Что должен был показать мне ротный, Виктор не успел досказать… Снова завыли мины и забухали взрывы. В порыве признательности и доброго чувства к другу, последнему из нашей когорты, я сказал:

- Витя, не могу я! Не могу дождаться, когда уйдем отсюда! Они все время стоят передо мной…

- Наверное, уже скоро, - обнадежил он меня уже с теплой ноткой в голосе.

В конце декады наш батальон (числом не больше, роты) ночью оставил Дубровку. Отход наш прикрывали партизаны из отряда Жабо. Двое суток без маковой росинки во рту шли по лесу. Куда и зачем, я не имел понятия. Солдату об этом знать было не положено. Но кое-что о замыслах командования до нас дошло. Мы двигались к линии фронта. Все думали: на прорыв!

На коротком привале поделился своими мыслями с Витей.

- Честно говоря, нелегко будет, даже если нам помогут с той стороны. Измотались мы здорово. Видишь, какое месиво вокруг: снег, вода, вода и снег…

В этом он был прав. Очень тяжело всем приходилось. Силы были на пределе, и непонятно, откуда они у нас еще брались. Война в тылу - нелегкое занятие.

Запоздавшая весна брала свое. Тропинка, которую проделывали впереди идущие, вскоре же заполнялась, водой. Шли, стараясь не зачерпнуть за голенища сапог (их нам два дня назад доставили с Большой земли). Приходилось совсем плохо, если на пути попадались низины и ложбины. Бурные вешние воды текли по ним и несли хворост, поленья дров и целые бревна. Шли и мы в этом потоке не по одной сотне метров. Вода доходила до пояса и выше, сжимая тело холодным обручем. Выйдя из очередной ложбины или низины, выливали воду из сапог и шли дальше. Вид у всех был ужасный. Прокопченные до черноты, в прожженных куртках, увешанные оружием, мы походили больше на лесные привидения, чем на десантников.

Шагая вместе со всеми, я нес на плече пулемет. Тихо плескалась под ногами вода. По лесным полянам, мимо берез и сосен, змеилась водяная дорожка. Что-то теплое и липкое обнимало сознание мягкой скорлупой забытья. Мне начинало казаться, что иду я вовсе не по раскисшему снегу, а по звонкому прозрачному ручью деревенского оврага: посвистывают кулички, летают, вода леденит ноги, а я иду и иду. Устал, и идти дальше нет сил…

- Мишка, держись, не падай! - сквозь дрему донесся до меня голос Виктора. Он поддерживал меня за руку.

- Гляжу, повалился, еле успел поддержать. Уснул, что ли?

- Уснул, - через силу ворочая языком, проговорил я и снова шел вперед, не чувствуя окоченевших от холода ног.

Потом опять все уплыло, и снова я перестал ощущать окружающий мир. Исчезли шедшие впереди десантники, деревья.

Мы несли мины для тяжелого батальонного миномета, перевязанные попарно парашютными стропами. Каждая мина весом в несколько килограммов. Они, как огромные груши, висели перед глазами, на спине идущего впереди товарища. И тоже исчезли.

Одна за другой появлялись и исчезали перед глазами виденные когда-то, давно и недавно, картины.

…Масленица в деревне.

Светит в небе луна в ореоле огромного круга, горят снопы соломы, гремят ружья…

Шумно и весело. Подражая взрослым, мы - человек шесть мальчишек - собрались днем в гости к своему сверстнику Леке, который жил через улицу. Его отец, по прозвищу Кавляга, был первейшим шутником и балагуром на все село. Дверь нам отворила бабушка Большуха, мудрая и добрая старуха. Лека сидел за столом и ел блины с сытой на меду. Подобревший от первача Кавляга сидел тут же, на скамейке, блаженно улыбаясь. Увидев нас, заулыбался еще шире.

- Парнишки, садитесь за стол, блины будем есть! Марфа, ставь еще сыты и блинов! - расщедрился он.

- Сейчас принесу, Аркадий Федорович! - ответила та.

Сняв только шапки, мы прямо в пальто тесно уселись за стол. Появилась тетка Марфа с горой блинов и блюдом сыты. Наша братия все съела за минуту. Сидим, вертим ложки в руках, облизывая, ждем еще. Кавляга как-то загадочно и хитро посмотрел на нас и спрашивает елейным голоском: «Наелись ли, дорогие гости?»

- Нет! - раздалось наше дружное в ответ.

- Хорошо, посидите! Сейчас еще угощу.

