— Мама, не переживай так.

— Милый, обещай мне, что бросишь пить. Врач говорит, что это — начало конца. Пойми, сегодня утром было предупреждение. Твой организм предупреждает тебя. — Она облизала губы, и внезапная мягкость накрашенной, подведенной нижней губы так близко от его лица означала больше, чем Бруно мог вынести.

Он крепко зажмурил глаза. Если пообещает — солжет.

— Черт, у меня что, белая горячка? Никогда ведь не было.

— Нет, хуже. Я говорила с врачом. У тебя разрушаются нервные ткани, сказал он, и ты можешь умереть. Для тебя это хоть что-нибудь значит?

— Значит, мама.

— Так обещаешь? — она увидела, как сомкнулись веки и услышала вздох. Трагедия произошла не сегодня утром, подумалось ей, а годы тому назад, когда он впервые выпил в одиночку. И даже не первая выпивка была трагедией, потому что эта первая выпивка было не причиной, а следствием. Сначала все остальное потерпело крах — она и Сэм, друзья Чарльза, его надежды, его последние интересы. И, как бы она ни старалась, ей так и не удалось обнаружить, почему, откуда все началось, ведь Чарли всегда получал все, что хотел, и оба они — и она, и Сэм — делали все, чтобы воодушевить его, поддержать его интерес, к кому бы, к чему бы он ни обращался. Если бы только найти в прошлом точку, от которой все пошло… Она встала: ей самой было необходимо выпить.

Бруно осторожно попытался открыть глаза. Он ощущал блаженную, сонную истому. Он вдруг увидел самого себя на середине комнаты, словно на экране. На нем был красно-коричневый костюм. Он стоял посреди острова в Меткалфе. Он видел, как его тело, моложе, стройнее, чем сейчас, изгибается навстречу Мириам, прижимает ее к земле, переживал еще раз те короткие мгновения, что навсегда разделяли «до» и «после». Он еще раз проделал те особые движения, продумал особые, сверкающие мысли, которыми означены были те мгновения, — и ощутил, что такое не повторится никогда. Тогда, на яхте, Гай говорил, что чувствовал то же самое, когда строил «Пальмиру». Бруно был рад, что оба пережили свои особенные мгновения почти одновременно. Иногда ему казалось, будто теперь можно умереть без сожалений, ибо что еще может он совершить, достойное той ночи в Меткалфе? Разве все иное, что бы то ни было, не станет профанацией? Иногда, вот как сейчас, он чувствовал, что силы сякнут и что-то, может быть, любопытство, умирает в душе. Но он не огорчался, потому что ощущал в себе некую мудрость и подлинное удовлетворение. Лишь вчера ему хотелось объехать вокруг света. Зачем? Чтобы рассказывать потом, где он был? Кому рассказывать? Месяц назад он написал Уильяму Бибу, вызвавшись добровольцем для спуска в новой супербатисфере, которую вначале собирались испытывать без человека на борту. Зачем? Все казалось глупым по сравнению с той ночью в Меткалфе. Все, кого он знал, казались глупыми по сравнению с Гаем. Глупее всего — то, что он собирался в Европе узнать как можно больше женщин! Наверное, шлюхи Капитана отвратили его от любви — так что же? Многие считают, что секс не так уж хорош, как то принято говорить. Никакая любовь не длится вечно, считают психологи. Но он бы не сказал этого о Гае и Энн. Сам не зная, почему, он чувствовал, что их любовь продлится. И дело было не в том, что Гай безраздельно увлечен ею и не видит ничего вокруг. И не в том, что у Гая сейчас достаточно денег. Нет, тут что-то неуловимое, о чем Бруно до сих пор и не подозревал. Иногда он чувствовал, что вот-вот нападет на верную мысль. И ответ ему был нужен не из личных побуждений. Просто из чисто академического интереса.

Он повернулся набок, улыбаясь, щелкая крышечкой золотой зажигалки «Данхилл». Тот тип из бюро путешествий не увидит их ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Дома куда удобнее, чем в этой чертовой Европе. И тут есть Гай.

39

Джерард гнался за ним по лесам, размахивая всеми уликами — клочками перчаток, лоскутом пальто, даже револьвером, — потому что Джерард уже поймал Гая. Гай оставался где-то позади, привязанный к дереву, и из его правой руки струилась кровь. Если он, Бруно, не сможет сбить их всех со следа и пробраться к Гаю, тот истечет кровью. Джерард на бегу хихикал, словно они играли в какую-то забавную игру, и Бруно угадал, наконец, в какую. Еще минута — и Джерард запятнает его своими безобразными руками!

