— Неплохо бы…
— У меня жена — замечательная. Я слов не подберу тебе сказать… И пацанята…
… Вверху плывут облака. Медленно-медленно. От земли идет едва ощутимый запах сена. А может, все это только кажется… И облака, и запах этот напоминают луг на берегу Тетерева, воскресный день, прозрачный золотистый воздух бабьего лета…
— Вот интересно, — подает голос Антон. Он прислонился спиной к дереву и тоже запрокинул голову. — Вернемся мы, встретят. Воевали, скажем. Будут спрашивать, и рассказывать будем — о боях, о тактике, о всяких острых случаях. А мы им — о том, как тосковали по нашему русскому снегу, по красным транспарантам над праздничными колоннами, по любимым…
— Хорошо философствуешь, — пытаюсь изменить настроение, хотя у самого черти по душе скребут. — Хочешь анекдот про философа?
— Ты мне лучше дай час, чтоб дома оказаться. Всего на час. Сотвори такое чудо!
Он отворачивает лицо и затягивает песню. Мы услышали ее уже в Испании, по приемнику, из Москвы. Только там пели быстро, бодро, а Антон завел негромко, раздумчиво.
— Камарадо Казимир! — истошно кричат от телефона. — Фашиста авиньон! Идут к порту…
— Всем взлет! — кричит и Ковалевский.
Антон запустил свой самолет первым и прямо с места взял старт. Мой что-то чихает, но пока не схватывает искру. Чуть замешкались и остальные. Слежу из кабины, как он набирает высоту. Сам уже делаю разбег, схватил краем глаза: Антон приближается к итальянскому «капрони». Бомбы уже несутся на порт, вздымаются черные столбы взрывов. Вот и Ковалевский совсем рядом, открыл огонь.
— Молодец Казимир!
Похоже, «капрони» подбит, но что он, что Ковалевский делает! Куда же ты, Антон?!
Возможно, я и в самом деле заорал, настолько все было нелепо. Черный дымок начинал тянуться за «капрони», и тот, снижаясь, шел на скалы. Что хотел Ковалевский, когда догнал его и пошел поверху? Ведь это — стать под пулемет стрелка!
Я съежился весь и похолодел. И точно — от «капрони» тотчас брызнула струйка огня.
Машина Ковалевского накренилась, развернулась, пошла круто вниз, к нашему аэродрому. Она из последних сил забирала к тому клочку чужой земли, где было что-то для нее родное. Птица хотела умереть поближе к стае… Самолет задел крылом за дерево, под которым только что беседовали два человека, тяжело развернулась и плюхнулась боком.
А «капрони» один за другим заходили на цель. Я разогнался как только мог и с ходу вонзил в ближайшего длинную очередь…
После боя подошел к тому месту, где недавно стояло, дерево. Теперь здесь — черная обуглившаяся трава да дымящиеся обломки.
Нет, Ковалевского нам не суждено было увидеть даже мертвым.
— Альберти! — не узнав своего голоса, позвал для чего-то я врача.
Ночевать по-прежнему приезжаем в отель.
В городе — беспокойство, даже паника. Многие из местных жителей уходят — на лодках вдоль берега, на машинах, а то и пешком, таща за собой небольшие тележки со скарбом.
Однажды подняли с постели и позвали к телефону.
— Карта с вами? — спросили на том конце провода.
— Да.
На войне вырабатываются свои рефлексы. Вот как этот: зовут к телефону или к командиру, уже машинально прихватываешь карту.
— Сразу же с рассветом вашей группе необходимо перелететь к Мотрилю, в Долину рыбаков. В Малаге оставаться опасно.
Над Долиной рыбаков мы проходили, когда летели сюда, на юг. Маленькая площадка на берегу моря. Галька, переходящая к горам в небольшое пастбище.
Через час опять застучали в дверь.
— Камарадо! Телефон! Голос в трубке уже другой:
— Небольшое уточнение к задаче. Вдоль берега не лететь. Пройдите над горами, на долину выходите из глубины материка.
— Ясно.
