Он вытащил листок бумаги со сведениями о Мириам, разложил его на свободном сиденьи напротив и со всей серьезностью принялся изучать. «Мириам Джойс-Хейнс, около двадцати двух лет», — было выведено его рукою четко и ясно, потому что он переписывал это уже в третий раз. «Довольно хорошенькая. Рыжая. Немного полная, невысокого роста. Беременная где-то на втором месяце. Шумная, общительная. Возможно, крикливо одетая. Может быть, короткая завивка, а может, длинная и химия». Не очень-то много, но это все, что он мог собрать. Хорошо хоть, она рыжая. Да неужели он и вправду сделает это сегодня вечером, удивился Бруно про себя. Все зависит от того, удастся ли ее найти. Возможно, придется перебрать целый список Джойсов и Хейнсов. Мириам, скорее всего, живет с родителями, подумалось ему. Бруно был уверен, что узнает ее сразу, с первого взгляда. Негодная сучонка! Он уже ненавидел ее. Он представил себе тот момент, когда увидит ее и узнает, и принялся нетерпеливо постукивать ногой по полу. Люди двигались в проходе туда и сюда, но Бруно не поднимал глаз от листа бумаги.
«У нее будет ребенок», — послышался голос Гая. Ах, потаскушка! Женщины, которые спят с кем попало, доводили Бруно до бешенства, до дурноты, как те любовницы отца, что превращали в сплошной кошмар его школьные каникулы, ибо он не мог догадаться, знает ли мать и только притворяется счастливой или пребывает в неведении. Он старался воссоздать каждое слово их с Гаем беседы в поезде. Так Гай становился ближе. Гай, подумал Бруно, самый достойный парень из всех, кого он когда-либо встречал. Гай не зря получил эту работу в Палм-Бич, и он заслуживает того, чтобы сохранить ее. Бруно вдруг захотелось быть на месте человека, который скажет Гаю, что незачем отказываться от контракта.
Когда, наконец, Бруно убрал листок обратно в карман и уселся вольготнее, заложив ногу на ногу и опершись о колено скрещенными руками, то каждый, кто ни посмотрел бы на него, обязательно подумал бы, что перед ним — ответственный молодой человек с сильным характером и, возможно, с большим будущим. Он не выглядел здоровяком, конечно же, нет, но во всем его облике ощущалась уравновешенность и некое подспудное счастье, какое на немногих лицах доводится видеть и какого на лице Бруно еще не видел никто и никогда. Жизнь его до сих пор шла по бездорожью: поиски наугад, находки без всякого смысла. Он пережил немало скандалов, он любил скандалы и сам порою создавал их среди знакомых или в семье — но, вовремя выходя из игры, всегда избегал непосредственного участия в развязке. Это, а еще тот факт, что он считал неподобающим выказать сочувствие даже матери, когда ее обижал отец, заставляло ее находить в натуре сына черты жестокости — отец же и многие другие люди были твердо убеждены в его полной бессердечности. Но воображаемая холодность постороннего человека, какого-нибудь приятеля, которому звонишь в одиноких потемках и который не может или не хочет провести с тобой вечер, могла повергнуть его в мрачную, задумчивую меланхолию. Об этом, однако, знала только мать. Он самоустранялся во время скандалов еще и потому, что ему доставляло удовольствие отнимать у самого себя эмоциональный стимул. Так долго его жажда смысла жизни, его аморфное желание совершить некий поступок, который придал бы ей смысл, оказывались поруганными, что он дошел уже до того, что стал предпочитать это поругание, как привыкшие к безнадежной любви предпочитают безответные чувства. Он полагал, что ему никогда не изведать сладости свершения. Он полагал, что уже в самом начале целенаправленного, сулящего надежду поиска у него обязательно не хватит духу и он опять вынужден будет отступиться. Впрочем, энергии хватало, чтобы прожить еще один лишний день. Хотя смерть его совсем не страшила. Смерть была не более чем очередное, еще не изведанное приключение. Если смерть застигнет его во время какого-нибудь опасного предприятия — тем лучше. Ближе всего, подумал Бруно, она подкралась в тот раз, когда он мчался в гоночном автомобиле с завязанными глазами по прямой дороге, выжимая до отказа педаль. Он так и не услышал выстрела, служившего сигналом остановки, потому что валялся без сознания в канаве со сломанным бедром. Порою ему становилось так скучно, что он мысленно перебирал драматические способы покончить с собой. Ему никогда не приходило в голову, что бесстрашие перед лицом смерти — признак мужества, что в его поведении можно усмотреть отрешенность индийских браминов, что самоубийство требует особого, безнадежного хладнокровия. Бруно всегда таким хладнокровием обладал. Он даже слегка стыдился своих мыслей о самоубийстве, ибо это было столь очевидно и невероятно пошло.
