— Ничего-с! Хорошо-с!

Жизнь на батареях сначала разнообразилась частыми отлучками в город, но после алминского дела и затопления кораблей на оборонительной казарме закипела работа. Белено было устраивать деревянные щиты для защиты прислуги от штуцерного огня: ждали штурма. 11 сентября приказали всем ночевать на батареях. Началась настоящая батарейная служба. Батарейный командир получил приказ никого не пропускать через казарму. Отзыва не дали, поэтому командир распорядился попросту запереть входные двери, поставить часового и не пускать никого.

Была ночь. Батарейный командир, уставший от дневных забот, прилег соснуть, как вдруг в дверь послышался сильный стук.

— Кто там? — сердито спросил он.

— Это я, ваше благородь, — послышался голос денщика.

— Что тебе?

— Часовой не пущает охвицера, а они лаются…

— Пошел, скотина, спроси часового, кто там." Оказалось, что приехал адъютант начальника дистанции. Батарейный командир засуетился и, еще раз обругав денщика, велел просить войти. Адъютант вошел и сказал сердитым голосом:

— Что это у вас за порядки! Меня послали с спешным поручением, а эти остолопы не пускают.

— Извините, ей-Богу, не знал, что это вы… Я уже выругал этих подлецов, — оправдывался батарейный.

— Готова у вас батарея?

— Как же может быть готова? Видите, все орудия завалены щепою и брусками щитов. Не понимаю, на кой черт эти щиты! От штуцеров еще туда-сюда, но первое шальное ядро разнесет их в щепы…

— Это не мое дело, — сказал адъютант. — А я вот прислан заявить вам, что идет неприятель!

— Как неприятель! Откуда он взялся? А у меня ровно ничего не готово!

— Ничего не хочу знать, — сердито ответил адъютант. — Ваша батарея передовая, а у вас не готовы орудия! Смотрите, расстреляют вас за это!

— Ну уж и расстреляют! Это вы еще атанде.

— А я вам говорю, чтобы сей же час была готова батарея! Генерал приказывает вам стрелять, как только покажутся в поле огни!

— Эх, черт возьми, значит, вы не шутите? Где же огни? Никаких огней1 не вижу.

— Я и не думаю шутить. Исполняйте все без рассуждений!

Видя, что дело плохо, батарейный подошел к барабанщику, который спал сладким сном, и толкнул его ногою. Тот вскочил, на разбирая спросонок, в чем дело.

— Колоти тревогу! Валяй во всю ивановскую! Живо!

Барабанщик вскочил, не успев даже надеть портянки, и забил тревогу.

Быстро повскакивала спавшая в казарме батарейная прислуга. Подбежал фейерверкер.

— Что делать, ваше благородь?

— Раздавать боевые заряды, разжигать фитили, по заряду картечью к орудиям.

Через пять минут все было готово. Огни действительно показались в отдалении.

— Черт их знает, что за ослы эти французы, — сказал батарейный. — Уж, по-моему, идти на штурм, так идти в темноте, а никак не с факелами! Пусть только подойдут на картечный выстрел! Задам я им маку с перцем.

Вдруг прибежал казак, который еще издали закричал, махая руками:

— Не стреляйте! Генерал приказал не стрелять! Оказалось, что идет не неприятель, а сотни две наших гусар. Подобно батальону тарутинцев, они были отрезаны неприятелем от нашей армии и по незнанию местности вместо Балаклавской дороги попали на Маячную.

— Слава Богу! — сказал батарейный командир и даже перекрестился, радуясь, что так счастливо отделался.

На следующий день, в полдень, на Балаклавской дороге показалась цепь неприятельских застрельщиков. Из казармы было видно, как перебегали люди в красных штанах и синих куртках (это и были зуавы), прячась то за одним, то за другим бугром. Они были, впрочем, вне пушечного выстрела. У нас ожидали штурма. Батарейной прислуге были розданы ручные гранаты и заклепки для орудий. Ночь прошла тревожно, но утром, не видя нигде неприятеля, все весело взялись за работу. Впереди казармы вскоре выросли пятый бастион и редут Белкина[90]. Стали привозить страшные морские орудия. Края отверстий, или амбразур, были выложены железными цистернами, насыпанными глиною, позади казармы были поставлены на весьма удачно выбранном пункте четыре мортиры. Вскоре оказалось, что оборонительная казарма из передового и сравнительно хорошо оборудованного пункта сделалась одним из слабейших на пятом бастионе. Но все же оборона заставляла ожидать многого, от казармы до редута Шварца[91] шла лишь невысокая каменная стена. Против пятого бастиона была, на высотах за балкой, каменная кладбищенская стена, за которой легко мог укрыться неприятель, сверх того, виднелось на окружных высотах немало хуторов, обнесенных каменными стенами и как бы нарочно приготовленных для неприятеля. Полагая, что неприятель атакует нас непременно с Северной, никто не догадался заблаговременно разрушить этих стен.

