— Значит, это вы, уважаемая Лидия Степановна, развалили семью?

— То есть как? Как вы смеете? Как можете?..

— Но если один из двоих разводящихся отличный семьянин, то второй — сами понимаете! Я ничего плохого не хочу сказать, но так получается…

— Вы придираетесь! Я вам много раз говорила: мы любили друг друга, и если бы не обстоятельства…

— Мама! — перебил ее я. — Это наше семейное дело, и Игоря Яковлевича оно не касается. Мы не будем копаться в прошлом, даже если у нас будут неприятности. Мы не живем прошлым, как некоторые…

— Ой, ой, ой! — замахал руками Игорь Яковлевич.

— Владик, ты с ума сошел! — мама ломала руки. Вот так мы с нею всегда: то она делает глупости, а я ее осуждаю, то наоборот! С нами все было ясно, а вот с Телегиным!..

Он улыбался. Чему? Радовался. Почему? Он ухаживал за моей мамой и, как мне показалось, ехидно посмотрел на нее, когда выяснял вопрос о том, кто развалил семью. Ревновал? Может быть, его интересовало что-то другое — получил «материал» на отца и рад? Как в книгах и фильмах. Но тогда зачем пришел и принес доносы? Провокация?.. Но он их порвал, это тоже провокация? И почему, когда я сказал о прошлом, он заулыбался? Я не хотел его обидеть, просто мне надоело выслушивать людей, которые пользовались… Мы, наоборот, тщательно скрывали свое прошлое. И раньше, когда это было необходимо, и теперь. Потому что такие гордые?.. Или потому, что все равно не могли что-либо с него, с этого прошлого, «иметь»?… Все перепуталось в нашем прошлом и настоящем. Скрутилось узлом, который не понять даже нам самим. Так почему Телегин должен оказаться каким-нибудь одним?

— Я так и думал о тебе, парень… — грустно улыбался Телегин. — Приблизительно так и думал…

— Ах, да он такого здесь наговорил! — мама даже схватила меня за руки. Я вырвался и назло ей произнес:

— Лучше умереть стоя…

Телегин разом смыл с лица улыбку:

— Фи! Это уже ты зря, любезнейший!

Мне было безмерно стыдно за свои глупые слова, так это было выспренне и фальшиво!..

— Лучше все-таки жить… За этим я сюда и пришел, а ты!..

Я бы совсем сгорел от стыда, если бы он не сказал:

— Может быть, я отчасти сам виноват. Так сказать, спровоцировал! На декламацию.

Действительно, декламация!.. Мелодекламация… Малохудожественная!.. Но до того ли мне сейчас, если он принес эти проклятые доносы!

— Я рву бумажки, — сказал Телегин, как будто он умел читать мысли на расстоянии. — Если со мной что-нибудь случится…

На что намекает Телегин? Странный я все-таки человек! Мне бы думать о доносах, а я о нем: что за человек? А что я за человек?

— Но в любом случае остается бургомистр…

Если этот господин при немцах сохранится в любом случае, то что от него ожидать?

— Он, конечно, не сахар…

А сам ты сладко улыбаешься и из этого должно следовать, что ты-то как раз сахар?..

— …но вполне приличный человек. Не слыхали про такую партию: порядочные?..

«Чушь, идеализм какой-то!» — думаю я, рассматривая Телегина: пьян он, что ли?

— Не слыхали? Еще услышите!

Только пьяный может выдумывать партии, которых не существует. Сам же Телегин говорил о разных «цепях», которые для нас белогвардейские, а для него… Не случайно же он работает в их управе, а не я, хотя мой отец, так же как и он… Сидел.

— Выясните, откуда вонь. Не исключено повторение, а я, как имел уже честь вам доложить, не вечен.

У меня есть свои сложности, которые никогда и ни за что не дадут мне оказаться на месте Телегина. Но и у него есть свои сложности, которые никогда и ни за что не дадут мне оказаться на месте Телегина.

— До встречи… Не знаю когда… Помните, что я вас… Но это уже тоже декламация.

