- Нашу обставила! - засмеялся бригадир.

- Выходит, обставила, - подтвердил рыбовод. - У кеты длинная дорога. Случается, что она обрывает крючки, которыми японцы ловят треску возле острова Хоккайдо, и с этими крючками попадает в руки амурских колхозников. Так ихтиологи узнают, какими путями идет кета в родные речки и ключи. Их наблюдения дают возможность промышлять рыбу не только по-над берегом, но и в далеком море.

Многое из того, что услышали рыбаки, было для них новостью. Все это рассказала серебряная пластинка.

ЗОЛОТАЯ УДОЧКА

Я отправился на берег Уссури удить чебаков, а вернулся домой с фазаном в руках.

- Где ты купил этого лесного петуха? - спрашивали меня домашние, разглядывая фазана, трепещущего длинными радужными перьями.

- Не купил, а поймал на удочку, - совершенно серьезно ответил я, и мне пришлось рассказать, как это произошло.

Когда я расположился рыбачить, напротив меня, на другой стороне реки, прогремели с короткими промежутками четыре выстрела. Вначале я не обратил на них внимания, а потом выстрелы стали повторяться все чаще и чаще. Над прибрежной полосой тальника и ольховника то в одном, то в другом месте появлялись какие-то птицы, которых нельзя было распознать с моего берега - река здесь была широкой. Перелетев на небольшое расстояние, птицы снова опускались в тальник, исчезая из виду. «Наверно, досужий охотник распугивает ворон», подумал я. А над рекой прокатилось эхо нового выстрелу, птицы опять взмыли кверху и вдруг, круто повернув, беспорядочной стаей полетели прямо па меня.

«Фазаны!» разглядел я, когда они перевалили за середину Уссури. Одна птица за другой, снижаясь к реке, неуклюже плюхалась в воду. Какой-то рыбак, проверявший вдали от берега свои переметы, торопливо поплыл им навстречу. Птицы вертелись из стороны в сторону, лодка уже настигала их, и вскоре я увидел, как рыбак хватал их руками, ударял каждую головой о весло и бросал в лодку.

Наблюдения мои были прерваны фазаном, который подплывал к берегу слева от меня. Его я заметил только сейчас. Фазан (это был крупный петух) держался па воде беспомощно и, почти не продвигаясь вперед, вяло ворочал головой. Плавать он не умел и пугливо разглядывал чуждую ему стихию. Он был в пятнадцати метрах от берега. Уже можно было различить красноватые ободки над его глазами.

Во мне заговорил охотник. Бросив удочку, я забегал по берегу, не зная, как поймать птицу. Лодки поблизости не было, а купаться в ледяной октябрьской воде - мало удовольствия. Петух же, напуганный моей суетней, изменил направление и, смешно вращая четырехпалыми лапами, стал отгребать от берега. Тут-то я и вспомнил о своей удочке. Схватив удилище, я отбежал на несколько шагов вниз по течению, куда, по моим расчетам, должен был подплыть фазан, и спрятался за камень.

Фазан, покрутившись на месте, снова повернул к берегу. Когда расстояние до него немного сократилось, я пустил в ход удочку, стараясь забросить леску так, чтобы крючок зацепился за перо птицы. Мне удалось это со второго же раза: крючок упал на спину петуха, зацепился за крыло, и я «выудил» фазана, как рыбу. В это время к берегу причалил рыбак. В его лодке лежало семь фазанов.

- Знатная охота! - сказал он, кивнув головой на свою добычу, и добавил: - Жирные они теперь, осенью. Ишь ведь как отяжелели - Уссуру перелететь не могли, вынужденную посадку пришлось делать. Здорово же их распугали охотники!..

У меня добыча была поскромнее. Но вечером, когда мы ели жареную фазанину, сын по достоинству оценил и мои охотничьи успехи:

- Золотая у тебя удочка, папа!

ЗАГАДКА КРИВОЙ ПРОТОКИ

Среди рыбаков деревни Молчанове распространился слух, что из реки Зеи в Кривую протоку зашла какая-то невиданная рыба с черными крыльями. Некоторые даже называли ее водяным чертом, но суеверных людей теперь осталось мало, и потому рассказчиков о крылатой диковине безжалостно высмеивали.

