— По-опалась!

— Ай! — отскочила она. Щеки пошли красными медяками. — Это ты?

— Нет. Арнольд Бабаджанян.

Борька, чуть скосив челюсть, улыбался, долго смотрел в упор.

— Куда?

— Кто?

— Дед Пихто. Ты. «Кто».

— В эту… в Дмитриевку.

— А кто там у тебя? — прищурил глаз Боря с каким-то особым намеком.

— Где?

Борька рассмеялся.

— Ты что, совсем, что ли? В Дмитриевке этой, кто у тебя?

— А-а. Никто. То есть… Какое твое дело?

— Хм… Это еще километров семь топать!

— Автобус все равно дольше ждать.

Борис выудил из пачки в нагрудном кармашке сигарету, помял в руке, красуясь золотой печаткой на безымянном пальце.

— Чего стоишь? Садись, поехали.

Борька правил, елозил сигаретку в губах, косился на Галю. Та жалась к дверце.

— Сядь ты по-человечески. Не бойся, не укушу.

— Мне так удобнее.

Она все-таки подвинулась. Борькин взгляд успел поймать игру Галиных коленок, пробежался до плеч.

— А ты ничего смотришься, нормально. Похорошела, я бы сказал. На эту… француженку, на Мирей Матье стала похожа. — Борька дурашливо втянул носом воздух. — Надушилась зачем-то в Дмитриевку. Аж бензин перешибает! Так все-таки, кто там у тебя?

Галя отвернулась, смотрела на плотную стенку леса.

— Не замуж вышла, случайно?

— Тебе не все ли равно.

— Было б все равно, лазили б в окно. А, да ты же большой спец в этом деле: тук-тук-тук! — вот она я, — отчеканил Борька.

— Останови.

— Ладно. Пошутить нельзя. Сидишь сама, как… Ответить трудно? Дочка-то где?

— Ее Дашей зовут.

Борьке это, наконец, надоело. В самом деле — она же еще и дергается! Какую-то героиню из себя корчит. Одна ребенка воспитывает?.. Кто просил рожать?!

— Знам. Чай, кажинный месяц боли сотни платим, — ломая язык, съязвил Борька.

— Платишь-то всего…

— Зато по сколько! — Он присвистнул. — А сколько впереди! А у меня семья. От своего дитенка отрываю. Кстати сказать, если я, конечно, не ошибаюсь, кто-то говорил: «Сама воспитаю, помощи не попрошу…» Говорил кто-то такое, а?

Галя мрачнела.

— Что молчишь?

— Дурочка была. А ты как хотел: попользовался — и в кусты. — Она вдруг осмелела, стала норовистей. — Плати, милый, по закону положено.

— По закону?.. Ты же сама… Я… — Борьку чего-то заело. И прорвало. — А по закону не положено сначала замуж выйти, а потом рожать?! А по закону не положено знать, раз я деньги плачу: куда мои деньги уходят?! — Тут он уж хлестко влепил, как пощечину: — На ребенка или на хахаля?!

— Конечно, на хахаля, — улыбнулась Галя. — Догадливый ты какой. Я теперь, Боренька, знаешь, как живу: красиво — направо и налево!..

— Рад за тебя.

— Только теперь я не дурочка с шоферюгами разными знаться. Да на них еще тратиться. Сейчас, знаешь, с какими гуляю… В ресторане «Баку». Угощаю-ют! Шампанское все, шампанское… Не то что ты: пригласишь в шашлычную, возьмешь вермут… «розовый» — и рад до пупа.

Борис молчал. Смотрел прямо. Перебирал пальцами рубчики на руле. Он испытывал сильное желание врезать наотмашь правой по Галиным пухлым подкрашенным губам. И неожиданно для себя пошел на мировую:

— Поумнела. Ехидной стала.

— Было у кого учиться.

И совсем неожиданно его рука полезла по ее плечам.

Она увильнула.

— Галя, а, — Борька как-то чересчур посерьезнел, говорил с хрипотцой. Снова потянул руку.

— Держись за руль, перевернемся.

Борька ехал медленно, едва тащился. Мучительно соображал. Вдруг переключил скорость, добавил газ, проскочил несколько метров, свернул с дороги:

— К одному мужику тут надо…

Помчался вдоль просеки. Опять резко крутанул баранку — машина встала меж деревьев. Схватил Галю грубо, крепко, ловил губы, дышал:

— Ты же моя, я о тебе день и ночь…

Ему действительно в последнее время не раз вспоминалась прежняя возлюбленная. Бывало — злом, бывало — добром. Жена была чересчур размеренной, правильной и какой-то невероятной любительницей чистоты: в квартире ни пылинки, ни соринки — не знаешь, куда ступить. Ребенка воспитывала исключительно по книжкам, — страшно дыхнуть. И думалось о Гале — с ней было бы проще и свободнее. Но особенно часто грезилась былая любовь ночами, когда рядом с мягким ленивым телом жены находило ощущение, будто он исполняет необходимую утомительную работу. И тогда, остро, до тоски представлялось другое тело, тугое, трепетное, льнущее.

