Потом его снова отвели, вернее, отволокли в камеру пыток и всё началось по новой. И с тем же успехом. После снова было мучительное забытьё, а потом опять новые жестокие пытки. Всё это слилось для него в одну сплошную чёрную полосу муки без различия дня и ночи, которые всё равно нельзя было отличить друг от друга и почти без перерыва, потому что его пытали столь часто, что он не успевал как-то отдыхать или отходить от пыток. Ведь невозможно считать не только что полноценным, а хоть каким-нибудь отдыхом тяжёлое забытьё, в которое он впадал. К тому же тело его после трудов Теда, когда он попадал в свою камеру, продолжало болеть почти также сильно, как и во время работы палача. Малейшее движение причиняло невыносимые страдания. Да и без всякого движения было не лучше. Со второго раза он уже не мог сдерживаться, он кричал от страшной боли, но теперь это его не заботило. Для него главным стало не сломаться, не начать говорить, отвечая на вопросы колдуна, а ведь его пытали не только обычным способом, но и с помощью колдовства, насылая на него чудовищную боль. Но ничего дознавателю так и не удалось добиться. Колдун был явно сильно раздосадован и разочарован. Он просто кипел от негодования, а может, был и вовсе взбешён. От вальяжного спокойствия первого дня давно не осталось и следа. Он даже начал орать на Эдвина, подойдя к нему вплотную, и брызгая на него слюной, выпуская пары. Но как всегда ничего этим не добился. После этого об Эдвине надолго «забыли».

Колдун не лгал, когда сказал Эдвину, что узнал все от его друзей, подразумевая под словом «все» то, что ему стало известно о титуле юноши. Ничего удивительного в этом не было. Разумеется, приятели принца даже и не думали говорить колдуну о том, кто Эдвин такой. Но этого и не понадобилось. Гильдеец заметил, что у товарищей юного чародея стоят не очень сильные блоки ментальной защиты и ему ни составило слишком большого труда вскрыть их. То, что он узнал, буквально окрылило его. Он едва не летал от счастья и предвкушения большого успеха в своей жизни. Еще бы-узнать, что в твои руки попал не просто разыскиваемый маг, что само по себе сулило ему большую награду, а сам наследный принц Леорнии — это была неслыханная удача, о которой он не смел даже мечтать. Он никогда и не представлял себе такого и вдруг она — фортуна — сама вплыла к нему в руки и упустить ее он позволить себе не мог. Конечно колдуну было прекрасно ведомо то, что он должен во-первых незамедлительно известить гильдейскую верхушку о том, кого он поймал, а во-вторых сразу же переправить принца в столицу и отдать старшине гильдии.

Но он был слишком амбициозным человеком и ему захотелось самолично расколоть своего пленника и снискать все лавры себе. Правда Болдуин не подумал о том, что у старшины могли возникнуть другие планы в отношении наследника престола извечного противника империи — Леорнии и главное в отношении давних врагов колдунов-чародеев. Например, начать шантажировать королевство и ковен магов, зная, что ни регент, ни архимаг Сибелиус не смогут остаться равнодушны к судьбе юноши. Так что схватившего принца колдуна могли и не похвалить за самоуправство. Но, как уже было сказано, осчастливленный Болдуин даже и не думал об этом. Кроме того принц был так красив, даже после двух недель жесточайших пыток, что отдавать его кому-либо, будь это даже сам император, было выше сил колдуна.

4

Прошло дней семь со времени последней пытки, как за Эдвином опять пришли. Сутки он отсчитывал по количеству принесённой ему еды. Как ему казалось, его кормили один раз в день. Может он, конечно ошибался и это случалось чаще, но тогда уж скорее реже, потому что он успевал изрядно проголодаться, и, кроме того он начал немного приходить в себя. Ему стало чуточку полегче, и под конец он даже перестал проваливаться в тяжкое забытьё, а смог нормально заснуть.

Разбудили его привычным способом — тычками и пинками. Потом бросили ему небольшой кусочек мыла и старый, широкий и длинный плащ и велели сначала помыться, а после одеваться. Это было что-то новое. «Неужели отпускают» — подумалось ему, но в это как-то не верилось. И хотя его в начале и в конце очень недолгого мытья облили ужасно холодной водой, не удосужившись её подогреть, а в камере и без того было холодно и сыро, он всё равно помылся с удовольствием. Правда, теперь принц дрожал с головы до ног, а зубы выстукивали какую-то мелодию, но несмотря на то, что он невольно разбередил чуть поджившие раны, юноша все равно был рад, что стал немного чище. Когда же он накинул на голое тело убогую одежонку отвыкшими от такого простого действия, непослушными руками и завернулся в неё, он даже почувствовал себя лучше.

