— Обе вышли.

Сделал я еще несколько фигур: нужно убедиться, что стоят «ноги» прочно.

А на земле уже вовсю льет дождь. Подходит и представляется, въеживаясь в промокший плащ, капитан — комендант здешних мест. За ним его «гарнизон» все усатые, пожилые, в грязных мятых шинелях.

— Появлялся над вами лидер?

— Нет не было.

Оказывается, веселый майор сбился.

— Кто здесь есть?

— Только мы. Пять человек. Сказали ждать и встретить.

— Горючее подвезено?

— Да.

— Где будем располагаться?

— Можно в деревушке, тут недалеко…

Три дня прошло, а дождь не прекращался. Размещенные в домах по звеньям, летчики отсыпались. Приехал маскировочный взвод, принялся за свое дело. Придумали хитрые приспособления для того, чтобы быстро закрывать зеленой «изгородью» переднюю часть самолета, втянутого хвостом в лес. Потом ушли на взлетное поле, прихватили с собой машину светло-желтого песка.

Перед обедом летчики собрались возле самолета комэска Соболева. Курят, поглядывают на копошащихся маскировщиков.

— Что-то наоборот у них получается. Смотри, как раскрасили аэродром песком. Теперь он с воздуха, небось, на зебру похож…

Дождь лил неделю. Наконец начало проясняться. И стали над нами проходить фашистские бомбардировщики. Мы притаились. Идут большими группами, без прикрытия. Видно, эти места были для них безопасными. Теперь-то здесь мы, и нельзя давать им безнаказанно вершить свое дело.

Когда в следующий раз послышался гул моторов и через какое-то время показались над лесом, в стороне, «юнкерсы», я сказал дежурному:

— Зарядите-ка ракетницу.

Подождал, пока «юнкерсы» не пропали за лесом, чтобы наш взлет не был замечен и не раскрыл аэродром.

— Давайте сигнал!

В первой готовности находилась пара Славгородского. Вижу: зашатались ветки, маскировавшие самолеты, забегали механики. Заревели моторы, и тут же машины пошли на взлет. Надо выпускать еще, им на помощь.

Новички проявили настоящее мужество. Пятнадцать фашистских самолетов не испугали их. Пока подоспели другие наши, Славгородский и Фонарев сбили по «юнкерсу». Но за бомбардировщиками, оказывается, шли с удалением «мессершмитты». Завязался ожесточенный бой.

Самолеты возвращались, по одному заходили на посадку, торопливо втягивались в лес. Участники боя собирались вместе, закуривали, возбужденно вспоминали детали только что отгремевшего события.

— Боря, Леша, давайте, чертяки, облобызаю вас. С первой победой! С первыми сбитыми! Даже сдержанный Майоров возбужден:

— Вот это машина! Прямо рвется из рук. Иду я вверх за «мессером» и, представляете, до-го-ня-ю!

— Слушайте, а я чуть не заблудился. Смотрю: вроде наш аэродром, да вон и машина чья-то заканчивает пробежку, но не похоже на аэродром. Вся поляна изрыта траншеями, даже страшно садиться. Ну и маскировщики! Знатно расписали песочком свою картину.

— А куда ты, Шахов, подевался? Где был?

— Где и все, — отвечает Шахов, и на красивом его лице появляется обида.

— Твое дело — меня держаться, а я твой номер внизу видел. Бой идет, а ты внизу.

— Да я уже и не помню. Погнался, наверно, за «мессером».

Все замолкли, повернулись в сторону, откуда нарастал звук. Над противоположной стороной леса показался самолет, он скользил прямо по верхушкам сосен — и едва кромка леса ушла из-под колес, сразу прижался к земле. Красивая посадка!

Пикирующий бомбардировщик Пе-2. Откинулся внизу люк, и вышел летчик.

— Второй гвардейский?

— Он самый, — ответили.

— Где командир?

— Вон он возле землянки.

Я узнал нашего лидера. Веселый майор был на этот раз в подавленном настроении.

— Товарищ полковник, я очень виноват перед вами. Получилось гак, что бросил группу, потерял ее.

— Да ладно уж, все обошлось.

— Не обошлось. Меня привлекают к суду. Теперь от вас зависит моя судьба. Если б вы написали, что все благополучно и претензий, мол, ко мне нет…

Беру планшет, майор сразу заулыбался и зычно крикнул:

— Эй, стрелок! А ну тащи!

