Гибель командира-друга была для меня не менее тяжелой, чем потеря Александра и Ивана. Несгибаемым, большой души человеком был наш «Садко», и всем было по-человечески жаль его. Постояв немного возле свежей могилы, продолжали путь. Через несколько десятков метров безымянный бугорок скрылся из глаз.

Виктор, я и еще двое десантников из третьего взвода несли пулемет «максим» с коробками лент. Несли попеременно: то ствол, то станину (станина весом 32 кг, ствол - 20 кг). Из сил выбившись, отстали.

Стемнело. В темноте спотыкались о корни, цеплялись за сучья. Если бы в то время на головы фашистов сыпалось столько же мин и бомб, сколько наших проклятий, война закончилась бы значительно раньше.

Часов в шесть утра добрались до деревни Богородское (километров 30 от Аскерова). Здесь разместился наш батальон. От деревни ничего не осталось, кроме баньки. Редко удается помыться в бане солдату, находящемуся не во вражеском тылу, а нам, десантникам, всю зиму баня только во сне снилась. И как же мы были довольны, когда наш старшина устроил нам баню - в прямом, а не в переносном смысле.

Когда в очередной партии желающих помыться мы с Виктором подошли к предбаннику, нас обдало уже позабытым банным духом, от ощущения которого заныло до крови расчесанное, давно не мытое тело. Из клубов пара ежеминутно открывающейся двери появлялись разомлевшие и раскрасневшиеся десантники. С шайками в руках они бежали к ручью и, зачерпнув воды, окатывали друг друга под веселый гогот. Слышались шутки, соленые присказки, как будто и не было тяжелых кровопролитных боев, смертей, изнуряющих маршей и переходов.

Приподнятое настроение десантников я не берусь объяснить. Может быть, они радовались выдавшемуся теплому дню или тому, что уцелели наперекор всем расчетам и прогнозам и теперь могут мыться в бане и шутить. Или, может быть, тому радовались, что прошел слух о скором возвращении на Большую землю, хотя все, конечно, могло оказаться просто мечтой. Мы быстро разделись, взяли в руки по портянке (мочалок и мыла не было) и принялись золой тереть друг другу спины, поддавать пару и плескаться, как расшалившиеся дети.

После помывки, просушки и прожарки одежды над каменкой - до вечера отдыхали, греясь на солнышке. Ночь провели как обычно - под открытым небом. На другой день, во второй половине, пришел военфельдшер и от имени комроты попросил Цветкова выделить ему людей на переноску раненых из соседней деревни на аэродром.

- Придется, видно, вам, Зайцев со Смирновым, идти, некого больше послать, - попросил нас комвзвода. Не приказал, а именно попросил. Солдаты хорошо знают, что просьба командира - это особое, не записанное в уставе доверие, не оправдать которое просто невозможно, как невозможно не выполнить приказ. Кроме нас со всей роты набралось еще человек шесть. Пока шли до деревни, всех святых помянули. Дорога была - не дорога, а сплошное море грязи и воды.

Я шел и не переставал думать о том, как мы понесем по такой дороге раненых. А если еще и тяжелых?

Придя в деревню, зашли в первую же избу. В ней находилось несколько женщин и один пожилой мужчина. Поздоровавшись, остановились у порога.

- Проходите, садитесь на скамейку, - предложил хозяин.

По траншейной привычке устроились на полу, положив автоматы на колени.

- Есть, наверное, хотите, - заспешили женщины и поставили на стол две миски щей, хлеба и картошки.

Мы отказаться не посмели и, не выпуская из рук автоматов, уселись за стол. Пока ели, женщины стояли тут же. Со смешанным чувством любопытства, восхищения и бабьей жалости смотрели они на наши исхудавшие мальчишеские лица. От их участия и горячих щей на душе стало как-то уютно и тепло.

Оставив нас после еды отдыхать в избе, военфельдшер пошел выяснить относительно раненых. Ходил он недолго. Раненых, оказывается, уже отправили на аэродром. Нам ничего не оставалось, как вернуться обратно. Распростившись и поблагодарив гостеприимных хозяек, вышли за калитку. На оттаявшей завалинке избы сидел седобородый дед, одетый в облезлый овчинный полушубок и такую же шапку. Дед щурился на солнышке и курил «козью ножку» в палец толщиной.

- Здравствуй, дедушка! - поздоровались мы с ним.