Его подтолкнули в спину и приказали идти, но не по тому, уже ставшему привычным, маршруту, повернув налево, а прямо в тот коридор, по которому его провели впервые. У Эдвина сильнее застучало сердце от радостного предчувствия, — в той стороне был выход из тюрьмы. Но он постарался подавить в себе неуместную и преждевременную радость, ведь ничего ещё не было известно. Может быть, он ошибается и его наоборот, ждёт что-то ещё более плохое, чем то, что с ним уже случилось. Вероятность этого была гораздо выше возможности сейчас выйти на свободу. И верно, его вывели из тюрьмы, но кандалы так и не сняли, даже с ног и он, идя босыми ногами по подмёрзшей уже земле, звенел цепью, благо она была длинной и ходить, особо не мешала. Эдвина посадили в закрытую со всех сторон тюремную карету, с ним вместе справа и слева сели стражники, и они куда-то поехали. Юноша терялся в догадках, гадая, куда его могут везти. Но гадать было бесполезно.

В карете не было ни одного окна, только горел масляный фонарь, чтобы охрана могла видеть узника. Наконец они остановились. Стражник открыл дверцу, и Эдвин вышел на улицу. Он менее всего ожидал, что его привезут к какому-то особняку, да ещё и поведут его туда, но это было так.

А затем его ввели в богато, если не сказать, роскошно обставленную спальню, правда не обнаруживающую у её владельца какого-либо вкуса, в которой стояла очень широкая кровать с балдахином, украшенным аляповатыми, но зато с золотым шитьём цветами. На полу лежал пушистый, но совершенно не гармонирующий с цветом мебели стен и портьер на окнах, ковёр, на который явственно давили два глубоких и очень широких, больше похожих на короткие диваны, каких- то монументальных кресла около большого камина, с ярко горящим огнём. Все это выглядело очень вычурно.

Возле этих диванчиков стоял абсолютно не вязавшийся с ними, изящный столик со стоящими на нём блюдами с вкусной даже на вид, особенно после тюремной баланды, едой. А одуряющий запах просто сводил с ума, заставляя, не дожидаясь хозяина, попробовать эти яства. Эдвин насилу удержался от «преступления» при виде такого изобилия, сглатывая голодную слюну, обильно наполнявшую его рот, и слыша выразительное урчание в животе. Он поспешно перевёл глаза на оставшуюся часть комнаты, которую ещё не успел осмотреть. Он увидел красивый, резной шкаф и поставец с бутылками вина. В животе его продолжало урчать и так громко, что бедняга даже смутился. Хотя кого ему было стесняться, стражников? Когда они втроём простояли так, молча, некоторое время, в спальню, наконец, зашёл хозяин дома — давешний колдун, с которым Эдвин на свою беду уже хорошо успел познакомиться. Мужчина снова, как и в первый день, благодушно улыбаясь, поздоровался с юношей и сказал стражникам:

— Оставьте нас.

— Но господин, это же опасно, — осмелился возразить один из них.

— Ты мне перечишь? — С недоумением спросил колдун.

— Нет, нет, господин, простите господин, — испуганно и униженно залепетал стражник и они оба, не преставая кланяться, вышли из комнаты. А мужчина, сладко улыбаясь, сказал Эдвину:

— Да ты садись. Не тушуйся. Вот для тебя приготовлено кресло. Отведай эти блюда, специально расстарался, чтоб моему гостю понравилось. А ведь ты мой гость, не так ли? Давай забудем то, что между нами было, будем считать это небольшим недоразумением. Вот, отведай этого вина — Эмельское, самое лучшее. Берёг для особых случаев. Да что же ты стоишь? Садись же, сделай одолжение, — с этими словами колдун, который подошёл к поставцу с разнообразными бутылками, взял одну из них и разлил вино по бокалам. Эдвин ни на мгновение не поверил в доброту своего визави, но, тем не менее, сел в предложенное кресло. Оно было таким мягким и уютным, что у него поневоле закрывались глаза, и ему хотелось сладко прикорнуть. И юноша испугался того, что заснёт в самый неподходящий момент.