Затем его, громыхающего кандалами, повели по темным коридорам и втолкнули в помещение, где явно совершали пытки. Его опять подвесили к потолку, прижав к стене, на этот раз просто подняв ему руки, и снова оставили одного. Хотя и ненадолго. Вскоре в пыточную камеру зашёл какой-то человек в чёрной мантии и гильдейским медальоном с замысловатой эмблемой и Эдвин узнал в нём колдуна, что встретил их в кабинете начальника тюрьмы. Это было понятно, ведь с таким упорством их могли разыскивать только члены гильдии. Вслед за ним в застенок вошёл человек могучего телосложения, явно палач. Он подошёл к своим пыточным инструментам и начал перебирать их и придирчиво осматривать. Парочку страшноватых вещиц он отложил в сторону, наверное, их вид ему не понравился, остальные положил на место. Выбрал один из них и повернулся к колдуну:

— Господин, я готов. Ну что, приступим? — спросил он, поигрывая клещами, которыми срывали с тела кожу и мясо, решив начать с них, и с нетерпением ожидал, когда он сможет заняться своим любимым делом.

Потом он собирался поработать раскалённым, железным прутом с широким утолщением на конце, для прижигания сразу большой площади кожи и ран, чтобы пытаемый не истёк раньше времени кровью. Затем приготовил щипцы для пальцев, которыми можно было вырывать ногти и ломать хрупкие кости, радуясь, что господин может приводить пальчики в порядок, а значит, эту пытку можно будет повторять много раз. После этого юнца ждёт дыба, которую Тед особенно любил, получая удовольствие, от растягивания очередного страдальца. А там дело дойдёт и до других, тщательно ухоженных инструментов и приспособлений для того, чтобы всласть калечить людей, например до деревянного башмака, который сжимал ступни и ломал им кости и крючьев для раздирания кожи. А Эдвин, глядя на эти приготовления, сам готовился стойко и мужественно, с присущей ему силой духа, выдержать этот новый удар коварной судьбы.

— Ну, зачем же так сразу, Тэд, — нарочито растягивая слова, лениво произнёс гильдеец, вальяжно восседая в кресле, специально поставленном здесь для него. — Может быть, юноша и без этого всё нам расскажет, мне кажется он человек разумный. Так ведь?

Колдун говорил доброжелательным тоном, но в его словах странным образом звучала угроза, а глаза оставались холодными и колючими. Он пронзительно смотрел в глаза Эдвина, как будто пытался проникнуть в его мозг. Впрочем, так видимо оно и было, потому что юноша почувствовал какое-то давление в голове. Но он не боялся, что колдун что-нибудь узнает, ведь даже мысли Эдвина о полученном задании были защищены мощным барьером, поставленным самим мэтром Сибелиусом. А пробить блок сильнейшего архимага не было дано никому. Колдун только досадливо скривился, когда понял, что у него не получится всё узнать с наскока. Впрочем, он был хороший менталист и быстро понял, что та блокада, что стоит у юноши в голове, в отличие от предыдущего случая не мешает тому все помнить, и только не позволяет забрать эти знания так, как ему, Болдуину бы хотелось — сразу. А значит, их придется добыть, пусть и не с помощью магии. Ну, у него был для этого необходимый человек. Поэтому гильдеец для порядка вздохнул и приступил к допросу:

— Кто вы такой? — властным и холодным голосом, уже без всякого дружелюбия, спросил он. — Зачем приехали в империю и куда направляетесь?

— Меня зовут Рон, и я живу в империи и поэтому не мог откуда-нибудь приехать. А в вашем городе мы появились потому, что решили с друзьями отправиться в путешествие по нашей замечательной стране. Надо же её посмотреть, пока мы молоды и не обременены семьями, — спокойно ответил принц.

— Так, значит, запираться будешь? Не советую, — подбавил металла в голос дознаватель, — я ведь точно знаю, что вы приехали из Леорнии, и от твоих спутников я уже всё узнал. Они-то от меня ничего скрыть не могут.

— Ну, раз вы уже всё знаете, зачем вам я? Что вы от меня-то хотите? — Сыграл недоумение Эдвин. Он ни на мгновение не сомневался, что его сказка не обманет колдуна, который наверняка перед его допросом, просеял память его друзей. Юношу немного волновало, выдержал ли блок, поставленный им на память Лорана, но судя по тому, что его вообще допрашивают и потому, что колдун с напором пытался вскрыть его ментальную защиту, он от остальных так ничего и не узнал. Его сильно утешало то, что, скорее всего, их никто пытать не станет. Смысла в этом нет никакого и время тратить на это не будут. Ну а его сказка…, что ж, его ждала пытка, и он мог себе признаться в том, что просто старается оттянуть её начало. Может, это и было малодушием, но он был обыкновенным, человеком, который, как и все боялся боли, как и все её не хотел, как и все не мог к ней привыкнуть и, как и всем в такой ситуации, ему было очень и очень страшно. Что ж делать, ну не был он героем без страха и упрёка, ничего не боящимся, и лезущем в пасть к демону! Колдун холодно обронил:

— Я хочу услышать это и от тебя, — и неожиданно заорал — отвечать!!!

