— Полпуда, полпуда в нем было, и сколько я мучилась с ним, а теперь…

— Что опять стряслось? — донесся с крыльца бас.

—Иди сюда, иди сюда, я же говорила тебе… Лесник был тощий, длинный, необыкновенной длиной

отличались и его усы. Даже разлохмаченные, они производили внушительное впечатление.

—Не затопчите следы, — сказал он.

— Чего там следы, вор уж сбежал, поминай как звали! А ты говорил, лиса сюда не ходит.

— Это не лиса была, — он с недоумением уставился на огромные следы Лутры.

— А кто же это, леший его возьми, крокодил что ли?

— Выдра!

Лесник, как был в шлепанцах, пошел по следу; потом свистнул, на свист из кухни выскочила и понеслась к нему лохматая легавая.

—Ничего подобного ты, Валет, и не видывал. Поглядика!

Пес помчался по следу и скрылся в кустах.

— Ну и следы, вот это да, какой зверь громадный! И что ему в горах надо?

— Гав-гав! Нашел! — донесся из зарослей хриплый лай

Валета; лесник свистнул, и пес выбежал из кустов, держа в пасти жалкие остатки гуся.

Подобострастно вертя коротким хвостом и даже виляя задом, он кладет свой трофей у ног хозяина.

Внимательно осмотрев остатки гуся, лесник поднимает

их с земли.

—Нам, Валет, придется теперь долго помалкивать, — говорит он, гладя собаку по голове. — Ну, что же делать?

Он бросает остатки гуся на крыльце. В кухне, сидя на стуле, плачет, причитает женщина.

—Полпуда в нем было, а может, и больше… Говорила я, сторожевая собака нужна, а не эта паршивая легавая. Она всю ночь дрыхнет на кухне.

—Чего ты повадился ходить в дом? Пошел вон, Валет! Ожидавший похвалы пес, поджав хвост, крадется на

крыльцо, обнюхивает гуся и думает, не закусить ли им. Но верх берет дисциплинированность, и он ложится возле трофея, рыча на кошку, проявляющую живой интерес к гусятине.

—Хр-р-р, кр-р-р, — говорит он, и тогда кошка важно удаляется на кухню.

— Попробую выследить выдру, — поспешно одеваясь, говорит лесник. Она откуда-то издалека. Коли удастся застрелить ее, на деньги, вырученные за шкуру, ты сможешь купить тройку больших гусей. Положи в сумку побольше хлеба и сала, не знаю, когда вернусь. Налей в термос чая и палинки тоже дай. Обоих ребятишек возьму с собой на охоту.

— Они еще спят, сейчас разбужу их, — говорит жена, утешенная обещанием получить выдровую шкуру.

Утро на дворе едва занимается, словно никак не может набраться силы едва мерцающий свет. Заиндевелый лес полон предчувствий; в двух шагах ничего не видно; звуки замирают на земле, и слышится только тихий шелест инея, осыпающегося с веток на замерзшие окостеневшие листья.

Забыв обиду, Валет стоит перед кухонной дверью: он

слышит голоса двух мальчиков, с волнением собирающихся на охоту.

Один из них сын лесника, а другой племянник, который, забыв о школе и городе, проводит здесь каникулы.

— Выдра! Точно выдра?

— Она.

— Дядя Лаци, а вам приходилось уже убивать выдру?

— Одну как-то пристрелил.

— Но ведь она у воды живет?

— Да.

— А как она тут оказалась?

— Бог ее знает! Поешьте и пойдем.

Лесник, человек молчаливый, за всю зиму не говори* столько, сколько теперь, когда в доме два мальчика.

— Остатки гуся надо б пожарить для Валета.

— Куда подевался этот злополучный Валет? Услышав свою кличку, пес, повизгивая, скребется в дверь.

— Я тут, тут, — скулит он. — Слышу свою кличку, чую вкусные запахи, но меня не впускают. Неужто никто не вспомнит обо мне, бедняге?

— Ну, входи, — сменяет гнев на милость жена лесника.

— Этот мерзкий зверь мог и меня утащить.

— Тебя, мама? Да тебя даже медведь не утащит, — улыбается один из мальчиков, с нежностью глядя на дородную женщину.

— Он, пожалуй, поломает об нее все зубы, — замечает немногословный лесник.

— Оплеуху хотите заработать ?

Валет возбужденно тычется носом в колени хозяйки, точно говоря:

—Сколько лишних разговоров, пустой болтовни, а поесть мне дадут наконец?

