В драмах и рассказах Е. Иванова герои из простого народа говорят вполне традиционным и даже шаблонным языком, выработавшимся в сценках Н. Лейкина, И. Мясницкого и их многочисленных подражателей еще в 1870—80-е гг.: «А што как насчет тово… энтово…», «Одно што рази, хушь вы и господа…». Единственное, что обнаруживает в авторе будущего знатока живого слова, это изображение того речевого явления, которое займет позже столь существенное место в его главной книге, — употребление «ученых» слов представителями полуграмотной, как правило, мещанской среды. Вот как, например, говорит артельщик из пьесы «Первый снег. Картинки мобилизации» (1905): «Я, значит, храня свою анбицию и тридцатилетнее интересное положение при заводе… Жизнь дело обчественное и направление особое имеет». Или другой герой, уже из прозы, из рассказа «Обходительный господин»: «Состояли мы три года по направлению лошадиного и конюшенного порядка при господине губернаторе. Персона и человек агромадные-с» (см. разд. 7).

Может показаться странным, что такой превосходный знаток быта и речи, уже давно изучающий их специально, продолжал писать рассказы и пьесы, следуя беллетристическим шаблонам. Однако это явление не столь редкое в литературе. В качестве близкого по времени примера можно вспомнить литератора В. О. Михневича (1841–1899). В 70—80-е гг. он писал очень посредственные юмористические сценки в лейкинском духе, составившие несколько сборников, и одновременно основательно и серьезно занимался историей быта. К 90-м гг. он целиком перешел на очерково-научные жанры, создав такие известные в свое время труды, как «Исторические этюды русской жизни», «Пляски на Руси в хороводе, на балу и в балете», «Черты быта и нравов XVIII столетия», работу по истории карточной игры в России и многие другие. Путь, похожий на этот, проделал и Е. Иванов.

Неожиданно для многих, уже получивши некоторую известность драматурга и журнально-театрального деятеля и уже выйдя из студенческого возраста, Е. Иванов поступил в 1915 г. в Московский археологический институт. Для него самого это, однако, не было такой уж неожиданностью. Интерес к этнографии, русской старине возник у него давно. «Самой большой моей страстью в жизни являлось увлечение литературной работой, — писал он впоследствии. — Лет 17-ти появилась у меня новая страсть — к изучению предметов русского народного искусства, которая захватила меня, пожалуй, не менее, чем первая, и которая до настоящего времени не покидает меня». Именно тогда он бывал у известного нижегородского любителя и знатока старины присяжного поверенного И. X. Исаковича, собиравшего мебель всех эпох, миниатюры, фарфор, серебро, оружие и многое другое. Возможно, что и это увлечение Е. Иванова не обошлось без влияния А. П. Сусловой, квартиру которой он посещал с детства. Обстановка этой квартиры, вспоминал он, «была миниатюрной коллекцией этнографа, успевшего побывать всюду. Японское искусство, Древний Китай, фотографии арабов, турок, сирийцев, ткани и костюмы различных народов, сухие аравийские розы, фонарь из Италии, ковер-гобелен из старого Парижа…».[19]