Пошел зачем-то в сени, оставив дверь открытой. Вернулся .быстро, с ременными вожжами в руках. Мы, как увидели вожжи, проворненько выскочили из-за стола - и к двери. На пороге кто-то растянулся. Получилась куча мала. Потирая синяки и шишки, унося ноги, выскочили на улицу, оглядываясь на сени… Споткнувшись, я падаю в снег. Что-то больно ударяет меня по спине…

Открываю глаза. Лежу на краю тропинки. Ноги и приклад пулемета купаются в воде, вещмешок съехал на бок, а возле головы, вдавившись в снег,- хвосты мин с ажурным оперением. На взрывателях не было предохранительных колпачков. Потерялись они, видимо, еще при выгрузке из самолетов. Мины могли бы от удара взорваться.

- Опять уснул, - незлобно ворчал Витя, стоя возле меня.

С его помощью молча поднялся сначала на четвереньки, а потом на ноги.

Всем было тяжело, но ни одной жалобы, ни одного упрека не слышали от нас командиры, делившие с нами все трудности и лишения.

На исходе вторых суток услышали треск пулеметов, стрекот автоматов, а в промежутках - разнобойные винтовочные выстрелы. Высланная вперед разведка доложила: «В километре отсюда ведут бои с фашистами за деревню Буду десантники восьмой бригады». Командир батальона Смирнов приказал приготовиться к бою и осторожно двигаться к деревне.

Освободившись от мин, мы вышли к крайним избам. От ближайшей к лесу поднимался дым, но огня не было видно. Как в кинокадре, перед нами промелькнули три фрица в касках и исчезли, заскочив за угол. Когда мы добежали до избы, фрицев и след простыл.

Выстрелы раздавались на другом конце деревни. Соблюдая осторожность, стали продвигаться к ее центру. Я снял пулемет с плеча, чтобы вставить диск. Что-то случилось с защелкой. Витя «тихонько» нажал на нее прикладом, она отлетела. Перед боем кроме пулемета и гранат другого оружия у меня не было.

Взяв по гранате в каждую руку, побежал вперед, двигаясь перебежками по огородам от избы к избе. По пути наткнулся на убитого фашиста, лежавшего на спине с винтовкой поперек груди. Упрятав гранаты в сумку, я вооружился оружием врага. Запястье руки коснулось холодного и скользкого. Посмотрел - кровь. Красными, как клюква, каплями выступала она на зеленом сукне шинели фрица. Пальнув из винтовки для пробы, вынул из патронташа убитого несколько обойм и перебежал за угол ближайшей избы. Здесь уже стоял Виктор.

Метрах в пяти от угла, на виду у фашистов, сидел на коленях, словно живой, младший лейтенант из 8-й бригады. На его виске ярко выделялся сгусток запекшейся крови.

От соседней избы к нам подбежали еще двое десантников с комиссаром Васильевым. И надо же такому случиться! Из троих вражеская пуля выбрала его. С Виктором мы подхватили комиссара, затащили его за угол и уложили на снег. Задыхаясь, наш наставник прошептал: «Прощайте! Умираю. Отомстите за меня!»

Это были его последние слова. Пораженные горем, мы словно окаменели на какое-то время и молча смотрели на своего комиссара.

Оглушительный взрыв и сверлящий звук осколков привели нас в чувство. Крик ярости и боли вырвался из наших глоток. Мы бросились вперед с одной мыслью-. отомстить.

Я бежал, стрелял, падал и снова бежал. Свистели пули, падали раненые и убитые десантники…

Мы остановились возле избы без крыльца и сеней (на дрова их гитлеровцы, видимо, разобрали), соображая, как безопаснее открыть дверь, чтобы не попасть под огонь засевших в избе фашистов. Неожиданно дверь, словно бы сама собой, раскрылась. На пороге появилась девочка лет восьми, простоволосая, в одном платьице. Учащенно дыша, мимо нас пробежали трое десантников и с ходу бросились к двери. Автоматные очереди опередили их. Девочка, успевшая перешагнуть через порог, раскинув руки и глядя на нас испуганно-удивленными, как лесные колокольчики, глазами, упала на снег. Десантник, бежавший первым, схватившись за живот, со стоном упал рядом. Открыв огонь по двери, мы ворвались в избу. Здесь, на полу, скорчившись, валялся убитый гитлеровец, второй остервенело рвал из окна раму. Из подполья доносился плач и крик женщины, по-видимому, матери девочки: «Пустите, пустите меня к ней!» - кричала она безумным голосом. Совершившееся на глазах злодейство затмило и наш разум. Оторвав от рамы фашиста, мы выволокли его на улицу и принялись бить прикладами, забыв, что в руках у нас не дубины, а оружие, из которого можно стрелять.