Лед изредка потрескивает под ногами, не проламываясь. Дно реки просматривается до мельчайшего камешка. Оно здесь чистое - нет ни коряг, ни валежин. Только в одном месте, где летом причаливают плоты, еще с прошлого года лежит затонувшее бревно лиственницы. К нему я подхожу осторожно, почти подкрадываясь, зная, что возле него могут быть налимы. Так и есть! Три рыбины, заметив меня, кинулись от бревна. Одну я успеваю оглушить. Налим ложится в сумку рядом с краснопером.
По дороге к устью Бермиканки мне удается несколько раз стукнуть колотушкой по стае чебаков. Крупной рыбы у берега больше не видно, а подходить к самой кромке льда небезопасно: можно искупаться.
Вот и Бермиканка. Самое устье льдом еще не покрыто - мороз пока не справляется с быстрым течением.
По берегу я прохожу на речку повыше, присматриваясь, где лучше стать с колотушкой. Здесь гоняться за рыбой не надо: она скатывается на зиму в Зею и сама ставит себя под удар.
Я стою посреди речки, как на карауле. Пока идет лишь одна мелкая рыбешка. Она тянется узкой, почти непрекращающейся вереницей.
Проходит несколько томительных минут, и вот прямо на меня выплывает разобщенная стайка щурят. Они чуть-чуть пошевеливают плавниками, целиком доверяясь течению. Едва я управился с ними, оглушив двух и вызвав переполох среди остальных, под ноги мне подкатился крупный карась. Он оказался на редкость живучим: только после третьего удара колотушки я смог извлечь его из-подо льда.
В одиночку ползет по мелководному дну головастый сом.. Должно быть, колотушка моя взлетела кверху преждевременно: он почуял опасность, повернул обратно и пустился наутек. «Не уйдешь!» приговаривал я, размахивая своим грозным снарядом. Со страху сом вылетел на отмель, я не поскупился на удар и размял ему голову.
Если постоять здесь подольше, можно вернуться домой с полной сумкой. А стоять не дает мороз: он сводит пальцы так, что трудно удерживать колотушку. Рукавицы же, как назло, промокли насквозь: они дважды падали в воду.
Охоту пришлось закончить раньше времени.
Не беда! Можно еще не раз побродить с колотушкой но осеннему льду.
У ПРОРУБЕЙ
Зима заковала в лед быстрые реки, завалила их снегом, замела позёмкой. Как огромный медведь в берлоге, ворочается подо льдом старый Амур. Снаружи не слышно глухого урчанья тяжелой его струи. Кажется, будто замер он до весны, и покорилась вода, и уснула в ней резвая рыба. Толпыги и в самом деле залегли на дно бесчисленными стадами, сбились в глубоких ямах в три-четыре слоя и лежат без движения, пока их не обнаружит догадливый колхозный рыбак и не приведет сюда свою бригаду с подледным неводом. Залегла до весны красивая рыба амур, опустился на дно багровоперый сазан, затаилась, поплотнее прижавшись к речной гальке, разная мелкая рыбешка. Если бы ты мог найти во льду светлое окошечко и, смахнув снег рукавицей, припасть к нему своим зорким глазом, ты увидел бы, как среди гальки на дне лежат пестрые стайки рыбок. Они совсем неподвижны, словно камешки, возле которых они притаились, и речное течение не тревожит их зимнего покоя. А попробуй взглянуть сквозь прозрачный лед еще и еще раз: там уже что-то случилось. Рыбки вдруг веером рассыпались во все стороны - только их и видели! Это ленок напугал их, промелькнув рядом, как стрела.
Нет, не все рыбы уснули в Амуре! Без отдыха рыщет подо льдом бойкий таймень, нападает на лежбища рыбок проворная щука, не знает усталости пятнистый ленок, разбойничают сиги, блестят светлой чешуей верхогляды. Даже неуклюжие налимы, и те медленно ползают по камням.
