Когда Кикоев задал ему свой нахальный вопрос, Откаленко пожал плечами.

- Зачем колоть? Дружба с таким бандитом, как Заморин, вас и так подвела.

- Хороший парень, чего вы к нему привязались? - дерзко улыбнулся Кикоев, сверкнув ровными, белоснежными зубами.

- Хороший парень наган таскать не станет.

- А у него и нет его.

- Нашли, однако.

- Не его. Он разве не сказал?

- Не догадался.

- На понт взяли. Меня на это не возьмёте.

- Не собираюсь. Зачем с Замориным в Москву приехали?

- На экскурсию.

- По телеграмме от Махно? Экскурсия в чужую квартиру?

- Э, начальник, - укоризненно покачал головой Кикоев. - Или доказывай, или не говори. Телеграммы не получал. В чужой квартире не был. Сёмку знаю, Олега тоже. Не отказываюсь. И всё. За знакомство не сажают. Я наши замечательные законы знаю не хуже тебя, начальник.

Да, ситуация на допросе складывалась совершенно безнадёжная. Всё так и было, как сказал Кикоев: за знакомство не сажают. Как хозяин положения сказал. Откаленко смотрел в эти диковатые, чёрные, как угли, глаза, в которых то и дело вспыхивали наглые, вызывающе-насмешливые огоньки, и бессильная злость переполняла его. Ведь преступник сидел перед ним, опасный, дерзкий преступник. Но ухватить его было не за что, его предстояло отпустить, если… если только не дадут на него показания те двое. А телефон молчал, значит, те двое таких показаний не давали. Что же оставалось делать? Тянуть время? Начать разговор с другого конца? Лучше узнать Кикоева, спросить о родителях, о семье? Метались мысли в голове у Игоря. Редко метались они так растерянно, так нервно и суетливо, цепляясь то за одно, то за другое, сейчас, однако, одинаково бесполезное. Нет, тут надо было придумать что-то новое, найти какой-то неожиданный ход, какой-то слабый пункт, что-то… Но в голову ничего не приходило. Вот разве… А, чёрт! Надо же было продолжать допрос, пауза слишком, недопустимо затягивалась.

- Две судимости у тебя? - спросил Игорь.

- Точно, две, - охотно подтвердил Кикоев. - Больше не будет, не старайся. Сыт. И научился. Тут кое-чего, теперь варит. - Он ткнул себя пальцем в лоб. - Меня теперь, начальник, голыми руками не ухватить, понял? - продолжал куражиться Кикоев, сверкая чёрными глазами. - Чуть что, я на дно. Всё. Наших нет. Вот думаю, как отсюда меня выгонишь, я на юг подамся. Тепло, море, горы. Люблю. Пожалуй, там и останусь. - Он лениво потянулся.

Тут Игорь небрежно вынул из ящика стола бумажник и положил рядом с собой, словно приготовил его для чего-то, только время использовать ещё не настало.

В чёрных глазах Кикоева мелькнула насторожённость.

- Узнаешь? - кивнул на бумажник Откаленко.

- Вроде да, а вроде нет, - как-то криво усмехнулся Кикоев и попросил: - Поближе рассмотреть дай, точно скажу.

Он даже наклонился к столу, чтобы, взять бумажник.

Но Игорь строго сказал:

- Сидеть. Придём время, дам. Пока издали любуйся.

- Как хочешь…

Кикоев с напускным равнодушием пожал плечами. И вдруг, помолчав, сказал:

- Давай, начальник, выгоняй скорее. А то прокурору буду жаловаться.

- До прокурора у нас с тобой ещё время есть.

Игорь себя чувствовал сейчас, как когда-то в детстве, во время игры «жарко-холодно». Он вдруг заметил, как с появлением этого странного бумажника стало «теплее», явно «теплее». В допросе появился какой-то пульсирующий нерв. Кикоев почему-то забеспокоился.

Он метнул быстрый взгляд на бумажник.

- А зачем его вытащил?

- Так, - неопределённо ответил Игорь. - Чтобы полежал вот тут.

И он вдруг почувствовал, как забилось у него сердце. Становилось всё «теплее».

- «Полежал»? - хитро и зло переспросил Кикоев. - Врёшь, начальник. Ну, давай так. Не под твой замечательный протокол, конечно. Ты знаешь, у кого в квартире мы были, а?

- Знаю.

- Ни хрена ты не знаешь. Хочешь скажу? Вот этот бумажничек оттуда?

- Не-ет. Хозяин его в списочке не указал.

- Ясное дело. Не его он, понял? Я его в передней подобрал, на полу, под вешалкой. За какие-то сапоги там залетел.

- Думаешь, кто-то его уронил?

