— По радио не передавали? Значит, опять ОБС!

Радио у нас давно не было. ОБС — «одна баба сказала» — город пользовался с самого начала войны. Я искал подтверждения слухам. Бродил вокруг биржи, надеялся встретить Телегина. Я не знал, как я к нему подойду, как объясню, чего хочу, — я до сих пор не знал, кто он такой, этот Игорь Яковлевич, и говорить с ним напрямую боялся. Но я не встретил Телегина ни у биржи, ни у больницы, в которой провел ночь. Как-то издали увидал ту самую врачиху, которая по-прежнему цокала каблучками модных туфель, как будто вокруг не было никакой оккупации, а моя бабушка не сидела в бараке и не ждала своей участи. Встретил санитарку Федосьевну, которая когда-то унесла в госпиталь раненого красноармейца, но не стал ее ни о чем расспрашивать — что она могла знать? По моим представлениям она была чужой и только для чего-то притворялась, будто всегда жила в нашем городе. Что ж, множество бывших красноармейцев оставались в «прыймах» у женщин нашего города где-нибудь на окраине. У них отрастали волосы, и они вполне сходили за гражданских, цивильных жителей. Федосьевна была санитаркой — я видел ее в солдатском бушлате, но она скрывала это. В ту пору каждый жил или выживал как мог. Поэтому и хмурый доктор Глазунов, шеф цивильной больницы, карьера которого началась на моих глазах, не очень удивлял меня. Разве моя мама не работает у немцев? Заставили — и работает. Он, правда, не уборщица, а «шеф», но кто знает, как это получилось! Говорили тогда, на стадионе, что он немецкий шпион. Люди любят необыкновенное, удивительное, ошеломляющее. Наверное, потому, что живут обыкновенно.

Все мы жили под немцами. Мне нечего было стыдиться, если бы вдруг в городе появились наши, а вот как бы посмотрел им в глаза профессор Дворянинов, о котором ходили самые странные слухи? Говорили, что он ходит в немецкую комендатуру как к себе домой. Я знал, что тот громадный человек с сучковатой палкой и басовитым смехом, которого я встретил с Телегиным у биржи, и был Дворяниновым. И в истории переноски наших больных из клиники Арановича он был замешан. Колька описал мне его очень похоже. Ну что ж, не он первый, не он последний. Но насколько чист я сам? Ведь это я отвез бабушку и тетю в бараки. Я, и никто другой. Я понимал: даже мама на этот раз не разделяет со мной ответственности, и боялся пропустить последний срок спасения своих родственников. Поговаривали, что местная охрана за крупные взятки отпускает людей: не успеет человек выдвинуться, хотя бы среди таких же изгоев, как он сам, и пожалуйста — уже использует служебное положение! Но охранники рисковали жизнью: за утечку немцы карали строго.

Я понимал, что ничего хорошего не ждет мою бабушку. Сказки о том, что людей пошлют работать, так и остались сказками. Приходя к бабушке и тете, я ощущал тот самый приторный запах разложения, который доносился из развалин, где лежали неубранные трупы. Самое страшное, что этот же — еще чуть заметный, но все же ощутимый — запах исходил от живых. Бабушка по-прежнему шутила, и, когда я приходил, она спрашивала, улыбаясь:

— Ну-с, какое бланманже мы едим сегодня на обед? Я не спрашиваю о первом и втором блюдах. Это как у всех, но на третье порядочные люди употребляют что-нибудь изысканное. Не так ли, Галочка?

Тетя сидела на нарах положив ногу на ногу, и я видел, что ее ноги стали совсем тоненькими, как слеги, из которых был сооружен забор вокруг бараков. Но она поддерживала бабушку:

— Мы надеемся, что ты принес наконец крахмальные салфетки, Владик. Бабушка не может без этого… Она хочет хотя бы перед смертью…

Тетя Галя роняла улыбающееся лицо на руки и замолкала.

— Ну вот, испортили весь парадный обед! Ты же знаешь, что одна улыбка заменяет сто граммов масла. Ай-я-яй! Как можно пропустить такую жирную улыбку. Это даже не курица, не утка — это улыбка!

Я воспользовался тем, что тетя сама заговорила о смерти, и предложил организовать побег. Бабушка сперва решительно отказалась:

— Мы как все. Если все сидят в бараках, то как-то неудобно выделяться! Я всегда учила тебя скромности, Владик!