В следующие дни работа кипела по всей оборонительной линии. За четвертым бастионом все обращали внимание на одну батарею, которую сооружали исключительно женщины; они были одеты по-мещански, но руки, мало привычные к грубой работе, лица с своеобразным выражением глаз, как бы стыдящихся дневного света, — все указывало на их профессию. Это были проститутки, живущие в трущобных домах за Театральной площадью. Пошли они на работу добровольно, когда узнали, что их притоны, по всей вероятности, одни из первых подвергнутся неприятельским выстрелам. Здесь были слишком знакомые севастопольским юнкерам и молодым офицерам Дуньки и Таньки, были и девицы самого дешевого сорта, знавшиеся только с солдатами и матросами. Последние работали живее и подсмеивались над белоручками.

— А что, мамзель, — говорил одной из девиц поприличнее проходивший мимо щеголеватый штабной писарь, — небось не хотите попасть в руки французу? А ведь французы, говорят, преантиресные кавалеры. Скажите, вы бы дали французу поцеловать себя в ваши сахарные уста?

— Я бы ему все глаза выцарапала, — ответила ночная фея, продолжая свою работу.

Она, видимо, устала, вся обливалась потом и тяжело дышала.

— Как же! Дождутся они от нас, проклятые, чтобы мы их еще целовали! подтвердила другая, с виду попроще, говорившая сиплым пьяным голосом. Разве мы не русские? У нас также есть крест на шее! Целоваться с французом! Вишь, что выдумал, оголтелый черт.

Она даже сплюнула и с ожесточением ткнула лопатой в землю.

Батарея так и была прозвана "Девичьей"[92].

VIII

Укрепления Севастополя принимали постепенно все более грозный вид. Каждую минуту ждали штурма, и наши работы были приноровлены не столько к правильной осаде, сколько к отбитию штурмующих колонн. Слова: "штурм", "град картечи" и "удар в штыки" — не сходили с языка у распорядителей работ.

Об армии не было никаких известий и даже слухов. Князя Меншикова уже обвиняли даже в том, в чем он, конечно, не был виновен: его называли изменником. Говорили, что он позорно бежал со всей армией, предоставив Севастополь его собственной судьбе.

Между тем главная квартира сначала расположилась у деревни Отаркиоя. Тринадцатого сентября обнаружилось движение неприятеля в Балаклавскую долину, и на следующий день Меншиков послал полковника Хрущева с небольшим отрядом. Хрущову[93] было дано шесть батальонов, дивизион артиллерии, сотня черноморских пластунов и полсотни казаков и велено устрашить неприятеля видом этой армии и, если возможно, атаковать. Отдавая это приказание, Меншиков прибавил:

— Грустно, что мы, русские, бежим от неприятеля.

Хрущев — маленький, круглолицый полковник, с круглым подбородком и гладко причесанными, довольно длинными, но редкими волосами, с свежим, как у юноши, цветом лица — ехал впереди своего отряда. Проехав так называемое Королевское ущелье, он вел свой отряд всю ночь, и утром, в то самое время, когда в Севастополе по приказанию Корнилова совершался крестный ход, Хрущев расположил свой отряд на высотах, с которых было видно движение неприятельской армии. Далее идти с артиллерией было невозможно. Хрущев успел, однако, убедиться, что союзники перешли с Северной стороны на Южную. Но прежде чем он мот донести об этом главнокомандующему, Меншиков отправил вдогонку своего ординарца Стеценко, причем велел передать Хрущеву: "По возможности растягивайте ваш отряд, выставляйте его на вид неприятелю, дабы парализовать его решимость напасть на Севастополь, если бы таковая решимость входила в его планы".