Сейчас, в этом поезде на Меткалф, он обрел направление. Он не чувствовал себя таким живым, таким настоящим, таким похожим на всех других людей с тех самых пор, как ребенком ездил в Канаду с отцом и матерью, — тоже, припомнилось ему, на поезде. Он думал, что в Квебеке полно рыцарских замков, которые ему разрешат исследовать; но ни одного замка так и не встретилось, да и не было времени их искать, потому что бабушка по отцу находилась при смерти, — вот почему, собственно, они и поехали; и с того времени он никогда не доверялся безоглядно цели любого путешествия. Кроме нынешнего.
В Меткалфе он тотчас же раздобыл телефонную книгу и просмотрел всех Хейнсов. Он едва распознал адрес Гая, хмуро водя пальцем по списку. Мириам Хейнс не значилась, да он и не ожидал ничего иного. Зато отмечалось семь Джойсов. Бруно выписал их всех на отдельный листок. Трое жили по одному адресу: 1235, Магнолия-стрит, и среди них некая миссис М.Дж. Джойс. В задумчивости Бруно выставил острый кончик языка на верхнюю губу. Неплохое начало. Может быть, ее мать тоже зовут Мириам. Многое определится по кварталу. Вряд ли Мириам живет в шикарном квартале. Он со всех ног бросился к желтому такси, стоявшему у обочины.
12
Было уже почти девять часов. Сумерки удлинялись, постепенно, шаг за шагом, проскальзывая в ночь, и жилые кварталы, состоящие из маленьких, хлипких на вид деревянных домиков, погружались во мглу — лишь кое-где над передним крыльцом светились огоньки: жильцы раскачивались на качелях или просто сидели на ступеньках.
— Здесь, кажется; остановите здесь, — сказал Бруно шоферу. Магнолия-стрит, Колледж Авеню, тысячный квартал. Бруно двинулся вперед.
Какая-то девчонка стояла посреди тротуара и глядела на него во все глаза.
— Привет, — нервно сказал Бруно, словно приказывая ей убраться с дороги.
— Здрасьте, — ответила девчонка.
Бруно окинул взглядом людей на освещенном крыльце: полного мужчину, что обмахивался веером, двух женщин на качелях. Или он пьян сильнее, чем можно предположить, или же ему крупно повезло: с этим номером 1235 он попал в самую точку. Он не мог даже вообразить себе квартала, настолько подходящего для Мириам. Что ж, если тут ошибка, придется пробовать дальше. Список лежит в кармане. Веер у мужчины на крыльце напомнил ему, что на улице жарко, в довершение к лихорадке, которая снедала его с начала вечера. Он остановился и закурил, с радостью отметив, что руки совсем не дрожат. Полбутылки, выпитые после обеда, уничтожили последние следы похмелья и привели его в заторможенное, размягченное расположение духа. Повсюду вокруг звенели цикады. Стояла такая тишина, что было слышно, как кое-где через два квартала взвизгнули тормоза автомобиля. Какие-то парни вышли из-за угла, и сердце у Бруно забилось: вдруг один из них — Гай; но Гая среди них не было.
— Ты, козел! — сказал один.
— Я сказал ей, что не шучу и пусть ее сраный братец не лезет.
Бруно с презрением посмотрел им вслед. Они даже говорили-то на каком-то непонятном наречии. Гай никогда так не говорит.
На некоторых домах не было номеров. А если и на 1235-м тоже нет? Но когда Бруно дошел до места, крошечные цифры 1235 отчетливо рисовались над передним крыльцом. От одного вида этого дома медленно накатила волна приятного возбуждения. Гай, должно быть, часто поднимался тут по ступенькам, подумал Бруно, и этот факт сам по себе выделял дом из множества ему подобных. Дом был маленький, как и другие в квартале, только его желтовато-коричневая дощатая обшивка требовала покраски более настоятельно. Сбоку дом огибался асфальтированным проездом, позади виднелась каменистая лужайка, а у ее края стоял старый шевроле-седан. Светилось окно внизу, и еще одно, угловое, на втором этаже, — там, подумал Бруно, может находиться комната Мириам. Но почему он не знает точно? Да, Гай действительно мало ему рассказал!