Телегин поморщился и пошел к двери. Он не шатался. Если и был пьян, то совсем немного. Так что вопросы о нем и о себе оставались. Мы оставались искать доносчиков… Но вместе с этим я стал думать и о другом…

XVI

Телегин ушел, а мы стали думать: кто пишет доносы? Ну, относительно «зверств жидов-большевиков» это любой дурак напишет, все знают, как к этому относятся немцы, Преследуют, значит, боятся. Если уже никаких «юдэ» в помине нет, а все еще ищут! Может, именно потому, что нет? Не на кого свалить вину за все беды? Старая как мир игра в палочку-выручалочку.

«Вооруженный до зубов» — где он, этот «вооруженный»? «Развалил семью, потому что был идейный». Мой отец действительно идейный, но, если они такое говорят про «семью», значит, тот, кто писал, ничего не знает. А «мать притворялась, что с ним не живет» — мы-то знаем почему! Все касается прошлого, и нужно искать тех, кто в курсе дела.

Но отец учил сперва на себя оборотиться! В доносах написано, что и «сынок не лучше за отца». Мне не привыкать копаться в себе, я рефлексировал бесконечно и постоянно. Но здесь явно все идет от папы, я не лучше его, я такой же. Какой? Отец был человеком активным: кому-то азартно помогал, кому-то так же энергично мешал. «Кто не с нами, тот против нас!» Кто знал отца в прошлом? Наш двор. Он здесь жил. Вырос. Потом уехал. Во дворе знают прежние, старые истории, а что случилось потом, когда мы жили в другом городе, знаем лишь мы с мамой…

Я кутаюсь в рваное одеяло, если рука или нога коснется железной спинки — ожог. Ледяной ожог! Сворачиваюсь калачиком, поджимаю колени к самому подбородку, дышу на них. Самое теплое в комнате — собственное дыхание. Как голодный замерзающий организм вырабатывает тепло — тайна сия велика есть! По ночам помогают сны и воспоминания. Все они сладкие? Да нет. Но все, что «тогда», — освещено солнцем, что теперь, — мраком. Самые солнечные дни оккупации вспоминаются как холодные.

У меня много снов, но все чаще и чаще приходит один. Морской берег, раскаленный песок, сухая трава клочьями, ракушки, разбросанные по суше… Все замерло в тепле, в ожидании, в дремоте… В детстве родители возили каждый год к морю — Азовскому или Черному. Кроме куриной грудной клетки я обладал еще слабой носоглоткой. Всех детей «нашего круга» родители старались на лето вывезти к морю, даже если нечего было лечить. В те поры популярным был лозунг: «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья». Это потом стали думать, что не всегда и не всем. И даже вредно. Особенно при некоторых болезнях. Сколько абсолютно здоровых болванов встречал я на пути, особенно в оккупацию, — трусы, предатели, психически «порченые»! Сколько раз мы, усвоившие аксиомы, ошибались, принимая слабого за сильного! И наоборот.

Я не был слишком сильным, даже если не равняться на геркулесов, и потому при обсуждении кандидатур доносчиков, впадал в жестокую дрему. Хочется спать, и сделать с этим ничего нельзя, хотя на волоске жизнь… И снова берег… Морские волны… Волны песка… На них ложится волнистая тень…

Это появилось после того, как меня настиг смерч у берега Азовского моря. По воде, «аки посуху», передвигался гигантский столб. Вращался, увлекая с собой мелкую морскую брызгу, сбитых птиц, — казалось, даже медуз с поверхности моря доставал!.. Это все мне так казалось, потому что перепугался. Плавал и вдруг увидал, что все бегают но берегу, кричат, машут руками. Мне или кому-то сзади?.. Оглянулся и, кроме столба наподобие сталактита и темного, сразу помутневшего неба, ничего не увидел… Я греб к берегу, подгребая воду под себя руками, тоненькими, неприспособленными! Мне вовсе не хотелось кричать: «Пусть сильнее грянет буря!» Пусть себе грянет, но только после того, как я вылезу на сушу… Напугала не столько сама опасность, сколько ожидание… Добрался до берега почти в тот самый момент, как столб вступил своей единственной ногой на берег. Я успел спрятаться за баркас. Ничего особенного не произошло. Небо вновь очистилось, солнце снова заулыбалось. Я лежал под баркасом, рядом — моллюск, спрятавшийся за створками… Как перенесло смерч это существо? Я был уверен, что в ракушке, подобно черепахе под панцирем, кто-то живет… Из щели между щитами выглядывала живая влажная плоть…