Е. Иванов становится страстным коллекционером. Он собирает иконы, лубок, рукописные и старопечатные книги, геммы, старое кружево, шитье, сарафаны, кокошники, кики, платки, предметы старинного быта. Желание пополнить и систематизировать свои знания и привело его в археологический институт, который он окончил с отличными оценками по всем предметам; среди них, в частности, были история русского языка, палеография, греческая эпиграфика, этнография, археология, нумизматика, музееведение, русская историография. В отзыве, данном ректором института профессором А. И. Успенским, говорилось: «Окончивший курс Московского археологического института с званием ученого археолога Евгений Платонович Иванов, давно занимавшийся изучением древнерусского искусства и быта и собиранием памятников отечественных древностей, при окончании курса и институте представил диссертацию на тему: „Влияние иностранных художников и архитекторов на русское искусство по второй половине XVII века“, свидетельствующую о солидной научной подготовке автора и уменье его обращаться с собранными материалами. В сочинении подробно излагаются условия, благоприятствовавшие деятельности в России во второй половине XVII века иностранных художников и архитекторов, обстоятельно рисуется положение их в Москве, обучение ими русских учеников и обследуются памятники архитектуры и живописи того времени, на которых отразилось иностранное влияние, — помимо обширного литературного и архивного материала в распоряжении Е. П. Иванова было множество древнерусских памятников живописи и архитектуры». За это сочинение выпускник был награжден золотой медалью. Именно в стенах этого института Е. Иванов воспринял то совершенно определенное, идущее еще от Н. С. Тихонравова несентиментальное, трезвое, «реальное понимание русской старины».[20]

Замечательный знаток предметов старины, начиная с 20-х и до 50-х гг. Е. Иванов работал государственным экспертом по коврам и антикварным предметам, шефом аукционов предметов искусств в Помголе (помощь голодающим Поволжья), экспертом в комиссии А. М. Горького, председателем совета научных экспертов и художников-реставраторов, экспертом по древним и декоративным тканям и коврам отдела товароэкспертиз Всесоюзной торговой палаты.

В 20-х — 40-х гг. Е. Иванов опубликовал несколько работ — о скоморохах, о ковровом производстве, народных музыкальных инструментах, русских пряниках, русской народной вышивке и кружеве, о русском костюме. В 1937 г. Изогизом была выпущена его книга-альбом «Русский лубок». В издательстве «Искусство» во время войны были утрачены рукописи книг «Русский народный орнамент» и «Орнаменты народов СССР». Среди бумаг Е. Иванова сохранились материалы для «Скоморошьего сборника» (около 40 авт. л.).

В 1924 г. судьба снова свела Е. Иванова с театром. Вот как он сам писал об этом: «Постоянные поездки с целью изучения древностей натолкнули меня на мысль широкой популяризации всех видов народного творчества. Так как самым выразительным распространителем такого дела могла служить сцена, я решил применить мои записи к театральным подмосткам». Вместе с профессором А. В. Никольским и профессором А. И. Успенским Е. Иванов организовал «Первый научно-этнографический театр в Москве». Для этого театра он написал около полутора десятков сценариев: «Свадьба в Вологодской губернии (сватовство, сосватки и смотрины, причеты невесты и подружек, баня, девичник, княжий стол и гулянье)», «Плачи Новгородской губернии», «Заклинательные пляски шаманов. Большое камланье», «Сионская горница (корабельное радение хлыстов)», «Песни и карагоды Поволжья» и др. Постановки труппы по этим сценариям шли в 1925 г. на сценах московских клубов, театров, в парках и на выставках. Сценарий «Разум огненный» (о раскольниках-самосожженцах XVII–XVIII вв.) был принят к постановке в Культкино, в дальнейшей работе над ним предполагалось участие А. В. Луначарского.[21] В последующие годы эта сторона многообразной деятельности Е. Иванова не затухала — он был председателем научно-этнографической и историко-бытовой комиссии при Союзе цыган, руководил постановкой представлений народного театра-балагана в ЦПКиО им. Горького,[22] был научным консультантом по костюмному оформлению народных сцен в Малом театре (в частности, группы скоморохов в пьесе А. К. Толстого «Иоанн Грозный»), выступал с лекциями о народном искусстве. Осенью 1934 г. московское радиовещание транслировало подготовленную Е. Ивановым радиопередачу «Старый народный балаган». В 1948 г. по материалам, утвержденным к постановке еще в 1924 г. Первым научно-этнографическим театром, Е. Иванов написал комедию из быта Москвы XVII в. «Сказ о скоморохе Филипке, о челиге, о гусаке и спеси, а кстати, и о бороде боярской».