- Здравствуйте, внучики, здравствуйте, - закивал он головой.

Рослый десантник, хитро подмигнув, подошел к нему поближе и, стараясь упрятать басовые нотки, попросил: - Дедусь, не найдется ли у вас махорочки на затяжку?

- Как не найтись, детки, найдется. Для вас, наших защитников, ничего не жаль, - говорил дед, доставая кисет. - Его, супостата, бейте только крепче, чтоб забыл дорогу в Расею! - старческим, но еще не потерявшим силу голосом просил нас ветеран, побывавший, наверное, и сам не на одной войне.

- За табачок, дедушка, спасибо, - поблагодарил его находчивый десантник,- а насчет фашистов - били и будем бить, пока живы, несмотря на то, что и нам перепадает, - добавил он.

На околице деревни нам повстречался толстенький и рыжий десантник с лицом, что твое лукошко. В поводу он вел лошадь» рыжую, как и сам.

- Кому война, а кому мать родна, - усмехнулся все тот же рослый десантник, глядя на «тыловика».

- Здорово, фронтовички! - расплылся тот в улыбке. - Прямо-таки до зубов вооружились, даже боязно подходить к вам.

- Завидуешь - иди на передовую! Она давно по тебе плачет, - предложил ему Виктор.

- Где приказано, там и служим, - нисколько не обидевшись, добродушно рассмеялся тыловой «трудяга».

- А что, не найдется ли у вас трофейного пистолетика в обмен на махорочку? - не переставая улыбаться, спросил он.

- Чего нет, того нет,- со вздохом ответил военфельдшер, заядлый курильщик.

- Эх вы, а еще на «передке» безвылазно, - разочарованно упрекнул нас любитель «сувениров».

Потом решительно полез в карман куртки.

- Берите так, сочтемся после войны, - протянул он военфельдшеру пачку махорки. И, ничего больше не сказав, зашагал в деревню вместе с рыжей своей лошадью.

- Он хоть и тыловик, а мужик с понятием, что там ни говори, - одобрительно заметил военфельдшер, раскрывая осьмушку ярославской душистой махорки.

Ведя неторопливый разговор, мы беззаботно шли по лесной дороге, не разбирая ни луж, ни грязи. На душе по-весеннему было легко, теплый ветер обдувал наши лица, колыхал ветки деревьев. Так и хотелось раскинуть руки и, словно на крыльях, подняться в небесную синь-даль…

Но что там впереди, за поворотом дороги? Чьи-то голоса?

Мгновение - и не осталось следа от нашей беззаботности и благодушия. Суровые складки пересекли переносицы, холодно-ледяными стали наши глаза, как у солдат, не раз смотревших смерти в лицо. Взведя затворы автоматов, мы в несколько прыжков укрылись за деревьями.

Голоса стихли, но снова раздались уже ближе.

- Фрицы, - не сказал, а выдохнул Витя. .

И верно, из-за леса появилось пятеро гитлеровцев и один штатский - видимо, проводник. Похожий на оголодавшего волка, он шел впереди, втянув голову в плечи, словно ожидал удара. Ощетинившись во все стороны стволами автоматов, враги шли, боязливо озираясь по сторонам. Шли, а смерть уже опускала на их головы свою зазубренную косу.

Пропустив фрицев метров на десять, мы крикнули: «Хенде хох!» Фашисты и не думали сдаваться. Упали на землю (сказывался опыт) и открыли огонь. Мы вскинули автоматы, и разгорелся короткий, не знающий пощады бой. Дубрава наполнилась гулом и грохотом выстрелов, криками фашистов. Пули впивались в деревья, срывали кору, подрубали ветви.

Я стрелял короткими очередями, стараясь не зацепить стоявшего впереди Виктора. С его головы неожиданно, словно сама собой, сорвалась шапка и, дымясь, покатилась по земле. Виктор, обернувшись на мгновение, крикнул что-то и, зло сорвав с пояса противотанковую гранату, бросил ее в фашистов. От взрыва лес словно застонал. Деревья закачались и жалобно заскрипели, как от бури.

Грохот взрыва, эхом прокатившись по лесу, замер вдали. Бой угас, и снова увидели мы небо и солнце, ощутили дуновение ветра, словно и не было только что разыгравшейся кровавой схватки с недобрыми иноземными пришельцами.