- Ага. Веришь?

- Ну и что?

- А то. Если выгонишь меня отсюда, я тебе кое-что покажу.

- Ты думаешь, чего говоришь-то?

- Ясное дело. Но если я тебе кое-что покажу, ты таких боссов накроешь, что я рядом с ними мелочью буду незаметной. Не будет у тебя расчёта со мной даже возиться. Ты за них орден получишь, а за меня шиш без масла.

- Ты лучше не обо мне, а о себе думай.

- Да на кой ты мне сдался, чтобы я о тебе думал? Ясное дело, я о себе думаю. Вот выгонишь меня - и мне больше ничего не надо. А кореши мои пусть идут, за ними хвосты тянутся. А у меня нет. Чистый я кругом. И вещичек моих никто в жизни не найдёт: ни ты, ни Директор.

- Поглядим. У меня хватка, как у бульдога. Захочу, и то не выпущу. Судорога сводит. Вот так тебе, Арпан, повезло. Ну, будешь показывать?

- Не. Раздумал, - лениво объявил Кикоев, отваливаясь на спинку стула и как-то демонстративно потягиваясь.

- Как знаешь, хотя…

И тут Игорь ничего не успел сообразить. Кикоев вдруг, как развернувшаяся пружина, кинулся к столу и схватил бумажник. Но дальше он уже ничего сделать не успел. Откаленко перемахнул через стол и всей тяжестью обрушился на Кикоева. С грохотом отлетел к стенке стул. Кикоев вывернулся из рук Откаленко и зубами впился в бумажник. Откаленко схватил его снова, но уже более грамотно, и Кикоев с воем повалился на пол, поджав колени чуть не к подбородку.

В комнату вбежал конвой.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Игорь, тяжело дыша, поднялся с пола и снял трубку. В другой руке он сжимал вырванный у Кикоева бумажник.

Звонил Лосев.

- Что это с тобой? - спросил он. - Дышишь так?

- Потом. Ну что?

- Мой дал показания на Кикоева. Санкция обеспечена.

- Ты уже кончил?

- Только что увели. Еду на арест.

- Хорошо.

Игорь повесил трубку и повернулся к Кикоеву, который уже снова сидел на стуле и, морщась, вытирал кровь с оцарапанной щеки. Возле него стоял конвойный милиционер.

- Всё, Кикоев. Показания на вас получены. Будете говорить?

- Иди ты к… - сквозь зубы выругался Кикоев.

- Увести, - распорядился Откаленко.

Оставшись один, он снова принялся за загадочный бумажник. И сразу же, видимо, потому, что тот был изрядно помят, Игорь обнаружил секретный карманчик, прорезь которого искусно пряталась во внутреннем шве одного из отделений. Сейчас эта прорезь уродливо вылезла наружу из разорванного шва, её просто невозможно было не заметить.

В карманчике Откаленко обнаружил две записки, написанные, судя по почерку, разными людьми. Одна из записок гласила: «Боря, ты меня не бросай. Мне же 22, а твоей стерве сорок. А Вадик пусть на меня свои миллионы вытрясет, как Борода. Мы же и посмеёмся над ними, да? Целую. Твоя М.». Вторая записка оказалась деловым, зашифрованным подсчётом: «Я - 25, Б. - 20, Г. - 20, М. - 10, мелочь, услуги - 15, резерв - 10. Начиная с июня».

Откаленко задумчиво повертел в руках записки и вдруг на обороте одной из них прочёл: «Тамара. Знаменская, 14, квартира 8». Запись была сделана торопливо, коряво, видимо, каким-то другим человеком. Скорей всего её сделал Кикоев. И тогда это объясняло многое в его поведении сейчас, на допросе.

Игорь устало потёр лоб, потом, вздохнув, снова положил записки в бумажник, спрятал его в сейф и вышел из комнаты.

На следующий день в условленный час Виталий отправился на встречу с Майкой или, как следовало из наведённых справок, с Майей Сергеевной Богомоловой, которой и в самом деле было двадцать два года и работала она старшим кассиром в парковом аттракционе, далее следовал её адрес.

Впрочем, справка эта была куда более развёрнутой и включала в себя не только всякие подробности биографии Богомоловой, но и весьма определённые черты её характера.

Окончив школу, Майка очень быстро вышла замуж за младшего помощника штурмана громадного пассажирского лайнера, совершавшего дальние туристские круизы к берегам различных заморских стран. Корабль был приписан к Одесскому порту. В этом городе и жил молодой муж Майки со своими родителями. Валентин Богомолов оказался в Москве во время короткого отпуска между рейсами и случайно познакомился с Майкой. После четырёх дней безумной любви они подали заявление в загс.