Я показал бабушке на шепчущихся по углам людей, на пустые места на нарах. Бабушка сказала:

— Да, кажется, они сговариваются о чем-то серьезном. Это как вопрос о том, подписываться на заём или нет. Надо посоветоваться с твоей матерью. Теперь, когда немцы нас выписали из нашей комнаты, мы можем рассчитывать только на гостеприимство в вашем фамильном замке, с верхним освещением, как в картинной галерее. Боюсь, что я не доставлю твоей матери такого удовольствия, как если бы подарила подлинник великого русского художника еврея Левитана.

Мама сказала сурово:

— Поступай, как знаешь, сынок. Я тебе не советчица. Их приму как следует, хотя хочу тебя предупредить, на что мы идем. Обо мне можешь не беспокоиться, я все перенесу. Хотя я работаю в госпитале, и Кригерша может воспользоваться любым компрометирующим материалом. Шефарцт госпиталя Рапперт ко мне хорошо относится, всегда вежливо здоровается, справляется о здоровье. Очень ему нужна русская уборщица? Я заметила: приглядывается. И мне, конечно, нужно очень следить за собой. Но, в конце концов, мы же люди, а не звери! Так что как ты решишь, так и будет…

Я решил действовать. Присмотрелся. Вывести бабушку и тетю из бараков было не так уж сложно. В гетто все время приходили посетители, сновали люди. И часто посетители ничем не отличались от тех, кто жил в бараках. Я, например, был больше похож на бабушку, чем на маму. Но никто особенно не разбирался, кто пришел, а кто уходит. Охрана, в общем, на все смотрела сквозь пальцы. Мы и в мирное время не давали взяток, не знали, что это такое, считали их пережитком прошлого, нам казалось, что взятки давно изжили себя.

— Но, кажется, эти пережитки потому и называются пережитками, что переживут нас всех! — сказала бабушка и полезла на нары за книжкой, в которой хранила деньги. Это были советские купюры, которые имели хождение и на оккупированной территории.

— Вы хотите растопить печку или вы, почтеннейшая, алхимик, который переплавляет бумажки в драгоценные камни и благородные металлы? — старик в кальсонах, который сидел на соседних нарах и обо всем догадался, сказал, что охрана берет только золото и камни. — То, что не подвластно времени, — философски заявил он.

Бабушка пошуршала страницами своей книги, точно рассчитывала, что из нее посыплются благородные металлы и драгоценные камни.

— Нетрудно быть честным, если ты гол как сокол, — мрачно сказала бабушка и закрыла книгу. — Финита ля комедиа!

Но я не хотел, чтобы это был конец! Я высмотрел местечко за уборной, куда никто не заглядывал, и слеги на заборе были особенно редкими — все деревянное обитатели бараков пускали на топку. Бабушка согласилась пойти посмотреть, подумать, прикинуть — «взять разгон», как сказала она наконец. И попробовала нагнуться, чтобы нырнуть под слегу. Как ни странно, на этот раз радикулит не помешал ей ни согнуться, ни распрямиться. Уже за забором.

— Это и все? — сказала бабушка и подняла руки, словно бегун на финише.

Я был горд тем, что спасаю тетю и бабушку, хотя, в сущности, не заметил, как все произошло.

Помнил, как мы с тетей еще раньше погрузили вещи на санки, с которыми я к ним пришел. Значит, собирался сделать это? Да, собирался. Но уговорил себя, что сегодня ничего не будет, чтобы сердце не так колотилось. Внушал себе: бабушка посмотрит, мы посоветуемся, и тогда уж! Мы не советовались, бабушка взяла и нырнула под слегу. И тетя тоже. Правда, Галя провалилась в снег и застыла на месте. Я думал только о том, чтобы они обе оказались по одну сторону забора, иначе мы застрянем — ни туда, ни сюда!..

И тут бабушка, моя умница бабушка — как она иронизировала по поводу свободы: видимо, ощутила ее вкус, — ринулась вперед. Прямо через снег. Длинное платье скрывало ее ноги, и казалось, что бабушка плывет по белым волнам. Платок, в который она куталась в бараке, развевался. Может быть, мне казалось, что она летит, потому что я нарочно отставал, так сказать, прикрывал тылы. Я был занят мыслью: что делать, если нас будут преследовать, и даже не заметил, как мы оказались далеко от бараков. Такое событие в моей жизни! — а прошло незаметно. Зато я навсегда запомнил бесконечные будни, которые начались потом. Вывести бабушку и тетю из бараков оказалось не так уж сложно, а вот сохранить!