- Скорей бы весна! - вздыхают многие рыболовы. Только и зима не для всех любителей рыбной ловли - потерянное время. На Амуре есть немало охотников ловить рыбу из прорубей. Какой бы мороз ни трещал на дворе, они вооружаются тяжелыми пешнями и выходят на Амур долбить лед. Когда прорубь готова, рыбак ставит над нею маленькую палатку, чтобы защитить себя от морозного ветра, наглухо закрывается в ней и садится у проруби на крохотный раздвижной стульчик. Иные взамен палаток строят четырехугольные ледяные домики, и когда входишь в такой домик, все в нем похоже на сказку: и прозрачные стены из толстого колотого льда и сам рыбак - бородатый амурский дед в шапке-ушанке, в старом овчинном тулупе, в огромных залатанных валенках или потертых оленьих унтах.
По воскресным дням на реке возле Хабаровска из брезентовых палаток и ледяных домиков вырастают целые рыбачьи стойбища - так любят проводить свой досуг заядлые рыболовы. В городе их называют «махальщиками», потому что все занятия рыболова зимой - сидеть у проруби и беспрерывно махать короткой палочкой, к которой привязана крепкая леса с искусственной рыбкой. От постоянного движения палочки-махалки рыбка подо льдом трепещется, как живая, и привлекает к себе верхоглядов и щук, сигов и тайменей.
Рыбачьи «стойбища» видны из окна моей квартиры, обращенной одной стороной к Амуру. Нели выпадет свободный часок, я не могу усидеть дома и бегу навестить своих старых друзей-рыболовов.
Чаще всего я забираюсь в палатку к деду Базилеву - бывшему уссурийскому казаку, принимавшему когда-то участие в экспедициях Арсеньева, знаменитого дальневосточного следопыта. Утопив ноги в тяжелых валенках и закутавшись в рыжий тулуп, перепоясанный веревкой, он сидит у проруби на обрубке дерева, и короткая «махалка» с большим запасом лесы - на случай, если придется выводить крупную рыбу - мерно покачивается в его руке.
- Есть рыбка, Афанасий Петрович? - спрашиваю я.
- Есть, есть, - гудит он простуженным голосом: - два тайменя - один с вершок, другой помене.
Я знаю, что рыбак скромничает, что в мешке у него лежит десятка три сигов, но дед, как всегда, недоволен.
- Нынче что за рыбалка? Так, грех один. Перевелась рыбка в Амуре. Раньше этой самой махалкой по мешку рыбы в час налавливали. А день посидишь, так за лошадью бежать надо - целый воз накидаешь.
- А помните, Афанасий Петрович, - говорю я старику, - как в декабре вы за два часа сто семьдесят ленков поймали?
- Уж это как пофартит, - уклончиво отвечает он. - Вот вчера пришел сюда порыбачить один врач из городской больницы. Человек, можно сказать, и рыбу-то только на сковороде видал. А вот, поди же, повезло ему: такого тайменя вымахнул, что мы все диву дались. Больше часу с «им промаялся, пока из лунки выволок. Рыбина чуть не в полтора метра длиной, пуда на два потянет. Этакая удача человеку выпала! И, понимаешь ты, ведь завлекло: сегодня опять пришел. Вон его палатка стоит - четвертая слева…
Дед рассказывает, не прекращая своего утомительного занятия. Палочка в его руке взлетает то вверх, то вниз, и если долго на нее смотреть, начинает рябить в глазах.
- Устаешь как! - восклицает он. - За день так намахаешься, аж в лопатках отдает. Иной раз себе зарок ставлю: не пойду больше. А соскочил утром с постели - опять на Амур потянуло. Вот ведь статья какая!..
Дед резко берет «махалку» на себя. «Клюнуло!» догадываюсь я. Он быстро сбрасывает рукавицы и голыми руками выбирает леску. В проруби бьется серебристый сиг. Рыбак подхватывает его сачком и, сняв с крючка, кладет в обледенелый мешок.
- Ну, теперь можно и покурить, - улыбается он в густую белую бороду, покрытую сосулькам», и лезет в карман за махоркой. Прихваченные морозом пальцы не слушаются, дед никак не может скрутить цыгарку. - Придется, видно, сперва руки отогревать.
Способ, каким он делает это, вызывает у меня легкий озноб: засучив рукава тулупа, он почти по самый локоть сует голые руки в прорубь и держит их там две-три минуты. Потом обтирает их тыльной стороной тулупа и снова берется за кисет.
- Вот сейчас отошли, - говорит он и легко скручивает цыгарку. Он поясняет: - Вода подо льдом завсегда теплее воздуха. Где же нашему брату-рыбаку и погреть руки, как не в проруби?!