— И вы постоянно вспоминали дни, когда вместе с ним проводили выходные. И эти воспоминания причиняли огромную боль, — мягко прервал Филипп.

— Именно так! — Нэнси поразилась, что он так просто закончил ее мысль. Подняв к нему грустное лицо, она не смогла сдержать слез. Когда же сквозь их пелену увидела, что Филипп ей искренне сочувствует, губы ее сжались от отчаяния. — Я люблю свою службу, но мне тяжко совершать эти поездки по знакомым дорогам, — проговорила она. — Каждый поворот, каждая тропинка вызывает бесчисленные воспоминания. Мы тогда так хорошо изучили окрестности.

— Да, дилемма. Вам очень трудно. И сладко, и горько.

Что-то в душе Нэнси притягивало ее к Филиппу. Он способен сочувствовать, он все понимает… Между ними явно существует какая-то непередаваемая словами связь. Женщина не знала, как это назвать, она понимала только одно — ей хочется довериться этому мужчине. И тем не менее откуда ему знать, что это значит — потерять близкого человека и потому думать о нем каждый день, каждую ночь?

— Я об этом никогда раньше не говорила, — вдруг призналась Нэнси. — Я не говорю о Питере, потому что это очень больно. Понимаете, мы были так счастливы!

— Нисколько не сомневаюсь! Расскажите о муже, — осторожно попросил Филипп. — Мне хочется о нем знать, а вам, думаю, все же приятно о нем вспоминать. Это неплохая мысль, Нэнси.

— Возможно! — Гостья уставилась на креветки, а потом выложила из них букву «П». Сама удивившись, она из-под ресниц взглянула на собеседника. На его лице было явное одобрение. И в искупление вины она съела ножку у буквы «П», решив раскрыть перед сыном Жильбера ди Клементе свою душу, как задумала, не получив возможности встретиться с самим отцом.

— Расскажите, как вы познакомились, — попросил он.

— Мы с ним вместе были в одном детском доме. Вместе играли, подружились, утешали друг друга, если нас обижали. И незаметно полюбили друг друга. Поженились мы в день моего рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Он для меня был единственной моей семьей, Филипп. — Теперь уж наверняка этот лощеный отпрыск французских латифундистов поймет, почему она так жаждет обрести семью. Нэнси задумчиво сидела за столом, не видя перед собой ни хрусталя, ни серебра.

Ладонь Филиппа легла на ее руку, согревая своим теплом.

— Как он умер?

С тех пор, как это случилось, прошло столько времени, но и сейчас в памяти, как в зеркале, все отразилось так явственно. Происшедшее выглядит черным, жестоким, холодным и несправедливым, как тот ужасный день, когда она сидела у себя дома и молча смотрела на полицейскую даму и на обезумевшего начальника Питера.

Нэнси разрыдалась. Ладонь Филиппа плотнее сжала ей руку, нежно поглаживая ее кончиками пальцев.

— Ничего, ничего, — сочувственно проговорил он. — Лучше не плачьте, а выговоритесь. Думаю, это поможет. Все излечит время.

Нэнси молча кивнула и через минуту-другую почувствовала, что может снова говорить.

— Это случилось у него на работе, — уняв рыдания, прошептала она. — Он работал в электрокомпании, и произошла авария…

Филипп замер. Его загар словно посветлел, на печальном лице резко выделялись темно-синие глаза.

— Это было ужасно… такое потрясение, — продолжала Нэнси. — Понимаете, я этого не могу забыть. И… — Она прикусила губу. — Господи, во что превратилось его тело — все скрючилось, сжалось…

— Бедная Нэнси! — хрипло произнес Филипп. — Мне вас очень жаль.

— Я его любила, — всхлипнула женщина. — Я и сейчас его люблю!

— Понимаю. Я все понимаю! — Филипп почти задыхался.

— Как вам это понять? — прошептала Нэнси. — Никому этого не понять. Никто не знает, что это такое…

— Я знаю, — твердо произнес мужчина. — Я испытал нечто похожее. Когда сгорел мой дом.

Женщина медленно подняла голову. Сквозь пелену слез она увидела на лице Филиппа отпечаток большого горя, заметила пустоту в его глазах и поняла, что он тоже пережил трагедию, не меньшую, чем она. Это их и объединяло. Нэнси ощущала это так же сильно, как если бы их связывала любовь, сближая души.