— Гай! — позвал он, но голос прозвучал слабо. И Джерард почти уже касается плеча. Когда Джерард коснется, игре конец!

Собрав все силы, Бруно, наконец, сел. Кошмар оседал, раскалывался на куски, как скала, высвобождая сознание.

Джерард! Он здесь!

— В чем дело? Что-то приснилось?

Розово-багровые руки прикоснулись к нему, и Бруно, извернувшись, вылез из постели.

— Вовремя! Я тебя разбудил, а? — рассмеялся Джерард.

Бруно так стиснул зубы, что они скрипнули. Он удрал в ванную, налил себе и выпил, даже не закрыв дверь. Лицо его в зеркале выглядело чертовски скверно.

— Прошу извинить за вторжение, но я обнаружил кое-что новенькое, — произнес Джерард напряженно, пронзительным голосом, каковой означал, что он празднует маленькую победу. — По поводу Гая Хейнса, твоего друга. Ведь это он тебе снился, правда?

Стакан треснул в руке у Бруно — он аккуратно подобрал из раковины все осколки и сложил их в зазубренное донышко. Затем с тоскою поплелся обратно к постели.

— Когда же ты познакомился с ним, Чарльз? Явно не в декабре. — Прислонившись к корзине с бельем, Джерард закурил сигару. — Ведь ты познакомился с ним полтора года назад, так? Ты встретил его в поезде, когда ехал в Санта-Фе, а? — Джерард выждал с минуту, потом извлек что-то из-под локтя и бросил на постель. — Помнишь это?

Это была книга из Санта-Фе, Платон, принадлежавший Гаю, все еще упакованный, с полустертым адресом на обертке.

— Конечно, помню, — Бруно оттолкнул книгу. — Я ее потерял по дороге на почту.

— Она так и лежала на полке в отеле «Ла Фонда». Как это тебя угораздило взять почитать Платона?

— Я нашел ее в поезде, — Бруно поднял глаза. — На ней был адрес Гая, так что я решил ее отослать. Нашел, кажется, в вагоне-ресторане, если уж на то пошло. — Он глянул Джерарду прямо в лицо, храбро встречая его острый, пристальный взгляд, за которым отнюдь не всегда что-то кроется.

— Так когда же ты познакомился с ним, Чарли? — повторил Джерард терпеливо, словно допрашивая ребенка, уличенного во лжи.

— В декабре.

— Ты, конечно, знаешь, что его жена была убита.

— Разумеется я об этом читал. А потом читал, что он строит клуб «Пальмира».

— И ты думал: «Как интересно — а я полгода назад нашел его книгу в поезде».

Бруно поколебался немного.

— Ну, да.

Джерард хмыкнул и опустил глаза, брезгливо улыбаясь.

Бруно вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Когда же это он видел такую улыбку, слышал такое хмыканье? Однажды он солгал отцу, совершенно очевидно солгал и цеплялся за эту ложь — и тогда ему стало стыдно от отцовского хмыканья, от недоверия в его глазах. Бруно вдруг понял, что взгляд его умоляет Джерарда о прощении, и нарочно отвернулся к окну.

— Значит ты звонил в Меткалф, даже не будучи знакомым с Гаем Хейнсом. — Джерард подобрал книгу.

— Я звонил?

— Несколько раз.

— Может, один раз, по пьяни.

— Несколько. О чем ты говорил?

— Об этой чертовой книге!

Если Джерард настолько хорошо его раскусил, он должен знать: такое как раз в его духе.

— Может, позвонил, когда услышал, что его жену убили.

Джерард покачал головой.

— Ты звонил до того, как ее убили.

— Ну так что? Может, и звонил.

— «Ну так что?» Я должен справиться у мистера Хейнса. Очень знаменательно, если иметь в виду твой интерес к преступлениям, что ты не звонил ему после убийства.

— Меня от убийств тошнит! — заорал Бруно.

— О, я верю тебе, Чарли, охотно верю! — Джерард не торопясь вышел из комнаты, спустился в холл и направился к матери.

Бруно принял душ и не спеша, с тщанием оделся. По поводу Мэтта Левина, вспомнилось ему, Джерард был куда более взволнован. Помнится, он лишь дважды звонил в Меткалф из отеля «Да Фонда», где Джерард, видимо, раскопал те счета. Можно будет сказать, что насчет других звонков мать Гая ошиблась, что звонил кто-то другой.