— Прибереги себя для жены, — оттолкнула она его: он всегда удивлялся ее силе.

— Что жена? Думать о ней не хочу, ты…

Галя выскочила из кабины.

— До свиданья.

— Подожди! — Прыгнул он следом, схватил за руку. — Галя! Разведусь я! — И сам удивился своим словам. И обрадовался. Жизнь с женой, квартира казались далекими и ненужными, будто даже не его. А все, связанное с Галей, выглядело веселым праздником.

— Не могу без тебя! К общежитию твоему как-то подъезжал, стоял-стоял, думал-думал — и не зашел…

Галины глаза так и впились в него, что-то цепляли, выискивали: страх в них жил и надежда.

— А помнишь, мы с тобой в лесу были, когда ты в армию приезжала ко мне. Лосей пугали… С капэ, помню, звонят: сестра, говорят, приехала. Я удивляюсь — неужто Люська? Не похоже на нее. Прихожу — а там вон какая сестра! Дурак я, Галька, дурак! Надавай по этой дурной башке! — Борька взял ее за плечи, наклонился. — Ну как я без тебя?

Она вся сжалась, усиленно глотала, глотала, отбивалась веками — не получилось — покатились из глаз капельки.

— Господи… — с мукой прошептали ее губы. — Почему верю-то тебе? А, Боря? Не хочу верить, не хочу, а не могу…

Они лежали в неглубокой воронке, поросшей низенькой сухой травой.

— И как это вышло, что мы сегодня встретились? — жалась к его плечу Галя.

— Судьба, — размеренно сказал Борька. Чувствуя ее невесомое тело на своей руке, он казался себе большим, сильным и мудрым.

— Выходит, если бы не встретились, так бы и жили? Мучились бы друг без друга и жили?

— Я же говорю, судьба. Все равно бы встретились. Или я бы тебя нашел.

— Ты посмотришь еще, какая дочка у нас растет! — прижалась она крепче. — Сразу влюбишься. Волосики белые-белые — в меня, а сама смуглая такая — в тебя, носик курносенький, глаза голубые-голубые…

— Это в деда, в отца моего.

— Ага. И щечки, как булочки. Голосок тоненький такой. Говорунья, уже вовсю говорит. С восьми месяцев стала говорить.

— А где она сейчас?

— Так я к ней еду! Подруга, Тамарка Бурова, ты ее знаешь, у окошка койка стояла. Она же отсюда, из Дмитриевки. У ней родители там живут. Она в отпуск пошла и взяла с собой Дашку. Пусть, говорит, молоко попьет настоящее, по травке босичком побегает. У меня же Даша — дочь полка. В общежитии все девчонки возятся с ней, играют, платьишек надарили — до школы хватит.

— Ты что, все в той же комнате живешь? Должны площадь отдельную выделить как одиночке. Все-таки на стройке работаешь.

— Обещают. Переселили меня вообще-то. На первый этаж, где семейные. В комнатку к такой же матери-одиночке подселили. И то едва выхлопотала. Она чуть постарше меня. Живем: у нее кровать, у меня кровать, у ней детская кроватка — у меня детская, а стол уж поставить негде. Девчонки приходят, все хохочут, — Галя рассмеялась.

— Хех. У меня двухкомнатная, тридцать пять квадратов на троих — и то вроде тесно.

— Вы же объединились… — Галин голос несколько потускнел. — Обменялись удачно, повезло.

Она молчала, казалось, чего-то ждала. Он притянул ее к себе, поцеловал.

— Ты эту квартиру ей оставь, всю, пусть.

— Посмотрим, — Борис снова положил голову и долго смотрел вверх. Из-за верхушек деревьев медленно выплывало большое белое облако. Оно выходило плотное и массивное, притеняло солнце и будто бы даже придавливало Борю к земле. До него ясно стало доходить: как это непросто оставить жену. Живут они с Наташей в общем-то неплохо, обеспечены. Ребенок тоже. Квартира. Надо будет как-то объясняться, что-то говорить, собрать вещи и уйти — куда? Потом разводиться, разменивать площадь!.. С Галей, конечно, лучше и легче, но… вот как бы так, чтоб и жена осталась, и Галька была?..