Юноша промолчал, но по этим вопросам, понял, что даже если колдуны узнали о данном ему задании, им видимо, всё же, неизвестно, с какой именно целью их группа прибыла в империю и куда она направляется. Он и раньше подозревал это, но теперь получил подтверждение. Это немного приободрило его, если в принципе находясь в таком положении, можно быть бодрым. Дознаватель подождал ещё немного, давая возможность Эдвину всё-таки ответить, но видя, что тот так и продолжает молчать, кивнул палачу. Тот плотоядно ухмыльнулся, шумно вздохнул и приступил к пытке. Боже сохрани, попасть в руки такого пыточных дел мастера, который не просто делает свою работу, а получает от своего мало приятного и мало почтенного занятия удовольствие, вкладывая в него душу, если она у него вообще есть! Он отдаёт всего себя пытке, не жалея своего труда.

Эдвин долго терпел молча, только скрипя зубами и кусая в кровь губы, но палач задался целью все же вырвать из его груди крик, а потом заставить его орать без перерыва, пока он не захлебнётся своим визгом или не потеряет сознание. И частично ему это удалось, но далеко не в таких размерах, как ему мечталось. Иногда с губ Эдвина срывался мучительный стон, иногда вскрик, но всё же по большей части он продолжал молчать. Колдун время от времени останавливал пытку, отчего палач досадливо кривился, впрочем, стараясь, чтобы его гримасы господин не заметил, и задавал одни и те же вопросы, с тем же результатом.

Иногда Эдвин терял от невыносимой боли сознание, тогда его приводили в себя, окатывая заранее приготовленной для этой цели ледяной водой, которую поддерживал в таком состоянии колдун. Наконец он махнул рукой, похоже, утомившись бесплодностью допроса и, поняв, что сегодня он от юноши ничего не добьётся, велел позвать стражников и отвести его обратно в камеру. Что и было сделано. И если на пытку Эдвин ковылял ещё в более-менее нормальном состоянии, то назад ели шевелил ногами, и охранникам приходилось не столько вести его, сколько нести, потому что он почти висел на руках этих мужчин. Они, как это ни странно, проявили к заключённому сострадание и не заставили его идти самому, но скорее всего дело было в том, что они понимали — самостоятельно он не дойдёт, а приказ надо было выполнить. Когда они приволокли Эдвина к камере, его втолкнули в неё и заперли на замок. На этот раз подвешивать его не стали, но в этом и не было никакого смысла.

Он был полностью без сил и, по мнению его мучителей, если он и не был ещё сломлен, то это произойдёт очень скоро, и он уже не будет способен ни на какое сопротивление и бунт. Да и что он может сделать в этих кандалах, которые с него ни на мгновение не снимали? В его камере оставили один факел, прикрутив его так, чтобы заключённый не мог сам его вытащить. Сделали это, наверное, для того, чтобы можно было следить за ним, время от времени заглядывая к нему через окошечко в двери. Так, на всякий случай. Оковы оковами, а маг есть маг. Мало ли какие сюрпризы от него можно ожидать! Эдвин был так истощён, так измучен, что, несмотря на то, что он уже очень давно не ел, не был в состоянии дойти или хотя бы доползти до далёкой от него теперь еды, которую никто так и не позаботился убрать. Да и не смог бы он сейчас есть, как бы ни был голоден, и добраться до охапки полусгнившего сена тоже не мог. И хотя от голого пола тянуло зверским холодом, да и вся камера была холодная, а юношу продолжала ещё грызть сильная боль, почти и не начинающая стихать, он забылся тяжким, полуобморочным сном. Иногда он просыпался от боли и снова проваливался в омут тяжёлого сна. Когда Эдвин, в конце концов, окончательно проснулся, теперь уже от мучительного голода, он, с огромным трудом встав на колени, дотащился до миски с едой и сев на пол, поднял её к губам дрожащими от слабости руками. Сколько прошло времени после пытки, он не знал. Да и не задавался сейчас такими вопросами. Но окончательно он пришёл в себя, когда его растолкали, немилосердно пиная его израненное тело, а потом облили ледяной водой.