Гнев и раздражение женщины уже испарились. Она кормит мужа, мальчиков, Валета, и никто уже не вспоминает о несчастном жирном гусе, весившем полпуда, а может быть, и больше.

О нем не вспоминает и Лутра, что, разумеется, с человеческой точки зрения, черная неблагодарность. Но у него другие заботы. Ориентируясь по своей карте, он понимает, что до дальних вод затемно не добраться и надо подумать об убежище на день. А в чужих краях это задача нелегкая. Сначала он торопился, поднимаясь все выше в гору, но поблизости не попадалось подходящего ложа. В лесу стояла глубокая тишина, лишь временами падал иней с веток, и они, сбросив лишнюю тяжесть, распрямлялись.

Лес был прорезан просеками, Лутра несколько раз выходил к ним и переползал их, только хорошо осмотревшись.

Хотя на просеках нет дорог, но и по ним иногда проезжают телеги; эти прямые, шириной в пять-шесть метров проходы отделяют обычно деревья разных возрастов и пород.

Когда дуб, бук, ясень и сосна дают наибольшее количество хорошей древесины, приходит время их вырубать. Деревья более ценных пород растут медленнее, чем малоценных, с твердой древесиной медленней, чем с мягкой. Вот, например, тополь за тридцать лет станет огромным деревом, со стволом чуть ли не в метр толщиной, а тис и за сотню лет не догонит его в росте. Акацию, хотя она и дает ценную древесину, можно рубить через двадцать-тридцать лет, а дубы — лишь через сто, не говоря уж о гигантских хвойных деревьях в Северной Америке, которые, правда, достигают толщины в пятнадцать-двадцать метров и высоты в сто тридцать, но нужны им для этого три-четыре столетия.

Но Лутру не интересовала высота и толщина деревьев. Он лазил по ним так же плохо, как белка плавает. Во время летних скитаний случалось, конечно, что он неловко вскарабкивался на какую-нибудь низко склонившуюся иву с пышной кроной, но только для того, чтобы погреться на солнышке, хотя, не будем отрицать, его занимал и открывающийся вид. Однако, сидя на дереве, о спасении бегством думать невозможно.

Он проделал уже значительный путь, когда внезапно наступило утро, и надо было срочно искать убежище.

Лес здесь круто поднимался в гору, и местами проступали камни, еще выше отвесная скала, наклонившись, словно смотрела в долину.

Подняв голову, Лутра направился к подножию скалы, обросшей густым кустарником, в котором могло оказаться что-нибудь похожее на нору. С трудом пробравшись сквозь чащу, он заполз под можжевельник; дальше начиналась отвесная скала и идти было некуда. Он не стал долго раздумывать, а разгреб опавшие листья и, посапывая, улегся. По его понятиям, он сделал все возможное для защиты и поэтому, вздохнув, закрыл глаза, даже и не подумав, что у людей о нем свои соображения. Да и у людей соображения разные. Оба мальчика, к примеру, хотят охотиться неподалеку от дома, на лесной делянке.

—Идите за мной! — машет им рукой лесник.

И они опять лезут в гору; впереди отец, возле него Валет; когда кто-нибудь из ребят его окликает, он помахивает коротким хвостом, однако не покидает хозяина; потом городской племянник и позади малыш Лаци.

На третьей поперечной просеке они останавливаются, и лесник шепотом отдает приказ:

—Постойте здесь, пока я дойду до следующей просеки. Когда сверну на нее, идите и вы. Ты, Лаци, вместе с Валетом пройдешь две сотни шагов, а ты Йошка, сотню. С места трогайтесь одновременно, идите прямо ко мне, не спеша и тихо постукивайте по стволам…

Пес в задумчивости смотрел вслед хозяину и вильнул хвостом, что означало:

—Хорошо, я останусь, раз это приказ, хотя предпочел бы пойти с тобой.

Когда лесник свернул на другую просеку, двинулись и мальчики; они шли друг за другом, изредка переговариваясь шепотом.

—Стой тут, Йошка. Валет, пошли.

Пройдя еще сотню шагов, остановился и Лаци. Он поднял руку: можно, мол, начинать гон.

Лесник уже застыл на месте, с ружьем в руках. Мальчики были от него в пятистах-шестистах шагах, а между ними Валет. Ребята гнали по всем правилам: время от времени кашляли и постукивали по стволам деревьев, а собака, принюхиваясь, бегала от одного мальчика к другому. Никакого больше шума не доносилось, но лесник уже понял, что на этой делянке им выдру не затравить; он обнаружил ее следы, ведущие на соседнюю делянку.