— Знаю, — сказала я. Поддержка этих Алави, правящего клана, сосредоточившего в своих руках основные нити власти в Сирии, была важной частью собственного стремления к власти Сауда. Арабская политика — это прежде всего политика семей и кланов. Так что, кто, как не Сауд, мог рассчитывать на поддержку сирийцев и взаимодействие с ними.

— Так или иначе, Сауд решил, что если мы собьем время перепуска в половине ракет, то мы заслуживаем того, чтобы разделить добычу, и они согласились.

— Что такое время перепуска?

— Это время, которое требуется, чтобы вывести из строя системы предохранения и защиты оружия.

— И ты это сделал? Сбил время у половины ракет?

— Я сделал даже больше. Думаю, я разладил по меньшей мере процентов восемьдесят ракет. Я тебе говорил, что преуспел сверх самых смелых ожиданий.

— Тогда почему ты так расстроен?

— Я не расстроен! — закричал он. — Наоборот, я горжусь. Я проник на эту базу лишь пару дней назад. И теперь мне говорят, что моя работа имеет исключительно важное значение, она может обеспечить страну ядерным оружием. Так какого хрена я должен быть расстроен?

— Значит, ты еще не знал об этом два дня назад? — спросила я, почувствовав слабость. Это означало, что в файлах, посланных мною во время последней передачи, еще ничего не было. А если и завтра утром связи не будет?

— Верно, не знал. Какая разница.

— Но это же грех! Ты даешь ядерное оружие в руки террористов. Господи, как ты только можешь думать об этом? Ты должен остановить их!

— Перестань называть их террористами! Они законная военная организация. Почему, скажи, пока евреи имеют все современное ядерное вооружение, это нормально, но стоит только на минуточку представить, что оно будет у арабов, как ты начинаешь стенать о конце света?

— Потому что они собираются его использовать, — сказала я.

— Чепуха, никто не собирается его использовать, — сказал Али, но в голосе его не было особой убежденности. — Все, что будет, это изменение баланса сил на Среднем Востоке, и давно пора. Мы просто собираемся потребовать, чтобы евреи вернули арабам Палестину. И тебе не кажется, что мы можем потребовать очень вежливо?

— А куда же денутся евреи, Али? Если они ее вернут?

— Откуда мне знать? — сказал он, закуривая очередную сигарету. — Может, Соединенные Штаты, как водится, найдут для них местечко. Почему эту проблему должны решать арабы? По мне, пусть хоть все евреи попрыгают в Красное море. Тебе-то что, дорогая моя женушка? Тебе теперь положено быть на нашей стороне. Ты даже не хочешь быть среди них. Ты от всего отказалась ради любви. Романтично до охренения, разве нет?

— Прекрати! — сказала я в отчаянии. — Ты расстроен, ты сам не знаешь, что говоришь. Ты сам хочешь этого не больше, чем я. Ты должен восстановить компьютерную защиту, пока не поздно.

— Но уже поздно, — печально сказал Али. Все его напускное хвастовство и бравада внезапно исчезли, и на какое-то мгновение он стал похож на испуганного мальчика, каким по сути и являлся. — Разбить гораздо легче, чем склеить. Нужно перепрограммировать все системы. Даже если бы я попытался, мне этого не сделать.

— Тогда предупреди их! Разве ты не можешь отправить какой-нибудь текст на компьютер в Димоне? Не говори мне, что не можешь. А когда израильтяне увидят, что кто-то получил доступ к их системам, они будут вынуждены отнестись к этому серьезно и…

— Хватит, — оборвал он. — Я не видел и не слышал, как ты прямо в лицо мне предлагаешь государственную измену. Чтобы я пролил кровь моих арабских братьев ради спасения врага…

Я уставилась на него. Все угрызения совести и колебания, которые я заметила в нем, теперь испарились, или я, может, сама вообразила их.

— Чтобы моя жена осмелилась просить меня предать надежды моего брата, честь моей семьи и доброе имя моей страны ради горстки евреев!

— Мне осточертела вся эта арабская туфта насчет чести! — закричала я. — Мне осточертел твой драгоценный братец! Какая там честь у твоего братца. Он просто шизик.

