- Ну и разиня же ты! - только и сказал Виктор.-А, я-то от него сочувствия ожидал. - Я все удивляюсь, какой-то ты неубиваемый! Ни бомбы тебя не берут, ни пули, ни мины. Не сердись, извини меня…

- Чем философствовать, лучше за обедом сходил бы.

- Где твой котелок?

Я полез в вещмешок за котелком. Когда извлек его на свет, на моем лице появилась, видимо, очень кислая мина, так как Виктор тоже сморщился. Котелок в трех местах был пробит пулями. Рваные края дыр отсвечивали серебром. «Здорово прострочило».

- Миша, не тужи! Я тебе другой достану. У меня есть лишний, трофейный, на всякий случай припрятал.

Снайпер по-прежнему не давал нам покоя. Один десантник был им ранен в плечо, едва только приподнялся над траншеей. И на меня не раз глядело чёрное незрячее око винтовочного ствола снайпера, когда по вызову ком-роты или комбата приходилось идти на НП или КП. Но у меня был уже опыт в таких делах. Всей спиной и затылком, когда делал перебежку, ощущал я наведенный на меня ствол. И когда должен был уже грянуть роковой выстрел, я падал на дно траншеи. Вслед запоздало свистела пуля. Так было не однажды.

Но нашлась управа и на снайпера. По отблеску оптического прицела мы обнаружили его. Он прятался за толстым стволом березы, метрах в пятидесяти от нас. Винтовочные пули не пробивали березу, и подступиться к ворогу было трудно. Березу могла пробить только пуля из бронебойного ружья.

Обратились за помощью к бронебойщикам. Они поначалу возмутились.

- Чтобы мы на какого-то паршивого фрица бронебойные патроны тратили? Слишком много чести…

- Это не простой фриц, а снайпер,- убеждали мы их. - Он Ивана Климачева убил, а сегодня еще одному плечо прострелил. Смотрите, он и до вас доберется,- пригрозили мы.

Этот довод помог. Они согласились с нами. Под покровом ночи переправили ружье и расчет ПТР в наш снежный блиндаж. Для ружья в блиндаже перед амбразурой мы соорудили постамент из застывших трупов.

Наступило утро, а вместе с ним и тишина. Немцы в эти утренние часы занимались туалетом и завтракали: Мы тоже. Покончив с завтраком, показали бронебойщикам березу. Они стали наблюдать за ней через амбразуру.

- Смотри, смотри! Сверкнуло, - шепотом проговорил один из них.

- Где?- переспросил другой.

- Да вон! У корня справа.

- Теперь вижу. Ишь куда запрятался! Сейчас мы ему покажем. Жаль вот только в березу стрелять. Красивое дерево!

- Хватит тебе сантименты разводить, стреляй, пока еще фриц ни о чем не догадывается!- недовольно сказал второй номер бронебойки.

- Прости, родная.- И, еще нашептывая что-то ласковое, первый номер приладил к плечу приклад ружья и старательно стал целиться.

Гулко ударил выстрел. Береза вздрогнула, и с ее веток посыпался иней. Ударил еще выстрел. На миг наступила тишина. И тут же взорвалась воем мин и грохотом взрывов. Снайпер больше не беспокоил нас. Вздохнули свободнее.

Траншейная жизнь в Дубровке была довольно скучной. По целым суткам вели наблюдение за противником, а он за нами. Мелькнет в траншее каска или спина - стреляешь. Зазевался сам - стреляют фрицы. Нам больше нравился другой маневр: свалиться с неба, разгромить, уничтожить и исчезнуть. Но приказ есть приказ, и мы обязаны были его выполнять.

- Товарищ комиссар,- обратился я однажды к Васильеву, - объясните нам, почему мы действуем не как десантники, а как обыкновенная пехота?

- А мы и есть пехота, товарищ десантник, только крылатая. Нас забросили в тыл, чтобы уничтожать врага. В этом наша главная задача. Нами освобождены уже целые районы и уничтожено немало гитлеровцев. В этом наша помощь войскам основного фронта, моральная поддержка советским людям Смоленщины. Мы лишаем вражеские войска свободы маневра резервами, которые, не будь нас здесь, они могли бы перебросить на другие фронты. Громим железнодорожные станции, рвем коммуникации, нарушаем связь. Одним словом, ставим палки в колеса их военной машине.-

- А на Большую землю еще не скоро вернемся? - задал комиссару вопрос кто-то из десантников.