Однако, после того как председатель колхоза, плававший на Зеленый остров осматривать покосы, публично заявил, что он сам видел в Кривой протоке загадочную рыбу и что она будто бы вынырнула из-под его лодки, чуть не задев крылом за весло, - кое-кто был склонен поверить и в существование водяного черта.

Загадку решился разгадать шестидесятилетний старик Дормидонт, прозванный калужатником. Он служил створщиком от Верхне-Амурского пароходства - зажигал фонари на речных створах, белых деревянных маяках, указывающих пароходам их путь. Участок Дормидонта тянулся по берегу Зеи верст на восемь, и тут он знал каждый островок, каждую проточку на нем, каждый заливчик между песчаными косами, где весной молчановцы охотятся на перелетных гусей.

Служба створщика отнимала у него немного времени, и большую часть дня он занимался рыбной ловлей - плавал с острогой, ставил и проверял снасти, оттачивал крючья на крупную рыбу.

В иное лето он вылавливал до десятка калуг, за что и получил прозвище калужатника.

Прослышав о таинственной птицеподобной рыбине, старик стал собираться в Кривую протоку. Он смазал колесной мазью уключины лодки, чтобы они не скрипели, нарубил в лесу сосновых кореньев для «козы», поправил напильником острогу и под вечер поплыл к Зеленому острову.

Ни одно занятие так не приходилось ему по душе, как лучение рыбы в тихую, безветренную ночь. Каждый рыбак, отправляясь на такую ловлю, берет себе помощника: сам становится на носу лодки с острогой, а помощник управляет веслом и следит, чтобы равномерно горела «коза» - костер на подвесной железной решетке, лучи от которого .падают на воду и всю ее до самого дна пронизывают ярким светом. Дормидонт в помощниках не нуждался: он один успевал делать все, что другие делали вдвоем, и был в этой охоте весьма добычлив.

Когда он оставался один-на-один с рекой, на которой провел почти всю свою жизнь, его не пугали ни темнота, ни ночные шорохи в прибрежных тальниках, ни человеческие вздохи выпи в соседнем болоте. Он стоял с острогой на лодке, медленно и бесшумно плывущей по течению, и река открывала ему все свои тайны: и то, как лежит на дне куреи полусонный краснопер, и то, как дремлет возле коряги под кручей берега щука, и то, как осетр обсасывает речные ракушки.

«Чего только люди не выдумают! - рассуждал он. - Сколько лет на реке живу - никаких чудес не видал».

Держа острогу наготове, рыбак вглядывался в ночную воду, освещенную сильным лучом костра. Дно протоки было видно ему как на ладони. Вот две маленькие миноги присосались к одному камешку, и течение шевелит ими, как черными ленточками. Рак, вспугнутый светом,, попятился под корень старой талины, и только усы торчат оттуда, как живые льняные нитки. Шмыгнула под лодку ночная разбойница - касатка. Возле берега, среди чебаков, притаился трегубый конек, и все они похожи на затонувшие сучки дерева.

А вот сучок подлиннее, и не сучок даже, а целое полено. Острога летит вниз, и Дормидонт втаскивает в лодку извивающегося на трезубце сома.

Теперь течение несет лодку к правому берегу, где стоят рядом три тополя. Река под этим берегом глубже, и рыбы здесь больше. Метко бросая острогу, Дормидонт одного за другим снимает двух сазанов и верхогляда.

На дне протоки чаще стали попадаться коряги, валежины, тяжелые клубки торфяных кочек, сорванные паводком на заболоченном лугу. Вот полусгнивший ствол черемухи, занесенный илом. Вот трухлявый пенек ивы, наполовину погруженный в песок. Два корня торчком идут от него вверх, как бычьи рога. А вот из темноты выплывает обрубок еще какого-то дерева со странным» лохмотьями по бокам. Но Дормидонт видит, что это не лохмотья вовсе - это большие крылья птицы, и шевелятся они над серо-зеленой щучьей головой.