Али вскочил из-за письменного стола и залепил мне пощечину. Ударил он не очень сильно, но ладонь его зацепила краешек моего глаза, и стало жутко больно. Я закрыла лицо руками.

Он взял мои руки и оторвал от лица.

— Я не хотел, — торопливо сказал он. — Не плачь, Марина.

Глаз мой слезился от удара, но я не плакала.

— Не надо было мне тебе говорить, — твердил он. — Я не должен был рассчитывать, что ты поймешь… Уже поздно. Пойдем ляжем, и я осушу твои слезы. Во всяком случае, в постели у нас не бывает ссор.

— Не знаю, что я в тебе нашла, — сказала я спокойно. — Но наконец-то с этим покончено. Больше ты никогда ко мне не прикоснешься.

— Марина…

— Не смей ко мне подходить, — сказала я. — Иди и найди себе какую-нибудь девку. Это все, что ты заслужил, жалкий трус и ничтожество.

Али выкатил глаза. Он не привык к таким словам от своей послушной жены. Он сделал шаг ко мне, и я напряглась в ожидании еще одного удара, но он прошел мимо меня и открыл дверь.

— Думаю, я воспользуюсь твоим советом насчет девки, — сказал он, скривив рот в горькой усмешке. — Такого пожелания на ночь я еще не слышал. Наверняка это лучшая компания, чем у меня дома. — Он вышел и захлопнул за собой дверь.

Я стояла без движения, пока он не уехал, газанув на дороге так, что взвизгнули покрышки.

— Много на себя берет, — сказала я вслух. Хорошо, а что я ожидала? Что он встанет на колени и скажет: я не могу жить без тебя, дорогая. Я сделаю все, что ты скажешь, только пожалуйста, не оставляй меня. Может быть, подсознательно на что-то такое я и рассчитывала.

Но тогда мне пришлось бы выпроваживать его из дому, чтобы не ждать до утра ради отправки сообщения в Бейрут. Хоть в этом я, по крайней мере, выгадала. Я подождала еще минут десять на тот случай, если Али вернется, передумав или что-нибудь забыв. Затем включила компьютер. Я подсоединилась к своему университетскому номеру, вошла в интерсеть и попыталась отправить сообщение в Бейрут.

Связи не было.

Об этом совершенно однозначно говорилось на экране. На сей раз услужливые ребята из интерсети даже объяснение выдали:

«Ввиду неисправности на спутнике вся международная служба связи не работает до 22 июля. Извиняемся за неудобства».

Я вперилась в экран, прищурилась в надежде, что этот текст исчезнет. Но он не исчезал. Буквы остались на месте, мерцая зловещим фосфоресцирующим зеленым цветом.

«Извиняемся за неудобства».

Это можно было бы назвать самой умеренной фразой года. Я вдруг спросила себя, какие именно слова соответствовали бы моменту, какое извинение было бы более подходящим, когда тебе нужно предотвратить атомную войну, но все проваливается из-за какой-то заурядной технической неполадки.

Мы ужасно, жутко извиняемся? Мы просто волосы на себе рвем, но ничего поделать не можем?

И это то, что я скажу Зви Аврилю, когда целой и невредимой вернусь в Нью-Йорк, а Иерусалим будет лежать в дымящихся руинах, зараженный на тысячу лет?

Потому что к тому все и идет, если я их не остановлю. Братьям за освобождение Палестины наплевать на геополитику и на равновесие сил на Среднем Востоке, что бы там Али не полагал на сей счет. И если они завладеют ядерным оружием, они несомненно используют его, потому что они всего лишь шайка убийц с холодной кровью, которым все равно кого и зачем убивать.

Помимо интерсети у меня были и другие способы переслать сообщение в Израиль. Ни один из них не был надежным. Или безопасным. Никогда не используйте непроверенный канал коммуникации, говорил Зви Авриль. Не звоните мне по телефону. Считайте, что все телефоны прослушиваются. Считайте, что все работают на тайную полицию. Ля-ля-ля — три рубля. Почему же у меня не было проверенного канала обратной коммуникации? В конце концов, неисправная сеть — это дело довольно обычное.

Потому что от меня не ожидалось ничего срочного или важного, вот почему. Моя работа — это просто будничная слежка. А она может парочку дней подождать. Никто не предвидел ничего подобного. И моей вины в этом не было.