Стрелок немало возился, что-то вытаскивая, и наконец тяжело, враскачку зашагал к нам, прижимая к животу руками огромную, наверно в метр высотой, бутыль.

— От нас подарочек, — пояснил майор.

— А если б не написал?

— Все равно. Тогда бы попросил выпить за упокой души.

Что значит веселые люди они и на беду свою умеют смотреть с иронией.

Через несколько дней прибыли наши тылы, те, кто отправился из Сеймы поездом. Лес все больше обживался, Появились землянки, где располагались командные пункты эскадрилий, склады, каптерки. Ночевать уходили в село.

… Опять нелетная погода. Дождя нет, но ползут низкие сплошные облака. Все находятся на аэродроме, в любое время обстановка может измениться. Два звена в готовности № 1 — летчики сидят в кабинах и дай только сигнал, они тут же взмоют.

А наш лесной лагерь живет своей жизнью.

Летчики второй эскадрильи сидят полукругом, и комэск капитан Тришкин, чернявый, длинноносый, с бородкой, похожий на цыгана, проводит занятие по тактике боя на истребителе Ла-5.

— «Мессеры» привыкли от атаки ЛаГГ-3 уходить вверх. Но теперь мы их на вертикалях догоняем. Значит, приучай себя ловить тот момент, когда фашист сделает горку и успокоится. Ясно?

— Ясно. Будем их ловить на выходе вверх.

— Тактика не терпит застоя, — нравоучительно предупреждает Тришкин, дотрагиваясь до бородки. — Давайте поразмышляем как бы за врага. Попадутся они так несколько раз и начнут менять повадки. Будут уходить из-под нашей атаки вниз. К этому тоже будь готов…

У Тришкина тактика всегда с психологией. Не забывает он и сейчас, что молодое пополнение эскадрильи еще не было в схватках, кроме Шахова. Поэтому обращается к ним:

— Сейчас, понимаю, тревожно. Так что самое главное? Самое главное первый раз не дрогнуть, пересилить себя, ворваться в драку, атаковать, увидеть, как твоя очередь нащупывает врага и как он улепетывает… Обязательно в первом бою добейся морального превосходства. Ветераны вам помогут…

Молодежь делает вид, что такие наставления ее как бы даже немножко и обижают. Мол, что мы, разве забоимся? А сама впитывает, впитывает речь комэска.

— Постойте, — прерывает он свой урок, — а где Шахов?

Старший лейтенант Ефим Панкин, его заместитель, встает, делает несколько шагов в сторону, чтобы куст не мешал смотреть. Маленький, а реглан до самой земли, и планшет бьется по пяткам. За веселый характер, остроумие и способность на ходу сочинять байки зовут тайно Панкина дедом Щукарем. А за реглан и планшет — модником. Сапоги у него, правда, уже не по погоде — легкие, брезентовые. Такие шьет на лето наш знаменитый полковой сапожник Федор Чинаев. Он принимает заказы, не выпуская из губ десяток деревянных гвоздей, меряет, записывает и сквозь сжатые губы процеживает: «Через неделю».

Панкин вглядывается в глубину леса, но, конечно, больше для того, чтобы подчеркнуть старательность, Комэск Тришкин строг и старательных любит.

— Был только что здесь.

Шахов исчез на перерыве. Он просто увлекся. Увидел Таню Коровину. Подергивая плечом, чтобы длинная винтовка не волочилась прикладом по земле, она шла за старшим сержантом Антиповым. Таня ужасно смущалась, краска стыда пылала на щеках — так неудобно конвоировать старшего сержанта, годящегося ей в отцы.

Шахов был тут как тут.

— Танечка, куда это ты его?

Таня еще больше засмущалась, захлопала ресницами, но сказала строго:

— На эту… на… как ее?..

— На губу, — безразлично подсказал Антипов.

— Доигрался? — с шутливой злорадностью завелся Шахов. — Выпало тебе возле таких красавиц службу нести, так ты совсем меру потерял. Он приставал?

— Вовсе не за это, — защищающе ответила Таня. — Он в штабе дежурил — и заснул.

— Знаю я его. Заснул! Да он просто притворился, чтоб на штабных девчат поглядеть. Ну там — на телефонисточек…

И, обращаясь к Антипову:

— Чего это такой дисциплинированный стал? Смотри ты, уставную дистанцию соблюдает. Давай на двадцать метров вперед! Ты разгильдяй, тебе ничего не стоит и тут устав нарушить. А то, видишь, уши навострил.