— После Малаги…

— Да, мы слышали. Там была крепкая драка.

— А вы чего в тылу? Гедес вздохнул:

— Уезжаем. Не сложилось у нас тут… Э, ладно! Давайте хоть простимся по-человечески, а? Он напряженно ждал ответа.

— Почему бы и нет?

— Отлично! — обрадовался Гедес. — Значит, через два часа в Лас Аренас. Устраивает?

Они ушли, уже притихшие и чем-то как бы задетые.

— Не прижились все-таки, — первым нарушил молчание Мирошниченко.

— При чем тут «прижились — не прижились»? — возразил Матюнин. — Просто перепутали дверь. Ехали на заработки, а попали в обстановку, где действует бескорыстный интернационализм.

Немало французских добровольцев воевало в Испании. Сражались с пылкой преданностью и отвагой легендарных парижских коммунаров. Но эта группа французских летчиков выглядела на этом фоне заметным исключением. С самого начала принципы комплектования группы были явно не наилучшие.

Впоследствии Сиснерос писал, что знакомство с французскими летчиками вызвало у него глубокое разочарование. Они, как отмечал Сиснерос, не были теми романтическими героями и приверженцами свободы, которых хотели видеть в них рабочие Франции. Исключение составляли трое или четверо, остальные были авантюристами, заурядными наемниками, рассчитывающими лишь на заработки.

Несколько раз Сиснерос пытался отправить их, но правительство не соглашалось, боясь того плохого впечатления, которое могло все это произвести во Франции.

— Тоже мне благородный порыв, — возмущается Матюнин. — Пятьдесят тысяч франков в месяц плюс через каждые три месяца отпуск с поездкой на лучшие курорты Европы. Иные на войну приехали с женами…

Несколько французских летчиков вначале было включено в нашу эскадрилью. Я вспомнил их первые вылеты.

— С какой настойчивостью требовали летать самостоятельной группой!

— Еще бы, — сразу откликнулся Мирошниченко, — покружат над республиканской пехотой, та им помашет беретами — и назад, домой. Полет выполнен, деньги заработаны. С нами полетят — чуть драка, они в сторону…

— А поломки потом пошли, — продолжаю. — Нарочно сажает с недолетом, чтобы подломить шасси. Неделю чинится.

— Помните, как Роберт удивлялся? Интересные, говорит, эти русские. Не спорят, кто сбил самолет. Я спрашиваю: «Чего спорить?» Отвечает: «Ну как же! Надо точно знать, кто сбил, кому деньги полагаются». Им за сбитые тоже платят.

Так с французов перешли на американцев. Те пилотировали отлично и сражались отважно. Но непонятна и неприятна была их неприкрытая расчетливость. Ехало их из США около сорока человек. Кажется, в Париже к ним в гостиницу явился франкистский вербовщик. В результате группа раскололась. Половина уехала к Франко, половина — в республиканскую Испанию. Франко платит больше, но нерегулярно, республиканцы — меньше, но в четко установленные сроки.

— Сейчас свой в своего стреляет, — сокрушенно качает головой Мирошниченко.

— Видите, — пытаюсь нащупать объяснение, — летчики там не из рабочих и крестьян. Это и сказывается на сознании…

— Гедес?

— Гедес исключение. Как и Сиснерос, как и многие другие. Но я говорю в общем. Мир все больше раскалывается на «нас» и «их», и тут не так просто сортируется.

— Конечно, — соглашается, подумав, Мирошниченко. — Мы себе поначалу тоже наивно представляли, как и те крестьяне под Малагой: маркизы против крестьян. На деле же порой рабочий целится в рабочего, крестьянин — в крестьянина. Здесь важно другое: кто по какую сторону баррикад. Маркизов не хватило бы, чтоб капитализму держаться…

Мы увлеклись, и встречные с любопытством посматривали на громко разговаривающих иностранцев.

К ресторану подошли, порядочно прошагав центральными улицами, постояв у красивых соборов и дворцов. Гедес уже поджидал, нетерпеливо высматривая нас у входа.

Французы были с женами. Наполнили бокалы. Жена Дори, хорошо сложенная, пожилая, с красивой сединой в волосах, поднялась, приковав к себе внимание.

