собирала сумки.

— Я дам имбирь, — сказала я.

— Это не поможет.

Я не хотела медлить, рисковать, так что дала ему еще пилюлю, которую он принял, жалуясь. Мама шумела сильнее, чем требовалось, и мулы прижали уши к головам, когда она вешала сумки на их седла. Мы забрались на их спины и поехали под тяжелым серым небом.

Мы не уехали далеко, миновали меньше четверти мили, когда стало слышно звук рвоты. Селено свесился с мула, его тошнило, и зверь переминался из-за перемены веса. Я добралась до него, схватила поводья и край плаща. Мама обернулась в седле.

— Опять плохо? — спросила она.

Я придерживала его, сунула руку под его рукав. Пот был на его лбу, но он сильно дрожал.

— Тебе холодно? — спросила я.

Он согнулся и хрипло дышал.

— Холодно.

— Я достану одеяло, — сказала я.

— Нужно остановиться, — сказал он, держась за желудок, жмурясь.

— Мы не можем, Селено.

— Я не могу продолжать.

Я слезла с мула и пошла за одеялом в сумках мамы.

— Мы поедем медленно. Хочешь что-нибудь съесть? Еще имбиря?

— Не могу.

Мама сжала губы, когда я подошла к Шашке и вытащила одеяло. Ее не радовал жалкий вид короля.

— Не смотри на меня так, — сказала я ей.

— Почему это? — спросила она.

Я пошла с одеялом к Селено.

— Так ты похожа на Шаулу.

Я укутала его плечи, мы поехали дальше, мулы двигались по извилистой тропе все выше. Земля обрывалась справа, обрамляла панораму снежных вершин, но я не могла восхищаться красотой природы, как пару дней до этого. Я смотрела на Селено, он покачивался, потом горбился в седле, одно время даже прижимался лбом к шее мула. Мама уезжала все дальше, хоть постоянно замедляла Шашку.

Его снова стошнило, и я не успела к нему вовремя. Он съехал, чуть не свалился со спины мула. Он рухнул на ноги, колени тут же согнулись, и он оказался под мулом. Я спрыгнула со своего и увела его мула, пока Селено тошнило прозрачной жидкостью на снег.