— Да мы уж тут мозговали с соседом, — Андрон посмотрел на Хурмата. — Считанные они ведь у нас— трудодни-то, Салих Валидович! И так уж закон нарушаем. Приедет какой ревизор и сразу к стенке припрет: «Посевы уменьшились, а трудодней стало больше! Это как понимать?».

— А вы ему про эту вот интернациональную борозду в популярной форме лекцию прочитайте! — весело поблескивая карими глазами, говорил Нургалимов. И кивнул в сторону уже скрывшегося за поворотом плота. — Если ревизор окажется татарином, попросите товарища Идиатуллина поискать в деревне Коран. Бейте его заветами Магомета: «Если в знойной пустыне встретишь ты изнемогающего от жажды путника, приложи к губам его свой сосуд. Сделай это, хотя бы оставался в нем последний глоток влаги; ведь человека того можешь ты больше не увидеть».

— Ну, ревизора-то этим не удивишь, — заражаясь веселостью Нургалимова, усмехнулся и Андрон. — Он выпьет, отдышится, ирод, а потом на тебя же и акт составит!

Нургалимов от души расхохотался.

К деревне шли берегом, вверх по течению реки; лошадь свою Нургалимов вел в поводу, набросив его на плечо. У Красного яра все остановились. Секретарь райкома долго смотрел на ревущий поток, на мрачные, источенные глыбы внизу, покрытые хлопьями пены.

— Красиво, черт побери! — вырвалось у него. — Даже голова немного закружилась. Тянет он, понимаете?

— Тянет, — мрачно отозвался Андрон и повернулся прочь.

После своего возвращения домой Николай Иванович видел Нургалимова второй раз. Много знал о нем из рассказов Калюжного, Карпа и Андрона; знал, что с того времени, как заведующего отделом народного образования избрали секретарем райкома, дела пошли лучше. Даже Антон Скуратов заметно поубавил администраторского пыла и совсем стушевался после того, как прокуратура занялась делом Гарифуллы и Пашани. Тогда Антон заболел на почве «нервного переутомления», но Пашаня умер в тюрьме, и Скуратов вскоре поправился.

Зимой, когда Нургалимов вызвал каменнобродского учителя, чтобы вручить ему его партийный билет в довольно истертой обложке, он крепко пожал учителю руку, долго держал ее в своей, а потом спросил, где же Николай Иванович намерен работать. Выть может, стоит подумать о переезде в Бельск? Город всё-таки!

— Буду жить и работать в Каменном Броде, — сказал тогда Крутиков. — На моих глазах в этой деревне настоящие люди выросли.

— Вот за это спасибо. За людей, которых вы вырастили. И за тех, что еще воспитаете. Будем работать вместе.

Сейчас Николай Иванович наблюдал за Нургалимовым со стороны. За Красным яром по лесной тропе свернули в сторону Кизган-Таша. Шли гуськом: впереди Андрон, затем Семен Калюжный с Хурматом, Нургалимов со своей лошадью и позади всех Николай Иванович.

Дорога становилась всё грязнее и уже. Каменка ушла в берега, оставила у древесных стволов кучи мусора. Жирный и липкий, как мазут, ил расползался под ногами, чавкал, засасывал сапоги выше щиколотки. По обочине голубели подснежники, тонкими белыми свечками пробуравливали прелые листья буйные побеги папоротников. А сверху струился тягучий, как мед, пряный смолистый запах молодой хвои.

Где-то поблизости, скрытые частым ельником, самозабвенно бормотали тетерева, живность лесная копошилась на ветках, чирикала, хлопотала в дуплах и на земле. Вот из-под ног Андрона метнулся вверх по стволу сосны маленький серовато-рыжий комок. Белка! Присела пушистым столбиком на обломанном старом сучке метрах в двух от земли и тут же принялась кокетливо охорашиваться, недовольно посматривая вниз темным настороженным глазом.

Андрон шагал не разбирая дороги и держа руки за спиной. Широкая спина его размеренно покачивалась то вправо, то влево. Словно и не торопится человек, а за ним не угонишься. Калюжный уже расстегнул ворот кителя, снял фуражку, а Андрон идет в шапке к в подпоясанном полушубке, временами останавливается, чтобы подождать отставших, и снова шагает молча, немного сутулится.