- Что, по мамке соскучился или зазноба осталась? - задал в свою очередь вопрос Васильев.

- Тоже скажете, товарищ комиссар, я просто так, для интереса, - смущенно ответил спрашивавший.

Мы рассмеялись.

- Вернемся, обязательно вернемся!

Простые и доходчивые объяснения комиссара рассеяли все сомнения и помогли понять, почему мы действуем именно так, а не иначе.

Комиссар говорил с нами доверительно, ничего не приукрашивая и не сгущая красок. Говорил, как с людьми, которые хорошо осознают значение поставленной перед ними задачи. Я понимал, что комиссар не агитирует нас, а делится с нами своими мыслями и соображениями. Этой простотой и человечностью он и завоевал наши сердца.

Шли. бои, сменяясь короткими передышками, шла и весна, подчиняясь своим, неподвластным людям законам.

Наступил апрель.

Выполняя приказ, мы надежно удерживали занятые рубежи, готовые в любую минуту к совместным действиям с войсками 50-й армии по выполнению нашей общей задачи - прорыва фронта и захвата Вязьмы.

Но войска армии почему-то не предпринимали решительного наступления, и это сказывалось на нашем положении не лучшим образом.

Мы находились в гуще вражеских регулярных армий, хорошо вооруженных и обеспеченных, и нам приходилось действовать в очень сложных и трудных условиях.

Гитлеровцы предпринимали все, чтобы разделаться с нами. Поэтому мы прибегали к широкому маневру, взаимной выручке и внезапным, ошеломляющим ударам по объектам фашистов. Форсированные марши и многокилометровые броски были нам не в диковину.

Мысль, что так нужно для дела, для победы, поддерживала наши силы, когда казалось, что их уже не оставалось.

Если требовала необходимость и обстановка, с ходу кидались в бой, в лютой ненависти к врагу. А потом снова марш и снова бой в другом, противоположном для противника месте. И ничто не могло нас остановить: ни пурга, ни мороз, ни весенняя распутица.

Весна, не считаясь ни с чьими планами и стратегиями, широким фронтом шагала по земле. Под лучами солнца снежные стенки траншей оседали. На дне появились лужи. Нельзя было ни встать, ни сесть. Сядешь - вымокнешь, приподнимешься - стреляют… Приспосабливали для сидений амуницию, брошенную немцами при бегстве из траншей: шинели, каски, противогазы.

Звонкая капель, перекликаясь, с журчанием ручьев, тревожила душу неизъяснимой тревогой. Весна раскрыла тайны зимы. Все, что раньше было скрыто от глаз под снегом, оттаивало и обнажалось во всей своей неприглядности: трупы, воронки от мин и бомб, черные пожарища на месте бывших домов. Среди этого хаоса, разрушения и смерти весна и все живое деятельно готовились к созиданию, согласно извечному и нерушимому закону матери-природы. Хоть и не было мира под солнцем, весна оставалась весной. Солнце, яркое и теплое, не скупясь на ласку, грело щеки, припекало спину. Звенели голоса оживших синиц, запах разогретой хвои волнами доносило до нас из леса.

С какой грустью вспоминали мы погибших друзей! Весна была уже не для них. Гнев и ярость поднимались во мне с удвоенной силой. В одну из таких минут взял я в руки «дегтяря» и начал бить по вражеской передовой длинными очередями. Это было что-то безотчетное, неосознанное и неподвластное воле. То ли в отместку, то ли просто так фашисты обрушили на наш «блиндаж» настоящий шквал минометного огня. Черно-серая завеса из снега и земли скрыла от нас и солнце, и небо, и лес.

Рядом со стенкой рвануло, что-то тяжелое обрушилось на меня, и все исчезло.

Первое, что увидел, когда пришел в себя, было злое лицо Виктора. Стоя на коленях, он ругался, сбрасывая с меня лопаткой снег. Взрывов не было слышно. Я сделал усилие приподняться, но ноги были плотно придавлены отвалившейся массой снега. Как я понял, на меня обвалилась стенка «блиндажа».

- Раздышался, Аника-воин,- сердито сказал Витя, заметив мою попытку подняться. - Прыткий уж больно!.. Я тебе-по-хорошему хочу сказать: уймись, не то беду накличешь на мою и свою голову. Вот доложу ротному, он тебе покажет…