— Пусть вас не удивит, — обратилась к нам, — что на этой скромной вечеринке, которую устроили мужчины и воины, чтобы попрощаться, первое слово взяла женщина. Только женщина может вам сказать все, чего вы заслуживаете.

Она хорошо говорила по-русски, правда, нам как-то не привелось выяснить, откуда это у нее.

— Встреча состоялась не потому, что нашим мужчинам недоело пить вино только с нами. — она едва улыбнулась н быстрым взглядом обвела внимательных серьезных французов. — Мы хотели отдать дань уважения русским. Я должна признаться, что нами с большей иронией воспринимались первые сведения о вас…

Нам это было известно. Однажды, когда не было погоды и вновь намечалась поездка в Мадрид, французы от нее отказались. Переводчик Саша встретил потом неожиданной новостью:

— Французы донос сочиняли. Мол, советские летчики — хорошие воздушные бойцы, крепкие физически, но они плохо влияют на испанцев. Русские-де не соблюдают субординацию, у них летчик может вместе с механиком делать грязную работу, равными держат себя в обществе с самыми рядовыми людьми, могут спать на простых солдатских постелях…

Теперь жена Дори как бы приходила к истине, только неясно было, насколько остальные разделяют ее чувства.

А она в самом деле расчувствовалась, в глазах блеснули слезы.

— Вы для нас загадка. Говорили: вы — мужики. А мы увидели прекрасных, жизнерадостных, отважных людей. У нас во Франции летчик — это очень высоко! Но советские летчики — неизмеримо выше. Не всегда просто постичь вас, понять бескорыстие и бесстрашие, когда вы напролом идете, не думая о смерти, вдали от родной земли, на чужой стороне. Вы прекрасны! Француженки — гордые женщины, и если они говорят такие слова, можете представить, от каких это чувств.

Она неожиданно заплакала и села. Мы смутно угадывали за таким неожиданным тостом непростые ее открытия и переживания. Все протянули к нам бокалы.

Наутро за нами пришел самолет.

— Собирайтесь, курортники, — поторапливал летчик. — Начальство передумало. Дало пять дней, а потом спохватилось. Молодые, мол, хватит им и двух суток, чтобы отоспаться.

И вот оглядывает нас Рычагов своими усталыми глазами.

Пабло Паланкар, имя которого знает вся Испания, но лицо которого ей узнать не дано, все такой же. Энергичный, распорядительный, неунывающий. Ему не дают ни минуты покоя. На обращения он реагирует мгновенно, порой даже скорее, чем успевают высказаться.

— Товарищ командир, новая партия боеприпасов…

— Срочно готовить, сделать контрольные отстрелы.

— Товарищ командир, я в отношении…

— Знаю. Тех двоих прикрепите к Артемьеву, пусть слетает с ними, проверит.

Ходит грудью вперед, рука в кармане, цепко видит все, то и дело задевая шуткой.

— Педро, а ну-ка дай!

Ему откатывают мяч, он неотразимо бьет с левой — в верхний угол ворот.

Футбол и мотоцикл — его страсть. Командир нередко пускается побегать вместе со всеми, благо недостатка в баталиях не бывает. Испанцы — фанаты этой игры, в каждой машине мяч, а то и про запас, любая подходящая минута заполняется футбольной потасовкой.

— Ладно, — еще раз осматривает нас. — С виду не блеск, но воду на вас возить можно. И серьезно:

— Вот что. Дел подвалило. Прибывает подкрепление, надо втягивать ребят в боевую работу, постепенно передать им все полезное, чему тут сами научились в боях.

Новички — в основном наши одногодки, но теперь возраст меряется иначе. Чувствуем себя стариками. Будто с высоты долгих прожитых лет взираем на пополнение, такое необстрелянное и непотрепанное. А они на нас — с невольной почтительностью.

В нашу группу на выучку включили Реутова, Зайцева и Пузейкина.

Матюнин верен себе.

— Ну что, товарищи, — бодро обращается к новичкам, — сейчас товарищ Кондрат, герой испанской войны, познакомит вас с наукой побеждать.

Молодежь улыбается: понятное дело, старички шутят.

— Сейчас командир звена вам все по порядку растолкует. А это уже половина дела, — серьезно говорит Матюнин, заметив мою задумчивость.