Спать больше не пришлось. Времени до рассвета мало, а надо многое успеть. Скорее на аэродром!
Едва развиднелось — отправили колонну. На месте остались лишь несколько техников да пускач, чтобы обеспечить группе взлет.
Минут через сорок поднялись, а еще через полчаса оказались над Долиной рыбаков. На берегу моря чернело несколько опрокинутых лодок. Рядом на площадке паслась большая отара овец. Пришлось спикировать и отогнать их ближе к горам.
Предстоят обычные заботы: где рассредоточить самолеты, где держать горючее, боеприпасы, как наладить питание?..
Снесли в одно место парашюты, присели на них, советуемся. Забот мне теперь, после гибели Антона, прибавилось: назначен старшим группы.
— Командир! — закричал вдруг Квартеро и вскинул руку к морю.
Из-за скалистого мыса, справа, показался корабль. Я вскочил, отбежал влево, чтобы заглянуть подальше за мысок. Крейсер и два эсминца шли вдоль берега в километре от него.
Ни обдумать ситуацию, ни тем более что-либо предпринять мы не успели. Борта крейсера озарились вспышками, и сразу в нашей мышеловке, многократно усиленный отражением от гор, оглушительно заревел шквал разрывов.
Иногда неосознанное проявляется скорее и вернее, чем обдуманное. Какая-то внутренняя сила бросила к горам. К ним прижалась в страхе отара. Мы ворвались в нее, упали — хоть не так будут маячить наши силуэты. Затеи, выбравшись из этого овечьего вязкого плена, вскарабкались по камням, ища выступы, за которыми можно было бы укрыться.
На какое-то время стрельба утихла.
— Фу ты! — выглянул из-за камня Мирошниченко. — Вот это влипли.
— Все живы? — окликнул Матюнин. — Хименес! Где ты там?
Сверху шуршат камешки.
— Ну, брат! А я уж думал…
Корабли развернулись и вновь пошли вдоль берега, ударили с правого борта. Все повторилось. Казалось, горы сейчас не выдержат и начнут рушиться, нестись к морю текучим каменным потоком.
Наступившая тишина была так неестественна, словно ты нырнул с шумного берега в глубокую воду.
— Еще ждать, что ли? — неуверенно советуется Матюнин.
— Погодим.
Корабли вновь ушли за мыс. Начинаем отряхиваться, приводить себя в порядок. Матюнин смотрит на часы.
— Минут сорок издевались, гады!
— Куда я мог девать берет? — шарит вокруг себя Квартеро.
— Подумаешь, берет потерял. Тут душу вот отыскать не могу.
— В таких случаях советуют посмотреть в пятку, — напоминает Матюнину Мирошниченко. Он наклонился и руками лохматит волосы, вытряхивая из них пыль, которой всех нас обсыпало с ног до головы.
Странными бывают повадки у человека. Вырвавшись из подобного ада, он сначала поправит галстук, а уж потом осмыслит то чудо, что остался вообще жив. И первыми к нему приходят зачастую какие-то совсем пустячные слова, не главные. А то вдруг впадет в какое-то нелепое нервное шутовство. Вот как сейчас.
— Будем считать, — настороженно поглядывая на море, продолжает Виктор, — что произошла ошибка. Вопреки всякой логике, мы уцелели.
— Ты чего, Матюнин, за челюсть держишься? Сомневаешься, на месте ли?
— На месте. Каменюкой садануло…
Мне ужасно тоскливо: первый день моего командования группой — и такая оплошность! Только сейчас начинает проясняться вся эта кошмарная история. Наверняка приказ был подложный! Вернее, та его часть, где предписывалось лететь над горами. Мы делали крюк, а в это время к Долине рыбаков подходили немецкие корабли. Нас специально услали в горы, чтобы не обнаружилась засада. А, казалось бы, какая разница, где лететь.
— Наверное, больше не вернутся, сволочи, — досадливо сплюнул черной слюной Мирошниченко.
— Тихо! — насторожился Хименес. Он вскочил, отбежал на несколько шагов, взобрался на камень, будто это могло помочь ему услышать лучше.