— В доме погиб кто-то очень любимый вами! — догадалась она.

— Моя жена, — еле слышно промолвил Филипп. — Жена и малыш-сын. Они погибли при пожаре дома. А пожар этот устроил Жильбер.

По лицу Нэнси бежали слезы.

— О, Филипп, — простонала она, и теперь уже сама взяла обе его руки в свои. Больше ничего она сделать не могла. В горле застрял комок горьких слез. — Вот почему вы ненавидите своего отца.

— Тогда я почти помешался. Набросился на отца, тот вызвал полицию и меня забрали. Понимаете, я так их любил — и жену и сынишку. Больше жизни! — Слова вырвались из его груди с тяжелым вздохом.

— Я понимаю. Понимаю! — только и могла сказать Нэнси.

И она простила этому человеку его поведение по отношению к отцу. Пожар случился внезапно, и Филипп, наверное, неправильно обвинил в этом отца, но его можно понять, можно. Он выстрадал куда больше, чем ей казалось. И его же взяли под арест за нападение на родителя, как раз тогда, когда он потерял самых дорогих для него людей. Ничего удивительного, что сын и отец с тех пор живут словно враги…

Нэнси казалось, что неожиданно откровенный разговор с Филиппом, то, что они испытывают сочувствие и сострадание друг к другу, как-то уменьшили ее собственную боль. Филипп первый, кому она рассказала о себе. Напротив нее сидит почти незнакомый ей человек, но он разделяет ее горе, и от этого становится гораздо легче.

— Я не знала, что вы были женаты, — смущенно проговорила она. — Вы не носите обручального кольца.

— Не ношу.

Их глаза встретились. Взгляд Филиппа был открытый и холодный, и Нэнси поняла, что он не хочет говорить на затронутую ею тему.

— Мне очень, очень жаль, — прошептала женщина.

Филипп кивнул, почувствовав глубину ее сострадания, выразившуюся в этих коротких искренних словах.

— А ведь есть что-то в душе и мыслях, чем хочется поделиться, но уже не с кем, — отважилась на признание Нэнси. — Тем, что касается лично нас. Хочется рассказать, что тебя рассмешило, что огорчило, а некому.

— Одиночество, — тихо произнес Филипп. — Огромная потеря, сознание дикой утраты двух жизней. — Мужчина отвернулся, но Нэнси успела заметить предательский блеск слез, отчаянно сдерживаемых им. Ее поглотила волна горькой грусти.

На столе вместо закусок появились новые блюда. Ни хозяин, ни гостья на еду даже не взглянули. Ни тот, ни другая не притронулись к вилкам. Так они и сидели в молчании, полные сочувствия друг другу. И симпатия к пережившему горе человеку как-то странно возрастает, подумала Нэнси. После затянувшейся паузы она вздохнула и сказала:

— Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое трудное время.

— А я сожалею, что заставил вас пережить трудные минуты, — виновато проговорил Филипп. — Похоже, я неправильно воспринял вашу настойчивость. Не стану притворяться, что одобряю ваше решение приехать сюда. Но мне кажется, теперь мы нашли новую почву для будущих поисков. Сумеем вместе с вами во всем разобраться. Я в этом уверен.

Сердце Нэнси наполнилось надеждой — вне сомнения, Филиппа тронула ее печальная история, и он, конечно, поможет. Она улыбнулась и вытерла глаза.

— Мне бы этого очень хотелось, — с верой в успех сказала она.

— Пожалуй, нам надо было бы поесть. — Филипп криво улыбнулся, и когда заговорил снова, в голове его уже не было прежней горечи. — Вот это, — с чуть наигранной веселостью указал он на дольки какого-то то ли овоща, то ли фрукта на тарелке гостьи, — называется авокадо! Ешьте на здоровье с креветками.

Нэнси благодарно кивнула. Она старалась проявить интерес к еде, понимая, что и ей и хозяину необходимо как-то отвлечься.

— А это баклажаны по-мексикански… жареный подорожник… это устрицы в морской капусте…

Гостья старалась изо всех сил и попробовала всего понемногу.

— Я все отведала, больше не могу, — улыбнулась она. — Честно, не могу больше, Филипп! Вы должны понять, что стало со мной из-за вас. Я со своими надеждами, как на качелях — то вверх, то вниз. И просто не в состоянии откладывать наш серьезный разговор. Это для меня крайне важно.