Николай Иванович догадывался, о чем сейчас думает Андрон: «Эх, Дуняшка, Дуняшка! Сколько уж лет-то минуло? Андрейке на пасху четырнадцатый пошел…»

— Растревожили вы, Салих Валидович, старую рану у моего хозяина, — вполголоса заговорил Николай Иванович, нагоняя Нургалимова на песчаном пригонке, — не нужно было этим омутом восторгаться!

— А что? — с испугом повернулся тот.

— Дочь у него… единственная…

— Утонула?

— Сама… Сама с крутояра бросилась. Оставила двухмесячного ребенка.

— Да что вы говорите! А я еще «тянет» сказал…

— Давно уж случилось это, когда только-только артель у нас стала сколачиваться, а теперешний председатель тогда еще в сторонке стоял — всё прикидывал да присматривался.

Впереди открылась поляна. За кустом у канавы стоял старый, источенный временем межевой столб; по одну сторону от него начинались земли «Колоса», по другую — татарского колхоза «Берлик». Андрон остановился как раз напротив этого столба, для чего- то снял шапку. Стали у столба и Хурмат с Калюжным.

— Вы знаете, Салих Валидович, сколько здесь мужицких зубов да ребер поломано, сколько бород повыдрано с корнем? — нагоняя Нургалимова, снова заговорил учитель, указывая на столб. — До революции на этой поляне деревнями сшибались. Украдкой перекапывали столб.

— И после немало драк было, — вставил свое замечание Хурмат, — до самого колхоза война была. Теперь живем мирно.

— А столб всё же стоит?

— Стоит, — отмахнулся Андрон. — Так, для близиру.

Закурили все из кисета Хурмата; Нургалимов закашлялся до слез.

— Ну и ну! — только и выговорил он и даже схватился за горло. — Это же как братишка с фронта мне пишет: «Смерть Гитлеру, конец фашизму!»

— Гитлеру так и надо, а мы ничего — живем, — улыбнулся Хурмат.

— В Крыму им сейчас дают прикурить! С Керчи и с Перекопа одновременно. Слыхали, наверно? — спросил Нургалимов.

— Внучок вечор рассказывал, — подал свой голос Андрон, — вроде бы уж с трех сторон жмут его к морю. Худо вот, Салих Валидович, что радио-то наше совсем замолчало. А сейчас надо, вот как надо это народу! Не то ведь, что было осенью в сорок первом. Помог бы ты нам с батареями. Каждая сотней пудов окупится.

Нургалимов достал записную книжку, а Николай Иванович вспомнил вдруг двадцать девятый год, когда тракторист по ошибке запахал часть полосы Андрона и чуть было не поплатился за это жизнью. Сейчас Андрон просит у секретаря райкома батареи для приемника: «Каждая сотней пудов окупится!» Не себе — государству! Ну как же можно было подумать Нургалимову, что учитель оставит этих людей! И могила на вершине Метелихи. Дочь…

— Что вы сказали?

Это спросил Нургалимов. Оказывается, последнее слово Николай Иванович произнес вслух.

— Не обращайте внимания. Это со мной случается! — попытался усмехнуться учитель. — Стареть, верно, начал: как ни говори, на шестой десяток перевалило.

— Будет вам. Мы еще спляшем на свадьбе вашей Вареньки. Верно, Андрон Савельевич?

— А это я давно уж ему говорил! — живее обычного отозвался Андрон. — И ему, и Семену вон Ели- зарычу, и Хурмату. Вот переженим, повыдаем замуж всю эту теперешнюю мелочь, сдадим им свои дела, и тогда уж — на полную пенсию! Кто на лежанку, кто на печь.

— Но для этого надо еще поработать, Андрон Савельевич! — подхватил Нургалимов. — Поработать на совесть, чтобы молодым хозяевам оставить в наследство добротный дом! Крепкий, просторный, полный света и воздуха! Чтобы молодым не пришлось с первых же дней беспокоиться о ремонте и не вздумали бы они, упаси бог, подпирать стены кольями!

— Понятно, понятно, Салих Валидович! — всё более оживлялся Андрон. — Пока силенка имеется, постараемся кое-что еще сделать. Пошатнулись мы, правда, крепенько пошатнулись, да ничего — сдюжили. Вот с фронта парни вернутся, такую домину отгрохаем, на века! Под железом и на каменном фундаменте. И чтобы никакие Гитлеры заугóлка бы в нем не выгрызли!

— Вот это сказано! Давай!

Нургалимов вплотную подошел к Андрону, широко размахнулся, с силой ударил своей коричневой узкой рукой по расставленной пятерне Андрона.